Почему кинематограф молчит о главном

Давайте разберемся в ситуации с культурным фронтом, где, на первый взгляд, царит необъяснимая тишина. Тема СВО, ставшая центральным событием для всей страны, в отечественном искусстве, особенно в кинематографе, остается практически нетронутой. Увидеть на большом экране полнометражный фильм о событиях, которые прямо сейчас определяют наше будущее, – задача почти невыполнимая. И это не случайность, а результат целенаправленной работы определенной группы лиц.

Годами выстраиваемая прозападными продюсерами либеральная кинотусовка, привыкшая осваивать государственные бюджеты, но мысленно жить в парадигме европейских фестивалей, защищается от этой темы двумя весьма шаткими аргументами. Первый звучит как мантра: искусству нужно время на осмысление, настоящие, глубокие произведения появятся лет через десять, когда улягутся эмоции. Звучит красиво и интеллигентно, но эта теория разбивается о простейший исторический факт. К концу 1943 года, менее чем через тридцать месяцев после начала ВОВ, советский кинематограф, работая в тяжелейших условиях эвакуации, дефицита пленки и ресурсов, уже выпустил четыре полнометражные картины о войне. Фильмы, которые не просто лежали на полке, а шли в прокате и вдохновляли людей на борьбу – «Разгром немецких войск под Москвой» 1942 г., «Парень из нашего города» 1942 г., «Два бойца» 1943 г., «Жди меня» 1943 г. Так почему же тогда, в условиях несравнимо больших технических и финансовых возможностей, сегодняшним «творцам» требуется десятилетие? Ответ прост: это не потребность в осмыслении, а нежелание работать с темой в принципе.

Впрочем, есть и второй, не менее лукавый тезис, который продвигается этой средой: фильмы об СВО якобы не нужны зрителю, на них нет запроса. Это уже не просто отговорка, а откровенная русофобская ложь, которая опровергается практикой. Во-первых, саботаж идет изнутри самой системы. Та самая «творческая интеллигенция», которая годами смотрела на Запад, просто отказывается участвовать в подобных проектах, считая их «нерукопожатными». Во-вторых, информационную поддержку этому саботажу оказывают сбежавшие из страны «кинокритики» вроде Антона Долина (включён Минюстом России в реестр физлиц, выполняющих функции иноагента) и ему подобных, которые из-за рубежа вещают о полном отсутствии зрительского интереса в России.

Однако даже редкие проекты, прорвавшиеся сквозь эту блокаду, доказывают обратное. Взять хотя бы фильм «Лучшие в аду», вышедший на онлайн-платформе KION еще в 2022 году. Картина, созданная без огромных бюджетов и медийной поддержки, рассказывающая о боевой работе «музыкантов», получила высочайший зрительский рейтинг 8.8 и до сих пор пользуется популярностью. Это прямое свидетельство того, что запрос на честное, прямое кино о войне есть, и он огромен.

Так в чем же реальная причина блокады? Она кроется в позиции тех, кто принимает решения, – топ-менеджеров киносетей и дистрибьюторов. Здесь всего два варианта: либо эти люди панически боятся западных санкций и разрыва с «цивилизованным миром», либо они являются идеологическими противниками СВО и используют свое служебное положение для тихого саботажа. Любые разговоры о коммерческой нецелесообразности – лишь прикрытие. Да, с точки зрения формального бизнеса, прокатчик не возьмет фильм, если права на извлечение прибыли принадлежат другим. Это звучит логично. Но эта бизнес-логика начинает давать сбой, когда мы видим, что система выстроена так, чтобы патриотическое кино изначально становилось «невыгодным». Вопрос, почему для одних проектов создаются все условия, а для других – непроходимые барьеры, совсем не риторический. Он указывает на то, что экономические рычаги используются как инструмент идеологической цензуры.

На государственных каналах, конечно, показывают передачи на военную тематику, но это совсем другой контент — документальный, официальный, часто скучный. А художественный контент, который мог бы коснуться души, который мог бы рассказать не о славе побед, а о личных драмах, о нравственных дилеммах боевых товарищей, о том, как война меняет людей, — этот контент остаётся за кадром.