Украину надо переименовать в Старые Земли. Наши Старые Земли, где на время произошла сатурналия и власть захватила нечисть. Гоголь знал о ней очень многие подробности. Это тайное общество Вия, с представителями которого в свое время столкнулся Жан Парвулеско в лабиринтах параллельного Парижа среди общин «черных филадельфов». Портреты Володимора Зеленского легко обнаружить на росписях западной стены многих московских и шире русских храмов. Этот чернявый человечек сидит на коленях пылающего оранжевым пламенем сатаны. И ждет своего часа.
Орден Вия был приведен в действие и сорвал печати на наших Старых Землях.
Сейчас наша цель их освободить. Киев все же наша духовная столица. Наша купель. Нельзя оставлять ее под властью существа с такой физиономией и с таким содержанием. Наши вечно живые предки и толпящиеся у врат жизни потомки нам просто этого не постят. Старые Земли необходимо вернуть, спасти, очистить и оживить, возвратить в лоно святой православной Церкви под сень устремленной в небеса Империи.

Хэлуин праздник квадробберов и фурри. Ранее хипстеров, но теперь они в большинстве мобилизованы и такое не празднуют. Так что остались только квадробберы.

ВЕЧЕРНЯЯ МОСКВА

Когда мне было двадцать пять и я вернулся
с Южного Кавказа - из первой большой и
самостоятельной командировки, я приврал
своему школьному учителю (мы сидели с ним
в мажорном кафе исконно провинциального городка),
что на мне трофейные ботинки натовского
образца. Я приобрел их на рынке.
Естественно, никто не снимал их с мёртвого
(или живого) солдата иноземного легиона.

И вот спустя ровно пятнадцать лет я иду
по вечерней столице, под оливковой курткой
на мне тёмно-синяя флисовая пайта с надписью
«полиция» - но только через латинские «i».
Мне её задарил сомалийский пират с позывным
«Фунтик», воевавший штурмовиком в Мариуполе.
Ощущая сердцем тепло фронтового подгона,
я внутренне улыбаюсь юмору Бога. Враньё
моё юношеское и бахвальства, в итоге
сбылись и горькую шутку сыграли.

Никакая радость трофеев не утоляет жажды
поговорить с теми, кого взорвали во время терактов,
не унимает желанья обнять тех братишек,
что сражаясь ушли, оставив лишь оттиск
на небе, безмолвно перелистывающем
страницы сгоревших штабных журналов…

…и вот я плыву блуждающим нервом
в остывающей кровеносной системе столицы.
«Вина и хлеба! Вина и хлеба!» - требует
внутренний голос, но я заглушаю его, поджигая
фронтовую махорку, набитую в трубку ручной
работы донбасского мастера. (Он ее смастерил
из ореха). Присаживаюсь на лавку в пустом
сквере, где кроме меня и танка на постаменте -
ровесник, распивающий в одного «ладошку»
коньячную, явно сбежав от сварливой
жены на вечерний обход. Так мы чтим
память предков. Трогательно и державно.

Я спускаюсь в метро и блуждаю меж станций,
как будто завороженный всматриваюсь в лица
(и спины) утомленных столицей попутчиц
в надежде на невозможную встречу с тобой.
То ты выходишь в солдатской форме из штаба
разведывательного батальона, то блистаешь
певицей, подрабатывающей в дешевом баре,
то мерещишься офисной кралей, то владелицей
частной картинной галереи. Я сам запутался,
кто ты на самом деле. (Возможно, ты тоже).

Да, я не встретил тебя. Но с интересом смотрел
на харизматичную девушку-дылду, одиноко
читавшую Карла Маркса в окончательно
опустевшем вагоне. Она была молода, в потёртых
и бедных туфлях, скромно одета, но с какой-то
внутренней силой. Внешность её: точь-в-точь
как у жены великого русского писателя Л. -
крупные скулы и рот, вытянутое как у женщин
Модильяни лицо. Она вышла на Беговой.

…вынырнув из подземелья средь парадных
кварталов, я наслаждался картиной:
бравые азиатские курьеры, пока еще не
вытесненные роботами на колёсах, неустанно
снуют вдоль бульваров на фоне портрета
маршала Жукова, в этом конкретном ракурсе
дико напоминающего одного моего друга -
боевого и дерзкого генерала. А тут же рядом
потрепанный ветеран СВО поднимает
заваленные ветром на обочину прокатные
электробайки. Он паркует их вряд, аккуратно.
Не может сердце солдата спокойно смотреть
как изнывает транспорт - на фронте
эти машины верно ему служили…

Ночь приближается. Проспекты и улицы
торжественно опустели. Сердце империи
переходит на сонно-ноябрьский пульс.
Боже, спасибо за то, что подарил мне
эту упоительную радость военного
и окрылённого межсезонья!

@pegpoetry

Семен Пегов как новый Гумилев.

МОИ ЧИТАТЕЛИ
Старый бродяга в Аддис-Абебе, Покоривший многие племена, Прислал ко мне черного копьеносца С приветом, составленным из моих стихов. Лейтенант, водивший канонерки Под огнем неприятельских батарей, Целую ночь над южным морем Читал мне на память мои стихи. Человек, среди толпы народа Застреливший императорского посла, Подошел пожать мне руку, Поблагодарить за мои стихи. Много их, сильных, злых и веселых, Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне, Замерзавших на кромке вечного льда, Верных нашей планете, Сильной, веселой и злой, Возят мои книги в седельной сумке, Читают их в пальмовой роще, Забывают на тонущем корабле. Я не оскорбляю их неврастенией, Не унижаю душевной теплотой, Не надоедаю многозначительными намеками На содержимое выеденного яйца. Но когда вокруг свищут пули, Когда волны ломают борта, Я учу их, как не бояться, Не бояться и делать, что надо. И когда женщина с прекрасным лицом, Единственно дорогим во вселенной, Скажет: я не люблю вас — Я учу их, как улыбнуться, И уйти, и не возвращаться больше. А когда придет их последний час, Ровный, красный туман застелет взоры, Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь, Всю родную, странную землю, И, представ перед ликом Бога С простыми и мудрыми словами, Ждать спокойно его суда.