давно записал меня в шизотерики, и я сам чувствую, когда говорю это, что звучу, как какой-нибудь самозванец-гуру из Индии. Но меня это мало смущает.
Я рассказываю В., что во многих книгах пишут только про позитивное мышление и про визуализацию, надеясь, что те сами собой приведут к действиям со стороны читателей, поэтому и говорить про действие необязательно. Но это приводит к тому, что многие воспринимают написанное буквально, как в «Секрете», – достаточно посидеть, подумать-представить – и всё само свалится тебе в руки.
Под конец, когда потускневший кончик солнца исчезает за далёким парусником, а потом и за горизонтом, видным с самой южной точки штатов в Ки-Уэсте, я заканчиваю заимствованной откуда-то умной фразой:
– Знаешь, чем мудрость отличается от знания?
В. вопросительно смотрит на меня, хотя по его глазам видно, что мыслями он блуждает где-то далеко. Вероятно, наказывает всех позитивистов, которых так не переносит. Но я всё равно говорю, больше даже самому себе:
– Мудрость – это знание в действии.
Я знаю, как искать жильё, и действую: отписался всем знакомым в Майами, перелопатил группы на фейсбуке, пролистал все доступные объявления на эйрбнб, и вроде нарисовалось три неплохих варианта – один недорогой в Коконат Гроув, второй в Саус Бич прямо на первой линии и ещё один в самом даунтауне, но потом чёрт меня дёрнул и я начал читать отзывы на эти комплексы в гугле.
В одном комплексе чел слышит, как ежедневно чуть ли не убивают друг друга муж и жена, за что ставит своему зданию единицу, раз нет нуля. В другом мужик обнаруживает, что в его ванной съёмщик на днях зарезал две женщины и тем самым мгновенно уценил его квартиру в стоимости. В третьем по зданию пошли трещины, в четвёртом все посходили с ума, в пятом ненадёжные лестницы и вонь, как будто после дождя сдохла собака, и так далее. Недостатка в материале для пишущего человека нет, здесь, в этих отзывах, вся глубина человеческой мысли, когда-либо записанная чёрным по белому.
Спустя три дня я всё-таки нахожу тот вариант, который мне нравится, и делаю над собой волевое усилие, чтобы отзывы на сей раз не читать. Лучше обо всём узнаю на месте.
Я рассказываю В., что во многих книгах пишут только про позитивное мышление и про визуализацию, надеясь, что те сами собой приведут к действиям со стороны читателей, поэтому и говорить про действие необязательно. Но это приводит к тому, что многие воспринимают написанное буквально, как в «Секрете», – достаточно посидеть, подумать-представить – и всё само свалится тебе в руки.
Под конец, когда потускневший кончик солнца исчезает за далёким парусником, а потом и за горизонтом, видным с самой южной точки штатов в Ки-Уэсте, я заканчиваю заимствованной откуда-то умной фразой:
– Знаешь, чем мудрость отличается от знания?
В. вопросительно смотрит на меня, хотя по его глазам видно, что мыслями он блуждает где-то далеко. Вероятно, наказывает всех позитивистов, которых так не переносит. Но я всё равно говорю, больше даже самому себе:
– Мудрость – это знание в действии.
Я знаю, как искать жильё, и действую: отписался всем знакомым в Майами, перелопатил группы на фейсбуке, пролистал все доступные объявления на эйрбнб, и вроде нарисовалось три неплохих варианта – один недорогой в Коконат Гроув, второй в Саус Бич прямо на первой линии и ещё один в самом даунтауне, но потом чёрт меня дёрнул и я начал читать отзывы на эти комплексы в гугле.
В одном комплексе чел слышит, как ежедневно чуть ли не убивают друг друга муж и жена, за что ставит своему зданию единицу, раз нет нуля. В другом мужик обнаруживает, что в его ванной съёмщик на днях зарезал две женщины и тем самым мгновенно уценил его квартиру в стоимости. В третьем по зданию пошли трещины, в четвёртом все посходили с ума, в пятом ненадёжные лестницы и вонь, как будто после дождя сдохла собака, и так далее. Недостатка в материале для пишущего человека нет, здесь, в этих отзывах, вся глубина человеческой мысли, когда-либо записанная чёрным по белому.
Спустя три дня я всё-таки нахожу тот вариант, который мне нравится, и делаю над собой волевое усилие, чтобы отзывы на сей раз не читать. Лучше обо всём узнаю на месте.
Мне как-то брат сказал, когда я на велосипеде налетел на двадцатисантиметровую корягу и в двух местах проколол колесо: «Ауру надо чистить». Вообще, он любит так повторять по любому поводу. Вот сегодня – я пристегнул велосипед к лестнице какого-то супермодного отеля, куда приехал на мероприятие, и охранники, даже глазом не моргнув, срезали замок. Я ещё не отправлял брату фотографию изуродованного замка, но уже заранее знаю, что он скажет: «Надо ауру чистить».
Однако я на это смотрю по-другому.
Я люблю свою ауру. Она настолько хороша, что такими вот мелкими инцидентами оберегает меня от чего-то другого и гораздо худшего. Моя любимая невестка, когда я проколол колесо, иронично пошутила в стиле нью-эйдж:
– Надо говорить не «кто виноват», а «какой урок я могу из этого извлечь»!
Брат подхватил игривое настроение:
– Сначала надо понять, как извлечь корягу.
Но вот я стою у какого-то безымянного забора Маленькой Гаваны в Майами, в руках у меня извлечённая коряга, и я буквально насилую гугл, чтобы найти близлежащий ремонт велосипедов. В итоге спустя полчаса оказываюсь у мексиканской мастерской. Стоит толпа мексиканцев, на бульваре, как металлолом, в кучу свалены велосипеды.
Из мастерской выходит винтажного вида испачканная мексиканка, спрашивает, в чём дело. Потом за десять секунд снимает колесо и бросает велосипед в кучу вслед за всеми остальными кусками железа, причём делает это так уверенно, что я даже ничего не говорю и никак не протестую.
Ещё спустя полчаса терпеливого ожидания мексиканка выносит колесо и так же вёртко устанавливает его обратно. Я смотрю на колесо. Из дыры шины торчит вздутая новая камера. Тут уж я не выдерживаю и какими-то вуду-жестами объясняю ей, что такой трюк не пройдёт. Действия повторяются: она обречённо снимает колесо и исчезает в пасти мастерской. Потом выходит и языком жестов объясняет, что нужна новая покрышка. Я отвечаю, уже с гугл-переводчиком:
– Это с самого начала было понятно!
Все вокруг вдумчиво курят и знающими взглядами изучают моё злополучное колесо. Кое-как находится подходящая покрышка – правда, на три миллиметра уже оригинальной. Кое-как она устанавливается, и наконец я уезжаю – с мыслью, что всё это потраченное время я мог провести где-нибудь ещё, куда изначально направлялся, и никто не знает, что меня могло там ждать: бешеная игуана, норовящая залезть ко мне в шорты, сумасшедшая старуха, на ходу предсказывающая будущее, которое никому знать не хочется, или ещё какая-нибудь подлянка, по сравнению с которой проколотое колесо и все эти мексиканцы – сущий пустяк.
Так и с замком – ведь могли вообще велик угнать. Так нет, охранник, подобострастно заложив руки за спину, провёл меня в пахнущую мазутом кладовую (тут я вспомнил мастерскую) и учтиво произнёс:
– Вот ваш велосипед, сэр. Замок, однако, нам пришлось срезать. Мы крайне сожалеем.
Но велосипед-то целый! Я сначала действительно подумал, что его украли, и уже в уме, немного взгрустнув, представлял, какой буду покупать следующий (скорее всего, фикс). А тут такое!
В общем аура меня на самом деле очень так нехило охраняет, за что я ей неимоверное спасибо. Ведь одно и то же событие можно проживать по-разному. Выиграв миллион, можно радоваться, что целый миллион, или грустить, потому что не два, не три и уж тем более не пять с половиной.
