Харуки Мураками про Уильяма Берроуза:
"Это был великолепный мужчина. Старый и злой. Мы поссорились с ним, когда стали конкурировать нарусскоязычном рынке литературы. Как-то мы с ним пошли на концерт Мадонны. Это был подарок со стороны Уильяма, поскольку он знал, что я её фанат. Он не говорил, что это будет концерт Мадонны, объяснил, что это будет сюрприз. Он завязал мне своим ремнём глаза и приставил к спине пистолет, приказав, чтобы я шёл. Помню, мы сели в машину, потом приехали в какое-то место, где было много людей и все кричали. "О, Ли, это что, свингер-клуб?" - спросил я, на что услышал: "Закрой хлебало и иди". Мы вошли в какое-то помещение и Берроуз снял с меня ремень. Перед моим взором оказалась Мадонна- кумир всей моей жизни. "О, Уилли, спасибо тебе!" - в порыве радости я обнял его и у меня началась истерика. Весь концерт я истерически вопил, пытаясь подпевать Мадонне. Уильям стоял рядом и топал ножкой в ритм. Он был очень робкий. Когда Мадоннаисполняла хиты, он стрелял в воздух и кричал в сторону сцены, чтобы кого-то из её подтанцовки повесили. "Мальчики хотят веселиться - так пусть веселятся по-настоящему!" - объяснял мне Уильям. В свете гламурных прожекторов его лицо выглядело умилительно умным, а пистолет так и блестел, словно нагримированная физиономия ведущего MTV. Когда концерт кончился, он потащил меня в гримёрку. "Я знаю некоторых её ебарей и любовниц, не бойся - нас пропустят", - Уильяму удалось провести меня в то место, где Мадонна одевает нижнее бельё и блюёт перед концертом, чтобы выглядеть худой и молодой! Это было просто чудо. После концерта он повёл меня в местный клуб, где мы провели остаток ночи. Я люблю его. После случившегося мы больше, к сожалению, не виделись. Он умер, а я продолжил писать свои унылые книги, но моё сердце всегда с ним."

Про отказы.
Моя профессиональная кривая началась с отказа: я, газетчик с 13 лет (первая публикация и первый гонорар) принесла свои стихи и какие-то рассказы в "Новый мир" (потому что его подшивка была на даче, и родители ей дорожили). Естественно, стихам как драгоценным винам настало это самое. Мама не поленилась и съездила забрать рукопись (тогда еще были бумажные носители, даже не дискеты). И сказала Паше Крючкову, что они обо мне еще услышат (дома я горела от стыда за сказанное мамой, потому что было стыдно вдвойне - от отказа и от маминого обещания).
Они обо мне услышали.
Первые девять лет в издательстве я работала с самотеком (сейчас иная этика, и принято говорить самопришедшие авторы, чтобы никто не обиделся). В начале двухтысячных обижать еще было можно - отказы говорились и писались бойко, с иронией, с последующими перепалками в звонках и долгими редакционными запиваниями алкоголем, пока делились подробностями с директором, а он говорил про агента отказанного автора что-то вроде, и тут она метнула в меня свой файербол😂
Потом мы как-то незаметно втекли в новую этику и стали сервисно-ориентированными, когда автор - клиент, а ты... в общем, ты не тот, кто прав. Процесс не насильственный, а естественный - стоит посмотреть хотя бы на другие индустрии, там то же самое. Отказы стали алгоритмизироваться, формализироваться, регламентироваться - как вакцины, из которых убирают живой вирус.
Но суть остается прежней.
Ты не можешь издать все книги мира, даже если хочешь и они есть: отказывать приходится по сроку ожидания - редактор может ждать лет пять, у него нарисован план, автор столько ждать не хочет.
Отказ после того, как принял - потому что не смог защитить на бюджете,
Отказ потому, что автор сросся с эпопеей (например 7+ томов одной истории, которую пишет всю жизнь), а тебе нужен однотомник.
Отказ потому, что ты не знамя революции и не можешь быть трибуной для несогласных.
Отказ потому, что совсем нет аудитории и автор себя нигде не потестил на площадках самиздата, чтобы получить обратную связь от читателей. Кстати, я до сих пор в этой группе, привет;)
Отказ, потому что переругались внутри редакции - один хотел, другой нет.
Отказ, потому что первая книга не взлетела (едва ли не самый болезненный отказ).
Наконец самый невероятный отказ: потому что текст плохой (но по новой этике так нельзя - плохой оценочное суждение;).
Отказ - всегда что-то стыдное, и для того, кто отказывает, и для того, кому отказали. Потому что в каком-то идеальном мире все написанное - издано, все читают друг друга и все книги полезны и нужны... но нет.
Если отказ содержит рекомендации по доработке - это самоубийственный ход, потому что за рекомендации всегда можно зацепиться и развить конфликт. Отказ совсем без рекомендаций - тоже повод для конфликта.
Недостижимый идеал - сделать отказ непохожим на отказ, но по сути - отказом (кто смотрел Fallout - вспомните про конец света как продукт потребления для масс).
Отказ - тоже такой продукт потребления. В космическом идеале автор должен хотеть потреблять отказ - потому что отказ будет сделан как сумка Hedgren (на века). Как хозяйственное мыло. Как супрастин. Просто, красиво и полезно - чтобы хотеть еще. Но это в идеале. Потому что к отказу примешивается человеческое - желание объяснить, желание не понять и трактовать по-своему, желание свои ожидания обрушить на того, кто отказал, как личное... сцена из "Постучи в мою дверь", где жених бросает Эду, а она настроена принять его предложение руки и сердца и говорит "да" в ответ на "я тебя не люблю".
Конечно, отказ по рукописи - это не про разрыв отношений, но зачастую драматизм примерно тот же. И если забыть, что для автора его произведение - чистое вдохновение (даже если он мастер проды, ее без вдохновения все равно не сможешь;), а для редактора - аналитика и постоянная совещательная процедура, то можно утонуть в шекспировских страстях и споплях.
Но если отложить Шекспира и подумать про то, что современный издатель - это не только книги, многое может стать понятнее.