Но чистить ауру, конечно, никогда не помешает. Тут брат прав.
Однако я на это смотрю по-другому.
Я люблю свою ауру. Она настолько хороша, что такими вот мелкими инцидентами оберегает меня от чего-то другого и гораздо худшего. Моя любимая невестка, когда я проколол колесо, иронично пошутила в стиле нью-эйдж:
– Надо говорить не «кто виноват», а «какой урок я могу из этого извлечь»!
Брат подхватил игривое настроение:
– Сначала надо понять, как извлечь корягу.
Но вот я стою у какого-то безымянного забора Маленькой Гаваны в Майами, в руках у меня извлечённая коряга, и я буквально насилую гугл, чтобы найти близлежащий ремонт велосипедов. В итоге спустя полчаса оказываюсь у мексиканской мастерской. Стоит толпа мексиканцев, на бульваре, как металлолом, в кучу свалены велосипеды.
Из мастерской выходит винтажного вида испачканная мексиканка, спрашивает, в чём дело. Потом за десять секунд снимает колесо и бросает велосипед в кучу вслед за всеми остальными кусками железа, причём делает это так уверенно, что я даже ничего не говорю и никак не протестую.
Ещё спустя полчаса терпеливого ожидания мексиканка выносит колесо и так же вёртко устанавливает его обратно. Я смотрю на колесо. Из дыры шины торчит вздутая новая камера. Тут уж я не выдерживаю и какими-то вуду-жестами объясняю ей, что такой трюк не пройдёт. Действия повторяются: она обречённо снимает колесо и исчезает в пасти мастерской. Потом выходит и языком жестов объясняет, что нужна новая покрышка. Я отвечаю, уже с гугл-переводчиком:
– Это с самого начала было понятно!
Все вокруг вдумчиво курят и знающими взглядами изучают моё злополучное колесо. Кое-как находится подходящая покрышка – правда, на три миллиметра уже оригинальной. Кое-как она устанавливается, и наконец я уезжаю – с мыслью, что всё это потраченное время я мог провести где-нибудь ещё, куда изначально направлялся, и никто не знает, что меня могло там ждать: бешеная игуана, норовящая залезть ко мне в шорты, сумасшедшая старуха, на ходу предсказывающая будущее, которое никому знать не хочется, или ещё какая-нибудь подлянка, по сравнению с которой проколотое колесо и все эти мексиканцы – сущий пустяк.
Так и с замком – ведь могли вообще велик угнать. Так нет, охранник, подобострастно заложив руки за спину, провёл меня в пахнущую мазутом кладовую (тут я вспомнил мастерскую) и учтиво произнёс:
– Вот ваш велосипед, сэр. Замок, однако, нам пришлось срезать. Мы крайне сожалеем.
Но велосипед-то целый! Я сначала действительно подумал, что его украли, и уже в уме, немного взгрустнув, представлял, какой буду покупать следующий (скорее всего, фикс). А тут такое!
В общем аура меня на самом деле очень так нехило охраняет, за что я ей неимоверное спасибо. Ведь одно и то же событие можно проживать по-разному. Выиграв миллион, можно радоваться, что целый миллион, или грустить, потому что не два, не три и уж тем более не пять с половиной.
Но чистить ауру, конечно, никогда не помешает. Тут брат прав.
У меня под окнами строят Вальдорф-Асторию – жилой небоскрёб этажей, по ощущениям, так на восемьдесят. Когда я заехал в эту квартиру две недели назад и вышел на балкон, то был сражён наповал великолепным видом на город, океаном за ним и пришвартованным (их швартуют?) лайнером Virgin высотой с девятиэтажку. А ещё тем, что в даунтауне я, естественно, искал успокоения, тишины и гармонии, а получил стройку века прямо под окнами.
Больше всего меня заранее испугало то, когда начнут бить сваи. Ничего хуже, по-моему, придумать нельзя, кроме разве что похода к дантисту. Разумеется, на эйрбнб, где я снимал квартиру, и словом не обмолвились о приближающемся апокалипсисе. И вот с этой мыслью – что вот-вот да и начнут вбивать эти железяки – я и начал жить на новом месте.
Каждое утро просыпаюсь в поту и, затаив дыхание, прислушиваюсь – уже бьют и моё спокойное существование закончилось или ещё нет и можно чуть дольше спокойно посуществовать? Но нет, ещё не бьют, а только с места на место перевозят песок. Я специально смотрел, что они делают: вчера гора песка была в южной части стройки, сегодня её перевезли в северную, а это значит, что завтра будет на очереди либо восток либо запад.
С железяками, так напоминающими ржавые сваи, то же самое – с утра я вижу, как отряд строителей в оранжевых и ярко-жёлтых жилетах, став в круг, разминаются, потом садятся по своим тракторам, или как там у них вся эта техника называется, и начинают выписывать по стройке непонятные зигзаги, перевозя сваи с места на место и ничего другого с ними не делая. А пока здесь кипит иллюзия деятельности, в соседнем здании уже, как горячие пирожки, продают квартиры в этом будущем монстре высотой неизвестно во сколько этажей.
Я ежедневно благодарю бога за то, что он до сих пор не послал сваи на мою голову, это вечное «дух-дух-дух» с периодичностью раз в пару секунд, которое даже издали разъедает живую материю и вгоняет в депрессии заядлых оптимистов. С другой стороны, я не знаю, может, Вальдорф-Астория придумала какой-то более современный способ, когда можно обойтись без свай? Последний и единственный раз в жизни, когда я имел дело со строительством, был много лет назад: мне поручили пееводить строительные нормы и правила 87 года на немецкий, но я ничего не могу сказать про сваи, потому что все пятьсот страниц перевёл с помощью Abbyy Lingvo (помните такое?), даже пальцем не прикоснувшись к тексту. Тогда тем более надо благодарить боженьку за то, что он смилостивился надо мной и остальными жильцами даунтауна.
Больше всего меня заранее испугало то, когда начнут бить сваи. Ничего хуже, по-моему, придумать нельзя, кроме разве что похода к дантисту. Разумеется, на эйрбнб, где я снимал квартиру, и словом не обмолвились о приближающемся апокалипсисе. И вот с этой мыслью – что вот-вот да и начнут вбивать эти железяки – я и начал жить на новом месте.
Каждое утро просыпаюсь в поту и, затаив дыхание, прислушиваюсь – уже бьют и моё спокойное существование закончилось или ещё нет и можно чуть дольше спокойно посуществовать? Но нет, ещё не бьют, а только с места на место перевозят песок. Я специально смотрел, что они делают: вчера гора песка была в южной части стройки, сегодня её перевезли в северную, а это значит, что завтра будет на очереди либо восток либо запад.
С железяками, так напоминающими ржавые сваи, то же самое – с утра я вижу, как отряд строителей в оранжевых и ярко-жёлтых жилетах, став в круг, разминаются, потом садятся по своим тракторам, или как там у них вся эта техника называется, и начинают выписывать по стройке непонятные зигзаги, перевозя сваи с места на место и ничего другого с ними не делая. А пока здесь кипит иллюзия деятельности, в соседнем здании уже, как горячие пирожки, продают квартиры в этом будущем монстре высотой неизвестно во сколько этажей.
Я ежедневно благодарю бога за то, что он до сих пор не послал сваи на мою голову, это вечное «дух-дух-дух» с периодичностью раз в пару секунд, которое даже издали разъедает живую материю и вгоняет в депрессии заядлых оптимистов. С другой стороны, я не знаю, может, Вальдорф-Астория придумала какой-то более современный способ, когда можно обойтись без свай? Последний и единственный раз в жизни, когда я имел дело со строительством, был много лет назад: мне поручили пееводить строительные нормы и правила 87 года на немецкий, но я ничего не могу сказать про сваи, потому что все пятьсот страниц перевёл с помощью Abbyy Lingvo (помните такое?), даже пальцем не прикоснувшись к тексту. Тогда тем более надо благодарить боженьку за то, что он смилостивился надо мной и остальными жильцами даунтауна.
На одном из фото можно увидеть проект Вальдорф-Астории, которая закроет все эти виды с балкона
9556 км
Как-то в Канзас я въехал совершенно не заметно. Забыл, что фотографируюсь обычно у приветственных табличек на обочине дороги, просто ехал погружённый в свои мысли и вижу: тут Канзас, там Канзас, все что-то пишут на билбордах о Канзасе, и тут до меня доходит: о боже, я в Канзасе!
Всю жизнь мечтал побывать в этом штате. В детстве даже сочинил такую байку для одноклассников, что, мол, бабушка моя родом из штатов (нет), а именно из Канзаса (совсем нет), и все в это почему-то охотно верили.
Канзас… Что это такое? Бескрайние поля, вечные торнадо, похватывающие детей и уносящие их куда-то. Я именно так себе этот штат представлял, но сейчас вот спросил у индуса на ресепшене гостиницы, когда у них в последний раз было торнадо, он задумался и сказал, что никогда.
— Как так? — удивился я.
— Ну, за пять лет, что я здесь живу, именно в Лоуренсе торнадо не случались, — сказал он с индийским акцентом, характерно покачивая головой из стороны в сторону.
Вообще, я сначала подумал, что передо мной беззубый алкоголик, а оказалось, что он всего лишь старый индус. Ведь индусы худые, костлявые, загорелые и часто, когда им за шестьдесят, бывает, они лишаются некоторой части зубов и от этого начинают причмокивать — короче, все симптомы обыкновенного пьяницы.
В ходе беседы выяснилось, что индус действительно индиец, но только вот жил он всю жизнь в Англии, а родился вообще в африканской Уганде. Я дальше уточнять не стал и вдаваться в подробности, потому что знаю, что в таких случаях обычно чем глубже копаешь, тем меньше становится понятно. Я же люблю сохранять в себе ложное чувство понимания ситуации.
Меня удивляет только то, как всё складывается. Я незаметно въехал в Канзас, ворвался в Лоуренс, полвечера ходил по городу с очень-преочень странным ощущением, как будто вернулся домой, где не был много лет, то есть в Беркли, Калифорния. Воздух, освещение, запахи, главная улица, укуренные персонажи, стоянки, дороги – всё точь-в-точь, как в Беркли, где я прожил года три, наверное. Я даже специально открыл карту и сверился – оказалось, что оба города, Беркли и Лоуренс, находятся практически на одной и той же широте – на 38-ой параллели! Даже когда я в отеле искал свой номер, какой-то волосатый тип показался из одного из номеров, посмотрел по сторонам, потом на меня и, подставив ладонь ко рту для пущей громкости, прошептал: «Чувак, если что, у меня есть курнуть». Я вежливо его поблагодарил.
И тут я захожу в отель, вижу алкаша-индуса, он меня регистрирует и под конец, когда отдаёт мне водительские права, задаёт вопрос:
— Вы до сих пор живёте в Беркли?
Я застыл.
— Да, — соврал я на всякий случай, параллельно понимая, что мой адрес он считал с водительских прав, которые я ему вручил для регистрации. — До сих пор.
Индус обрадовался.
— О, — говорит он и качает головой из стороны в сторону, — это замечательно! У меня вся семья там живёт! Сын в Беркли, дочь в Маунтин Вью, тётя немного севернее Сан-Франциско и так далее.
Я удивился, почему же он тогда сам там не живёт. Индус осудительно помахал головой:
— Ооо нет, я не настолько богат, чтобы жить в Калифорнии.
Потом откуда ни возьмись возникла жена индуса, села рядышком на стульчик, тоже помахала головой и сказала, что мне обязательно нужно поехать в Уганду и походить по стране, мне страна очень понравится. При этом жена уже как алкоголичка не выглядела, с виду ей можно было доверять. Но ходить по Уганде? Не знаю, не знаю…
Они рассказали, что пять лет назад, когда им обоим было по пятьдесят восемь, они поднимались в Тибете на гору Кайлас, это шесть с чем-то километров. У них были гиды и кислородные баллоны, и восхождение им очень понравилось. Поэтому теперь его жена и её муж одновременно и наперебой рекомендовали мне тоже туда отправиться, так как кроме пешего хождения по Уганде они уверены, что восхождение на Кайлас мне тоже понравится.
— А вообще ты молодой, — говорит индус, подмигивая, — и я считаю, что когда ты молодой, надо стараться посещать высокогорные места.
— Почему? — спросил я в недоумении.
Как-то в Канзас я въехал совершенно не заметно. Забыл, что фотографируюсь обычно у приветственных табличек на обочине дороги, просто ехал погружённый в свои мысли и вижу: тут Канзас, там Канзас, все что-то пишут на билбордах о Канзасе, и тут до меня доходит: о боже, я в Канзасе!
Всю жизнь мечтал побывать в этом штате. В детстве даже сочинил такую байку для одноклассников, что, мол, бабушка моя родом из штатов (нет), а именно из Канзаса (совсем нет), и все в это почему-то охотно верили.
Канзас… Что это такое? Бескрайние поля, вечные торнадо, похватывающие детей и уносящие их куда-то. Я именно так себе этот штат представлял, но сейчас вот спросил у индуса на ресепшене гостиницы, когда у них в последний раз было торнадо, он задумался и сказал, что никогда.
— Как так? — удивился я.
— Ну, за пять лет, что я здесь живу, именно в Лоуренсе торнадо не случались, — сказал он с индийским акцентом, характерно покачивая головой из стороны в сторону.
Вообще, я сначала подумал, что передо мной беззубый алкоголик, а оказалось, что он всего лишь старый индус. Ведь индусы худые, костлявые, загорелые и часто, когда им за шестьдесят, бывает, они лишаются некоторой части зубов и от этого начинают причмокивать — короче, все симптомы обыкновенного пьяницы.
В ходе беседы выяснилось, что индус действительно индиец, но только вот жил он всю жизнь в Англии, а родился вообще в африканской Уганде. Я дальше уточнять не стал и вдаваться в подробности, потому что знаю, что в таких случаях обычно чем глубже копаешь, тем меньше становится понятно. Я же люблю сохранять в себе ложное чувство понимания ситуации.
Меня удивляет только то, как всё складывается. Я незаметно въехал в Канзас, ворвался в Лоуренс, полвечера ходил по городу с очень-преочень странным ощущением, как будто вернулся домой, где не был много лет, то есть в Беркли, Калифорния. Воздух, освещение, запахи, главная улица, укуренные персонажи, стоянки, дороги – всё точь-в-точь, как в Беркли, где я прожил года три, наверное. Я даже специально открыл карту и сверился – оказалось, что оба города, Беркли и Лоуренс, находятся практически на одной и той же широте – на 38-ой параллели! Даже когда я в отеле искал свой номер, какой-то волосатый тип показался из одного из номеров, посмотрел по сторонам, потом на меня и, подставив ладонь ко рту для пущей громкости, прошептал: «Чувак, если что, у меня есть курнуть». Я вежливо его поблагодарил.
И тут я захожу в отель, вижу алкаша-индуса, он меня регистрирует и под конец, когда отдаёт мне водительские права, задаёт вопрос:
— Вы до сих пор живёте в Беркли?
Я застыл.
— Да, — соврал я на всякий случай, параллельно понимая, что мой адрес он считал с водительских прав, которые я ему вручил для регистрации. — До сих пор.
Индус обрадовался.
— О, — говорит он и качает головой из стороны в сторону, — это замечательно! У меня вся семья там живёт! Сын в Беркли, дочь в Маунтин Вью, тётя немного севернее Сан-Франциско и так далее.
Я удивился, почему же он тогда сам там не живёт. Индус осудительно помахал головой:
— Ооо нет, я не настолько богат, чтобы жить в Калифорнии.
Потом откуда ни возьмись возникла жена индуса, села рядышком на стульчик, тоже помахала головой и сказала, что мне обязательно нужно поехать в Уганду и походить по стране, мне страна очень понравится. При этом жена уже как алкоголичка не выглядела, с виду ей можно было доверять. Но ходить по Уганде? Не знаю, не знаю…
Они рассказали, что пять лет назад, когда им обоим было по пятьдесят восемь, они поднимались в Тибете на гору Кайлас, это шесть с чем-то километров. У них были гиды и кислородные баллоны, и восхождение им очень понравилось. Поэтому теперь его жена и её муж одновременно и наперебой рекомендовали мне тоже туда отправиться, так как кроме пешего хождения по Уганде они уверены, что восхождение на Кайлас мне тоже понравится.
— А вообще ты молодой, — говорит индус, подмигивая, — и я считаю, что когда ты молодой, надо стараться посещать высокогорные места.
— Почему? — спросил я в недоумении.
— Потому что со старостью подниматься туда, где мало воздуха, становится всё сложнее.
— Таким образом, получается, — подытожил я теорию индуса, — надо начинать в молодости с Эвереста, а к старости потихоньку спускаться в Долину Смерти?
Муж с женой переглянулись. Но это ведь неплохая теория, согласитесь? Что-то есть в ней интернациональное и романтичное.
— Наверное… — пожал плечами индус и вручил мне два ключа от номера сто двадцать.
— Таким образом, получается, — подытожил я теорию индуса, — надо начинать в молодости с Эвереста, а к старости потихоньку спускаться в Долину Смерти?
Муж с женой переглянулись. Но это ведь неплохая теория, согласитесь? Что-то есть в ней интернациональное и романтичное.
— Наверное… — пожал плечами индус и вручил мне два ключа от номера сто двадцать.
В книжном «Books & Books» продавец, впоследствии оказавшийся владельцем, обратился ко мне:
— А вас, должно быть, интересуют пчёлы?
Сказано было это в такой манере, как будто это не вопрос, а скорее констатация очевидного факта.
— Простите?
— Вы просто выглядите так, как будто вам нравятся пчёлы.
В английском «пчёлы» звучат похоже на «спокойствие» и «умиротворение». То есть bees и piece. Я, конечно, услышал, что говорит он о пчёлах, но хотелось верить, что выгляжу я так, будто интересен мне всё-таки мир и спокойствие.
— Пчёлы?
— Ну да. Знаете, которые летают? — и он протянул мне жёлтую тоненькую книжку в мягкой обложке. — Вот. Вам должно понравиться. Тут про пчёл. Смешно и весело.
Мы разговорились. Роберт интересовался географией настолько, что смог даже без подсказки гугла описать беларусский флаг. Особенно его вдохновлял вертикальный национальный орнамент.
Ещё Роберт сказал, что знает лишь одну беларусскую поэтэссу — Вальжину Морт и что он даже читал один из её сборников, «Фабрику слёз». Я напомнил ему, что есть ещё Светлана Алексиевич, её Нобелевская премия и как минимум «У войны не женское лицо».
Роберт покивал, но продолжил так, когда узнал, что я тоже пишу книги:
— Павел, в штатах очень, ну просто очень — вы меня извините — скудно представлены беларусские писатели! Приносите нам вашу книгу, мы вас с удовольствием напечатаем!
— Но… — я хотел поправить его, что ведь он ничего даже из моих рассказов не читал, как же можно так сразу первому встречному предлагать напечататься, это же литературная проституция какая-то! Но так ничего и не сказал. В Америке есть такое право, которое мне очень нравится: каждый имеет право себя не инкриминировать. Хотят печатать — пусть печатают!
— Никаких но! Переводы у вас есть?
— Моих книг? Нет, нету переводов.
— Так чего же вы ждёте? У вас прекрасный английский! Переводите и приходите к нам, мы будем вас ждать!
— Ну это всё-таки художественная литература и, соответственно, художественный перевод, — залепетал я, — понимаете, там есть моменты, тонкости, нюансы…
Но Роберт был твёрд. Я должен был срочно перевести свою книгу, которую ещё даже на русском не закончил, и немедленно принести её к ним, в «Books & Books».
На том и закончили. А когда я уже уходил, попрощавшись, сзади до меня донеслось приветствие Роберта кому-то из только что вошедших:
— О боже, у вас потрясающий английский! Вы случайно не автор, не хотите у нас опубликоваться?!
Книгу про пчёл я так и не купил.
— А вас, должно быть, интересуют пчёлы?
Сказано было это в такой манере, как будто это не вопрос, а скорее констатация очевидного факта.
— Простите?
— Вы просто выглядите так, как будто вам нравятся пчёлы.
В английском «пчёлы» звучат похоже на «спокойствие» и «умиротворение». То есть bees и piece. Я, конечно, услышал, что говорит он о пчёлах, но хотелось верить, что выгляжу я так, будто интересен мне всё-таки мир и спокойствие.
— Пчёлы?
— Ну да. Знаете, которые летают? — и он протянул мне жёлтую тоненькую книжку в мягкой обложке. — Вот. Вам должно понравиться. Тут про пчёл. Смешно и весело.
Мы разговорились. Роберт интересовался географией настолько, что смог даже без подсказки гугла описать беларусский флаг. Особенно его вдохновлял вертикальный национальный орнамент.
Ещё Роберт сказал, что знает лишь одну беларусскую поэтэссу — Вальжину Морт и что он даже читал один из её сборников, «Фабрику слёз». Я напомнил ему, что есть ещё Светлана Алексиевич, её Нобелевская премия и как минимум «У войны не женское лицо».
Роберт покивал, но продолжил так, когда узнал, что я тоже пишу книги:
— Павел, в штатах очень, ну просто очень — вы меня извините — скудно представлены беларусские писатели! Приносите нам вашу книгу, мы вас с удовольствием напечатаем!
— Но… — я хотел поправить его, что ведь он ничего даже из моих рассказов не читал, как же можно так сразу первому встречному предлагать напечататься, это же литературная проституция какая-то! Но так ничего и не сказал. В Америке есть такое право, которое мне очень нравится: каждый имеет право себя не инкриминировать. Хотят печатать — пусть печатают!
— Никаких но! Переводы у вас есть?
— Моих книг? Нет, нету переводов.
— Так чего же вы ждёте? У вас прекрасный английский! Переводите и приходите к нам, мы будем вас ждать!
— Ну это всё-таки художественная литература и, соответственно, художественный перевод, — залепетал я, — понимаете, там есть моменты, тонкости, нюансы…
Но Роберт был твёрд. Я должен был срочно перевести свою книгу, которую ещё даже на русском не закончил, и немедленно принести её к ним, в «Books & Books».
На том и закончили. А когда я уже уходил, попрощавшись, сзади до меня донеслось приветствие Роберта кому-то из только что вошедших:
— О боже, у вас потрясающий английский! Вы случайно не автор, не хотите у нас опубликоваться?!
Книгу про пчёл я так и не купил.
Не знаю, как меня угораздило, я ж ведь не профессиональный путешественник, я писатель из Беларуси, но в прошлом году где-то в январе я выехал из Сан-Франциско, а где-то в декабре только вернулся. Из оборудования поначалу у меня был чайник, машина под пятой точкой и палатка со спальником.
В итоге – 45000 километров, 11 месяцев в дороге, 2 переезда от океана до океана, 100+ кемпингов и 48 посещённых штатов (плюс, конечно же, округ Колумбия, который штатом считать не принято).
Что это было?
Две недели жил на какой-то яхте в заливе Нью-Йорка, в Айове был залит среди безлюдных полей внезапным паводком и единственное, что меня спасло, – это наличие свинофермы поблизости (подробности как-нибудь в другой раз), пожил в Майами у океана и месяц провёл в глуши штата Мэн, работая над книгой, ночевал под звёздами, а пару раз застигал такую тьму, что не было не то что звёзд – рук не было видно (это очень странное ощущение), схватил где-то по пути бессонницу, с которой с переменным успехом состязался в течение нескольких месяцев, даже успел лечь под нож хирурга в Канзасе, пройти четыре плановых ТО и один ТО внеплановый, когда обнаружил, что тормозные колодки напрочь отвалились ещё две недели назад, видел диких аллигаторов и кабанов на обочинах дорог, бизонов, индюшек, оленей, перебегающих дорогу в самый подходящий момент, броненосцев, грифонов, индейские древние насыпи-захоронения, спускался в Гранд-Каньон и каньон Антилопы, покупал яйца и какие-то подозрительные закатки у пенсильванских амишей, стоял под Ниагарским водопадом, снимал с себя четырёх клещей, спал под аризонскими кактусами высотой в три метра, спускался с Калифорнийских заснеженных гор, пытался не замёрзнуть в Дакоте в минус двадцать пять, пил чай, пугая народ, на фестивале Марди-Гра в Новом Орлеане, попробовал и влюбился в дуриан, принимал горячие источники в пустынях, боялся спать в палатке там, где поблизости люди, потом не боялся, потом опять боялся, даже купил баллон от медведей и нож – уже от людей, фотографировался, разумеется, со всеми табличками на въездах в штаты и параллельно обо всём писал (и продолжаю писать, потому что материалов — выше крыши) в этом телеграм-канале – получилось обстоятельно и слишком много, но когда-нибудь из этого выйдет полноценная и неутомительная книга.
А начиналось всё банально, с инстаграма, где мне на глаза попался маршрут, проложенный каким-то умельцем через все штаты и национальные парки, и я, недолго думая, всё бросил (а что бросать-то?) и помчался в неизвестность, неподготовленный, но растопленный романтикой предстоящего. В конце видели бы вы мою машину, я сам от неё шарахался в благоговейном ужасе. Это был целый передвижной дом на колёсах с ворохом всего ненужного, а не кроссовер. То есть Тигуан, под завязку набитый всем - от коробки приправ, чаёв семнадцати сортов, гирь, скакалок (да, у меня их накопилось три штуки), 55-литрового холодильника с переносным аккумулятором до эфирных масел, гитары, сноуборда, крупноформатной камеры на треноге, целого гардероба одежды, кухонной утвари и всего остального, что вы только можете и не можете себе представить.
Это всё к тому, что мечты ближе, чем кажется, и делать надо сегодня, а не потом.
В итоге – 45000 километров, 11 месяцев в дороге, 2 переезда от океана до океана, 100+ кемпингов и 48 посещённых штатов (плюс, конечно же, округ Колумбия, который штатом считать не принято).
Что это было?
Две недели жил на какой-то яхте в заливе Нью-Йорка, в Айове был залит среди безлюдных полей внезапным паводком и единственное, что меня спасло, – это наличие свинофермы поблизости (подробности как-нибудь в другой раз), пожил в Майами у океана и месяц провёл в глуши штата Мэн, работая над книгой, ночевал под звёздами, а пару раз застигал такую тьму, что не было не то что звёзд – рук не было видно (это очень странное ощущение), схватил где-то по пути бессонницу, с которой с переменным успехом состязался в течение нескольких месяцев, даже успел лечь под нож хирурга в Канзасе, пройти четыре плановых ТО и один ТО внеплановый, когда обнаружил, что тормозные колодки напрочь отвалились ещё две недели назад, видел диких аллигаторов и кабанов на обочинах дорог, бизонов, индюшек, оленей, перебегающих дорогу в самый подходящий момент, броненосцев, грифонов, индейские древние насыпи-захоронения, спускался в Гранд-Каньон и каньон Антилопы, покупал яйца и какие-то подозрительные закатки у пенсильванских амишей, стоял под Ниагарским водопадом, снимал с себя четырёх клещей, спал под аризонскими кактусами высотой в три метра, спускался с Калифорнийских заснеженных гор, пытался не замёрзнуть в Дакоте в минус двадцать пять, пил чай, пугая народ, на фестивале Марди-Гра в Новом Орлеане, попробовал и влюбился в дуриан, принимал горячие источники в пустынях, боялся спать в палатке там, где поблизости люди, потом не боялся, потом опять боялся, даже купил баллон от медведей и нож – уже от людей, фотографировался, разумеется, со всеми табличками на въездах в штаты и параллельно обо всём писал (и продолжаю писать, потому что материалов — выше крыши) в этом телеграм-канале – получилось обстоятельно и слишком много, но когда-нибудь из этого выйдет полноценная и неутомительная книга.
А начиналось всё банально, с инстаграма, где мне на глаза попался маршрут, проложенный каким-то умельцем через все штаты и национальные парки, и я, недолго думая, всё бросил (а что бросать-то?) и помчался в неизвестность, неподготовленный, но растопленный романтикой предстоящего. В конце видели бы вы мою машину, я сам от неё шарахался в благоговейном ужасе. Это был целый передвижной дом на колёсах с ворохом всего ненужного, а не кроссовер. То есть Тигуан, под завязку набитый всем - от коробки приправ, чаёв семнадцати сортов, гирь, скакалок (да, у меня их накопилось три штуки), 55-литрового холодильника с переносным аккумулятором до эфирных масел, гитары, сноуборда, крупноформатной камеры на треноге, целого гардероба одежды, кухонной утвари и всего остального, что вы только можете и не можете себе представить.
Это всё к тому, что мечты ближе, чем кажется, и делать надо сегодня, а не потом.
Проснулся рано, около шести утра, и пошёл в машину готовить нормальный японский чай на горелке, потому что в этих отелях – даже самых, казалось бы, топовых, у которых в каждом городе по две-три гостиницы, – подают только самый отвратный кофе в Америке, самый обычный чай с невкусной водой в пластиковом стаканчике и самые в Америке нездоровые завтраки. Выходя из номера, я на секунду остановился и подумал: может, всё-таки взять с собой телефон и а что если дверь не откроется?
Я успел остановиться в достаточном количестве отелей, чтобы знать наверняка, что их магнитные ключи от номеров имеют свойство размагничиваться без особой на то причины. Но желание побыстрее заварить чай пересилило, и я захлопнул дверь. Я не буду тут долго и красочно расписывать, какой замечательный этот чай оказался – рано утром, под редкой капелью, моросит, и я дышу этим возбуждённым воздухом Вирджинии, а от чая аромат разносится, кажется, до ближайших холмов, всех в бушующей зелени. Скажу лишь, что когда вернулся, дверь, разумеется, не открылась. Не сработала ни первая магнитная карточка, ни вторая.
Пошёл на ресепшен в дальнем крыле здания. Девушка перемагнитила мне обе карты. Я вернулся, открываю дверь – опять не открывается. Снова иду на ресепшен и на сей раз прошу прогуляться со мной, потому что так туда-сюда я ходить могу ещё долго. У девушки был мастер-ки, или ключ от всех номеров, но и он – о боги! – не сработал. Девушка взволнованно, вся в панике, стала вызывать кого-то по рации. Наконец пришёл пьяного вида мужчина в жёлтой рабочей жилетке и с большим громоздким аппаратом, похожим на древний калькулятор:
– Такое бывает, – прокряхтел он, на коленях возясь с замком. – Они постоянно размагничиваются. Ну то есть карточки. А замки постоянно выходят из строя, и поэтому сейчас я эту скотину перепрограммирую.
И он её, эту скотину, подключив проводок, в доказательство своих слов тут же перепрограммировал.
Вот вам сходу незатейливая бизнес-идея-стартап. Просто сделайте РАБОЧИЕ КЛЮЧИ С РАБОЧИМИ ЗАМКАМИ для американских гостиниц – и вы озолотитесь. Сделайте так, чтобы люди в шесть утра не шли на ресепшен с размагниченными карточками. Сделайте так, чтобы девушкам на ресепшене не приходилось краснеть и вызывать рабочих с допотопными калькуляторами. Сделайте так, чтобы человек, заплативший за ночь сто долларов, не видел, как всё в этих отелях в шаге от краха и апокалипсиса.
Ну и завтраки. Если сумеете продать Америке здоровые завтраки вместо их химических оладьев, купающихся в химическом кленовом сиропе, с жирными пережаренными полосками мёртвых свиней, пресным хлебом, набитым сахаром и Е-шками, переслащенными невесть чем хлопьями и наипоганейшим кофе, после которого сутки ходишь как наркоман на крэке, – и денег хватит не только вам, но и вашим правнукам и ещё, может быть, даже какой-нибудь Бельгии.
Я успел остановиться в достаточном количестве отелей, чтобы знать наверняка, что их магнитные ключи от номеров имеют свойство размагничиваться без особой на то причины. Но желание побыстрее заварить чай пересилило, и я захлопнул дверь. Я не буду тут долго и красочно расписывать, какой замечательный этот чай оказался – рано утром, под редкой капелью, моросит, и я дышу этим возбуждённым воздухом Вирджинии, а от чая аромат разносится, кажется, до ближайших холмов, всех в бушующей зелени. Скажу лишь, что когда вернулся, дверь, разумеется, не открылась. Не сработала ни первая магнитная карточка, ни вторая.
Пошёл на ресепшен в дальнем крыле здания. Девушка перемагнитила мне обе карты. Я вернулся, открываю дверь – опять не открывается. Снова иду на ресепшен и на сей раз прошу прогуляться со мной, потому что так туда-сюда я ходить могу ещё долго. У девушки был мастер-ки, или ключ от всех номеров, но и он – о боги! – не сработал. Девушка взволнованно, вся в панике, стала вызывать кого-то по рации. Наконец пришёл пьяного вида мужчина в жёлтой рабочей жилетке и с большим громоздким аппаратом, похожим на древний калькулятор:
– Такое бывает, – прокряхтел он, на коленях возясь с замком. – Они постоянно размагничиваются. Ну то есть карточки. А замки постоянно выходят из строя, и поэтому сейчас я эту скотину перепрограммирую.
И он её, эту скотину, подключив проводок, в доказательство своих слов тут же перепрограммировал.
Вот вам сходу незатейливая бизнес-идея-стартап. Просто сделайте РАБОЧИЕ КЛЮЧИ С РАБОЧИМИ ЗАМКАМИ для американских гостиниц – и вы озолотитесь. Сделайте так, чтобы люди в шесть утра не шли на ресепшен с размагниченными карточками. Сделайте так, чтобы девушкам на ресепшене не приходилось краснеть и вызывать рабочих с допотопными калькуляторами. Сделайте так, чтобы человек, заплативший за ночь сто долларов, не видел, как всё в этих отелях в шаге от краха и апокалипсиса.
Ну и завтраки. Если сумеете продать Америке здоровые завтраки вместо их химических оладьев, купающихся в химическом кленовом сиропе, с жирными пережаренными полосками мёртвых свиней, пресным хлебом, набитым сахаром и Е-шками, переслащенными невесть чем хлопьями и наипоганейшим кофе, после которого сутки ходишь как наркоман на крэке, – и денег хватит не только вам, но и вашим правнукам и ещё, может быть, даже какой-нибудь Бельгии.
Так, я тут, оказывается, в своих американских заметках настолько запутался (их в буквальном смысле у меня вордовские стопки), что как-то нечаянно пропустил четыре с половиной тысячи километров прошлогоднего путешествия и после отметки в пять тысяч сразу опубликовал здесь рассказ, написанный на отметке девять с половиной тысяч км.
Поэтому исправляюсь — ниже будет история с кемпинга (трудно вспомнить, какой штат). А вообще, я вчера приехал в Нью-Йорк, уже успело произойти куча всякого непотребного сюра, поэтому у меня есть теперь время и энергия наводить порядок в своих текстах и начинать скомпоновывать их в подобие будущего путеводного сборника для свихнувшихся путешественников. Ура!
Поэтому исправляюсь — ниже будет история с кемпинга (трудно вспомнить, какой штат). А вообще, я вчера приехал в Нью-Йорк, уже успело произойти куча всякого непотребного сюра, поэтому у меня есть теперь время и энергия наводить порядок в своих текстах и начинать скомпоновывать их в подобие будущего путеводного сборника для свихнувшихся путешественников. Ура!
6950 км #путешествиепо48штатам
Сегодня утром гуляю по кемпингу, смотрю, как дождь избивает асфальт под моими ногами, пытаюсь его не ненавидеть, этот дождь, который опять льёт много дней подряд без передышки. Из ниоткуда появляется мужик в синей вязаной шапке с надписью «Make Me Great Again», смотрит на меня и задумчиво произносит:
— Если я собака, я же должен вас облаять?
Чёрт. Я думал, что все сумасшедших выслали в шестидесятых в Сан-Франциско и давно их оттуда не выпускают, окружив плотным кольцом тумана, что они живут за американским железным занавесом и лишь изредка можно увидеть одну-две заблудившиеся души в даунтаунах других городов Америки, но я, значит, был не прав, признаю.
С другой стороны, я не раз убеждался, что сумасшедшим в таких вот внезапных встречах зачастую оказывался я сам. Первый признак того, что твоя кукуха поехала и не собирается останавливаться, — это то, что ты начинаешь подозревать сумасшедших в каждом встречном.
Я на всякий случай переспросил:
— Если вы — собака? Вы так сказали?
Мужик кивнул и как-то по-собачьи склонил голову в сторону.
— Да, если-я-собака.
— Облаять?
— Облаять.
Я задумался. Вот ведь передо мной явный псих, однозначно, но то, что он говорит, если пораскинуть мозгами, не лишено смысла. Логика железная. Действительно, если мужик – собака (а я не могу знать наверняка обратного), то собака, скорее всего, сварливая, ибо собаки чаще именно такими и бывают, и в таком случае ему, конечно же, придётся меня облаять. Железная логика.
К тому же я вспомнил, как полчаса назад, когда я заходил на третий, кажется, круг своего утреннего моциона, мне навстречу попалась пожилая дамочка с двумя ирландскими сеттерами. И вот хоть сеттеры не из сварливой породы, но сначала одна, а потом и другая на меня зарычали и наконец гавкнули, на что я только сдавленно хихикнул, обошёл их и пошёл дальше. Казалось, собаки обиделись, они повесили морды и как-то меланхолично побрели за хозяйкой, которая мне вдогонку всё извинялась за непослушных собак. А может не обиделись — просто расстроились, что у них такой нестрашный лай.
Ну и что? Я тоже ведь какое-то время смотрел на своего сурового старшего брата и думал: вот ё-моё, как и мне сделать такое лицо, чтобы все при моём виде робко опускали глаза в землю? Такое лицо, надо сказать, мне удавалось делать только тогда, когда я выпивал уже слишком много, чтобы хоть что-то понимать и уж тем более помнить, зачем мне это лицо понадобилось. В конце концов я понял, что кто-то суров от рождения, кто-то от рождения весел, кто-то — беспечен и толст и так далее. Надо перестать бороться со своей сущностью — тогда и настанет победа над ней. Наша жизнь полна таких парадоксов.
Как побеждённый титан, я скривил губы и неохотно признал:
— Ну, если вы собака, то облаять меня, конечно, нужно.
У мужчины рот расплылся в улыбке, поза стала расслабленной и он дружелюбно мне кивнул, вслед за чем тут же тявкнул, оголив зубы. Не злобно тявкнул, а как старый знакомый, с которым был выпит не один бокал и из выходок которого облаивание — наименьшее из того, на что он способен.
Я на всякий случай посторонился его, сделав шаг назад, а мужчина, видимо, довольный результатом, кивнул мне ещё раз и пошёл к своему автодому, который стоял рядом с уборной. Может, это был мудрец, как знать? Тот, кто решил не бороться со своей сущностью и понял, что раз он чувствует себя собакой – так почему бы об этом не заявить первому встречному?
Боюсь, как бы до этого не додумались либералы, иначе начнётся: уважайте чувства тех, кто чувствует в себе животное, не притесняйте уток и кенгуру в человеческом обличье, будьте терпимы к особачившимся людям и так далее.
Хотя, если так подумать, то я не против. Пусть себе ходят и тявкают, главное, чтобы за ноги не кусали — вот чего я действительно опасаюсь.
Сегодня утром гуляю по кемпингу, смотрю, как дождь избивает асфальт под моими ногами, пытаюсь его не ненавидеть, этот дождь, который опять льёт много дней подряд без передышки. Из ниоткуда появляется мужик в синей вязаной шапке с надписью «Make Me Great Again», смотрит на меня и задумчиво произносит:
— Если я собака, я же должен вас облаять?
Чёрт. Я думал, что все сумасшедших выслали в шестидесятых в Сан-Франциско и давно их оттуда не выпускают, окружив плотным кольцом тумана, что они живут за американским железным занавесом и лишь изредка можно увидеть одну-две заблудившиеся души в даунтаунах других городов Америки, но я, значит, был не прав, признаю.
С другой стороны, я не раз убеждался, что сумасшедшим в таких вот внезапных встречах зачастую оказывался я сам. Первый признак того, что твоя кукуха поехала и не собирается останавливаться, — это то, что ты начинаешь подозревать сумасшедших в каждом встречном.
Я на всякий случай переспросил:
— Если вы — собака? Вы так сказали?
Мужик кивнул и как-то по-собачьи склонил голову в сторону.
— Да, если-я-собака.
— Облаять?
— Облаять.
Я задумался. Вот ведь передо мной явный псих, однозначно, но то, что он говорит, если пораскинуть мозгами, не лишено смысла. Логика железная. Действительно, если мужик – собака (а я не могу знать наверняка обратного), то собака, скорее всего, сварливая, ибо собаки чаще именно такими и бывают, и в таком случае ему, конечно же, придётся меня облаять. Железная логика.
К тому же я вспомнил, как полчаса назад, когда я заходил на третий, кажется, круг своего утреннего моциона, мне навстречу попалась пожилая дамочка с двумя ирландскими сеттерами. И вот хоть сеттеры не из сварливой породы, но сначала одна, а потом и другая на меня зарычали и наконец гавкнули, на что я только сдавленно хихикнул, обошёл их и пошёл дальше. Казалось, собаки обиделись, они повесили морды и как-то меланхолично побрели за хозяйкой, которая мне вдогонку всё извинялась за непослушных собак. А может не обиделись — просто расстроились, что у них такой нестрашный лай.
Ну и что? Я тоже ведь какое-то время смотрел на своего сурового старшего брата и думал: вот ё-моё, как и мне сделать такое лицо, чтобы все при моём виде робко опускали глаза в землю? Такое лицо, надо сказать, мне удавалось делать только тогда, когда я выпивал уже слишком много, чтобы хоть что-то понимать и уж тем более помнить, зачем мне это лицо понадобилось. В конце концов я понял, что кто-то суров от рождения, кто-то от рождения весел, кто-то — беспечен и толст и так далее. Надо перестать бороться со своей сущностью — тогда и настанет победа над ней. Наша жизнь полна таких парадоксов.
Как побеждённый титан, я скривил губы и неохотно признал:
— Ну, если вы собака, то облаять меня, конечно, нужно.
У мужчины рот расплылся в улыбке, поза стала расслабленной и он дружелюбно мне кивнул, вслед за чем тут же тявкнул, оголив зубы. Не злобно тявкнул, а как старый знакомый, с которым был выпит не один бокал и из выходок которого облаивание — наименьшее из того, на что он способен.
Я на всякий случай посторонился его, сделав шаг назад, а мужчина, видимо, довольный результатом, кивнул мне ещё раз и пошёл к своему автодому, который стоял рядом с уборной. Может, это был мудрец, как знать? Тот, кто решил не бороться со своей сущностью и понял, что раз он чувствует себя собакой – так почему бы об этом не заявить первому встречному?
Боюсь, как бы до этого не додумались либералы, иначе начнётся: уважайте чувства тех, кто чувствует в себе животное, не притесняйте уток и кенгуру в человеческом обличье, будьте терпимы к особачившимся людям и так далее.
Хотя, если так подумать, то я не против. Пусть себе ходят и тявкают, главное, чтобы за ноги не кусали — вот чего я действительно опасаюсь.
Вчера читал про какое-то американское издательство – так вот они писали, что в среднем каждая книга, которая у них публикуется, проходит восемь редактур. Восемь! Редактур! Это ещё ж ведь авторские редактуры не считаются. И вот сегодня утром, спустя три года после начала этого бесконечного процесса, я закончил очередную редактуру своей книги. И понял, что даже не знаю, сколько раз я её уже редактировал, потому что счёт был потерян после примерно пяти. С другой стороны, мне всегда хотелось, чтобы работу над книгой я закончил именно в Нью-Йорке, не знаю почему, такой, видимо, просто у этого романтический ореол – поставить в конце романа строчку «такое-то число такого-то года, Нью-Йорк». И всё сложилось именно так: я в Нью-Йорке, за окном крохотной студии Верхнего Ист-Сайда весна медленно переходит в лето, а я со вздохом облегчения закрываю планшет с перелопаченными вдоль и поперёк двумястами восмьюдесятью вордовскими страницами текста.
6554 км
Уже не в первый раз, когда говорю, что я из Беларуси, мне радостно сообщают, что он/она/они тоже недавно был/была/были на Кипре. Произносится это празднично, торжественно, как будто во вражеском тылу встретилось два соотечественника.
— Вы откуда? — спрашивает меня работник магазина.
Я осматриваю палатки, топоры, чайники, ботинки — мне здесь всё интересно. Как-то где-то я читал, что на работу в сеть магазинов «REI» берут только искушённых путешественников, заядлых тревел-блогеров и повёрнутых на перемещениях в пространстве. Они всегда приветствовали меня радостной широкой улыбкой и тут же начинали наседать: «А вы являетесь членом нашего сообщества?». Я в который раз отвечал заученную реплику: «Не являюсь». «А вы не хотите…» — продолжали они, на что я устало опускал голову и негромко в одни голос с ними проговаривал их дальнейшие слова: «… стать нашим членом за единоразовый взнос в 20 долларов? Нет, не желаю! Но спасибо, что в тысячный раз предложили».
Мне не было жалко 20 долларов, но вступать я не хотел из принципа, так как такое прямолинейное втюхивание претило моей тонкой художественной натуре.
Американский маркетинг мне совершенно понятен. Честно сказать, из того, что мне известно, нет ничего прямолинейнее этого маркетинга, который заключается не в каких-то хитрых ходах или, может, психологической манипуляции, а в тупом, тупейшем повторении. Однажды я слышал по радио рекламу, когда название компании неприятный голос диктора повторил семь, СЕМЬ раз подряд. Так и здесь: они просто хотят меня добить. Все знают, что вдалбливание работает, но мало кто задумывается, сделает ли это жертву-клиента счастливым. В «REI» меня горячо уверяли, что сделает.
Наконец, не помню, на какой раз, может, как раз на седьмой, я сдался и вступил в члены их поганого сообщества, только бы от меня отстали. Так и ломаются люди, подумал я не без горечи.
— Из Беларуси, — говорю я, и сразу как-то хочется извиниться за то, что родом я из страны, которая теперь непростительно близко соседствует с Россией, но я молчу и не продолжаю. Мне интересно, что ответит мужчина.
— О! — отвечает он, радостно хлопая в ладоши, — а я как раз в конце июля был на Кипре!
Я понятия не имею, откуда у людей здесь представление, что Кипр как-то связан с Беларусью, но начинаю подозревать, что для американца вся Европа — это одна большая страна с совершенно монолитной однообразной культурой, поэтому если кто из Беларуси, то жители Кипра ему практически родственники. Про себя думаю, а не попробовать ли мне в следующий раз, когда кто-нибудь скажет, что он из Нью-Йорка, радостно воскликнуть, что я совсем недавно целых четыре месяца прожил в Майями.
— На Кипре? — переспрашиваю я.
— Да! Правда, там у вас было жарковато, но в целом ваша страна мне очень понравилась!
Я уточняю, что Беларусь — это восточная Европа, а не Кипр. Надо же как-то образовывать народ.
— Да-да, я об этом и говорю, я был там у вас на Кипре!
Тогда я иду ва-банк и уточняю, что Беларусь — это рядом с Россией и Украиной. Здесь мужчина настораживается, как будто пытается соотнести эти знакомые слова с какими-то воспоминаниями из детства, но, видимо, так ничего из памяти и не выудив, он продолжает восклицать:
— Класс, класс! В следующем году снова поеду к вам на Кипр.
Я вздыхаю и соглашаюсь.
— Да, приезжайте, мы всегда будем вам рады, — вру я, начиная снова разглядывать экспедиционное оборудование.
Потом я ухожу вглубь зала и тут сзади слышу, как мужчина вдогонку мне кричит:
— О, я совсем забыл вас спросить: а вы являетесь членом нашего сообщества?
#путешествиепо48штатам
Уже не в первый раз, когда говорю, что я из Беларуси, мне радостно сообщают, что он/она/они тоже недавно был/была/были на Кипре. Произносится это празднично, торжественно, как будто во вражеском тылу встретилось два соотечественника.
— Вы откуда? — спрашивает меня работник магазина.
Я осматриваю палатки, топоры, чайники, ботинки — мне здесь всё интересно. Как-то где-то я читал, что на работу в сеть магазинов «REI» берут только искушённых путешественников, заядлых тревел-блогеров и повёрнутых на перемещениях в пространстве. Они всегда приветствовали меня радостной широкой улыбкой и тут же начинали наседать: «А вы являетесь членом нашего сообщества?». Я в который раз отвечал заученную реплику: «Не являюсь». «А вы не хотите…» — продолжали они, на что я устало опускал голову и негромко в одни голос с ними проговаривал их дальнейшие слова: «… стать нашим членом за единоразовый взнос в 20 долларов? Нет, не желаю! Но спасибо, что в тысячный раз предложили».
Мне не было жалко 20 долларов, но вступать я не хотел из принципа, так как такое прямолинейное втюхивание претило моей тонкой художественной натуре.
Американский маркетинг мне совершенно понятен. Честно сказать, из того, что мне известно, нет ничего прямолинейнее этого маркетинга, который заключается не в каких-то хитрых ходах или, может, психологической манипуляции, а в тупом, тупейшем повторении. Однажды я слышал по радио рекламу, когда название компании неприятный голос диктора повторил семь, СЕМЬ раз подряд. Так и здесь: они просто хотят меня добить. Все знают, что вдалбливание работает, но мало кто задумывается, сделает ли это жертву-клиента счастливым. В «REI» меня горячо уверяли, что сделает.
Наконец, не помню, на какой раз, может, как раз на седьмой, я сдался и вступил в члены их поганого сообщества, только бы от меня отстали. Так и ломаются люди, подумал я не без горечи.
— Из Беларуси, — говорю я, и сразу как-то хочется извиниться за то, что родом я из страны, которая теперь непростительно близко соседствует с Россией, но я молчу и не продолжаю. Мне интересно, что ответит мужчина.
— О! — отвечает он, радостно хлопая в ладоши, — а я как раз в конце июля был на Кипре!
Я понятия не имею, откуда у людей здесь представление, что Кипр как-то связан с Беларусью, но начинаю подозревать, что для американца вся Европа — это одна большая страна с совершенно монолитной однообразной культурой, поэтому если кто из Беларуси, то жители Кипра ему практически родственники. Про себя думаю, а не попробовать ли мне в следующий раз, когда кто-нибудь скажет, что он из Нью-Йорка, радостно воскликнуть, что я совсем недавно целых четыре месяца прожил в Майями.
— На Кипре? — переспрашиваю я.
— Да! Правда, там у вас было жарковато, но в целом ваша страна мне очень понравилась!
Я уточняю, что Беларусь — это восточная Европа, а не Кипр. Надо же как-то образовывать народ.
— Да-да, я об этом и говорю, я был там у вас на Кипре!
Тогда я иду ва-банк и уточняю, что Беларусь — это рядом с Россией и Украиной. Здесь мужчина настораживается, как будто пытается соотнести эти знакомые слова с какими-то воспоминаниями из детства, но, видимо, так ничего из памяти и не выудив, он продолжает восклицать:
— Класс, класс! В следующем году снова поеду к вам на Кипр.
Я вздыхаю и соглашаюсь.
— Да, приезжайте, мы всегда будем вам рады, — вру я, начиная снова разглядывать экспедиционное оборудование.
Потом я ухожу вглубь зала и тут сзади слышу, как мужчина вдогонку мне кричит:
— О, я совсем забыл вас спросить: а вы являетесь членом нашего сообщества?
#путешествиепо48штатам
Больше всего, когда я жил в Сан-Франциско (широта Ашхабада), я скучал по сумеркам. Вот казалось бы, да? С жиру бесится, не иначе. Переехал, видите ли, на холмы, в город Дженис Джоплин, до Тихого океана можно доплюнуть прямо со своей кухни, легализовано почти всё «незаконное», что существует в природе, и так далее.
Но мне действительно не хватало сумерек.
Там их нет. Там день, день, день — и сразу вдруг в семь вечера ночь, а ты такой с протянутой рукой к небесам — «Ну каааак?..»
И утром та же история, с точностью до наоборот. Вот были звёзды и Млечный путь — и вот уже сразу полноценно жарит солнце.
В Нью-Йорке, слава богу, такого нет. Всё просыпается постепенно, потому что есть постепенный переход от ночи к утру, ото дня к вечеру и ночи. Птицы в моём дворе просыпаются около пяти, я просыпаюсь вслед за ними, смотрю с кровати в вязкие потёмки, стекающие на землю и уступающие место сумеркам, и не могу нарадоваться. Впервые за долгое время путешествий по разным городам Америки мне действительно хочется с утра выпрыгивать из кровати, открывать свой планшет и начинать трудиться над книгой, текстами, или мимо мини-синагоги, устроенной в соседнем подъезде, и мимо следующего за ней ММА-зала идти в ближайший Старбакс, потому что в округе только Старбаксы открываются в пять тридцать утра — в такую рань для сумасшедших и романтиков города.
Ты шагаешь в полусумерках, и уже вроде почти светло, и слышно, как поют птицы, потому что поток машин ещё не запрудил улицы Нью-Йорка, и к тебе возвращается то чувство из детства — помните? — когда казалось, что возможно не только всё, но оно и обязательно будет. Обязательно.
Но мне действительно не хватало сумерек.
Там их нет. Там день, день, день — и сразу вдруг в семь вечера ночь, а ты такой с протянутой рукой к небесам — «Ну каааак?..»
И утром та же история, с точностью до наоборот. Вот были звёзды и Млечный путь — и вот уже сразу полноценно жарит солнце.
В Нью-Йорке, слава богу, такого нет. Всё просыпается постепенно, потому что есть постепенный переход от ночи к утру, ото дня к вечеру и ночи. Птицы в моём дворе просыпаются около пяти, я просыпаюсь вслед за ними, смотрю с кровати в вязкие потёмки, стекающие на землю и уступающие место сумеркам, и не могу нарадоваться. Впервые за долгое время путешествий по разным городам Америки мне действительно хочется с утра выпрыгивать из кровати, открывать свой планшет и начинать трудиться над книгой, текстами, или мимо мини-синагоги, устроенной в соседнем подъезде, и мимо следующего за ней ММА-зала идти в ближайший Старбакс, потому что в округе только Старбаксы открываются в пять тридцать утра — в такую рань для сумасшедших и романтиков города.
Ты шагаешь в полусумерках, и уже вроде почти светло, и слышно, как поют птицы, потому что поток машин ещё не запрудил улицы Нью-Йорка, и к тебе возвращается то чувство из детства — помните? — когда казалось, что возможно не только всё, но оно и обязательно будет. Обязательно.