Есть ли у вас в доме какой-то угол, где вы совершаете ритуалы, как это можно увидеть в Индии? Даже в самых простых домах есть, по крайней мере, занавешенный угол, перед которым семейство может вести символическую жизнь, где они могут совершать молитвы, давать обеты или медитировать. У нас этого нет, у нас нет такого угла. У нас есть наша собственная комната, конечно, — но в ней находится телефон, который может зазвонить в любое время, и мы всегда должны быть к этому готовы. У нас нет времени, нет места. Где мы можем получить догматические или мистериальные образы? Нигде! У нас есть художественные галереи, да, — и там мы тысячами убиваем богов. Мы ограбили церкви, освободив их от мистериальных, от магических образов, которые переместили в художественные галереи. Это ещё хуже, чем убийство трёхсот младенцев в Беттельхейме; это богохульство.

Теперь у нас нет символической жизни, и всем нам несладко от этого. Нам необходима символическая жизнь. Только символическая жизнь может выразить потребность души — смею утверждать, каждодневную потребность души! И, поскольку у людей её нет, они никогда не смогут выбраться из своего "беличьего колеса" — этой ужасной, банальной, изнурительной жизни, в которой они "ничто кроме".

Карл Юнг

Останнє божество помре разом з останньою людиною.

Трактат атеології
Мішель Онфре

Теорема 18. Опыт (от) Единого как нераздельного полностью позитивен и предшествует опыту разделения, небытия, Другого и т.д. Никакой философский Злой Гений не может лишить нас того опыта, которого мы «не имеем», но который мы суть.
<...>
Теорема 19. Если неделимость есть опыт, предшествующий опыту разделения, то потому, что она дается самой себе в соответствии со специфическим способом неделимости. Единое — это нерефлексивная или нететическая (к) себе имманенция, лишенная трансценденции, ничто, отчуждения и т.д. Это «veritas transcendentalis» в строгом смысле или «мистическое» ядро всякой мысли.
<... >
Теорема 20. Единое и переживание Единого тождественны: это его трансцендентальная истина.

Франсуа Ларюэль
Биография обыденного человека

Кошмар Камбоджийской революции заставляет маоистов Жамбе и Лардро деконструировать свою политическую философию (два тома «Онтологии революции», первый из которых носит название «Ангел»). Перед ними стояла задача изобрести способ остаться верными революционному императиву (свободе, справедливости и т. п.), не сваливаясь в еще большее господство и насилие, подобно тому, как в таковое пали революционные режимы (от Иоанна Лейденского до Пол Пота). «Нужно, чтобы ангел пришел». Фатальный круг Господства и Бунта — Бунта, создающего еще большую власть и насилие, чем то, против чего он был направлен, — разрывает Ангел.

И подобным образом: фатальный круг Закона и Желания (ср. с развернутой апостолом Павлом мыслью о круге закона и греха, разрываем благодатью) разрывает тело-без-пола/секса, тело-не-как-плоть. Захват власти есть захваченность властью; Восстанию, сохраняющему верность собственному императиву, нужно не завоевание Господства, а Исход из его территорий. Нужен не захват власти, а Исход в пространства, пустые от власти, — в Пустыню. Нужно восстание, которое не воспроизведет, не отразит господство, не произведет его подобие, а подлинно освободит от самой логики господства. Нужен Исход в пространства не-господства, нужно, чтобы ангел пришел. — Как к некогда имперскому солдату Пахомию приходит ангел, дарует ему ангельский образ и первый устав монашеской киновии — политической общности строгого коммунизма, возникшей в Исходе из Империи. — Во французской политической ангелологии революционный императив коммунизма (монашеская нищета) в ответ на катастрофу государственного коммунизма дополняется не-господством (монашеское послушание) и телом-без-плоти (монашеское безбрачие), т. е. воспроизводит основоустройство патристической политической ангелологии, притом буквально и напрямик под знаменем ангелизма.

Владимир Шалларь
Схолии к новейшим главам о уединении и безмолвии: к перспективе неоанахоретства

Отже, епоха, в якій ми живемо, не є атеїстичною... Охолодження до практики не свідчить про відплив вірування. Щобільше, взаємозв'язок між кінцем практики та кінцем вірування є помилкою в інтерпретації. Можна навіть пропустити, що кінець монополії релігійних професіоналів на релігійну сферу звільнив ірраціональні потуги і спричинив більше поширення сакрального, релігійності та загального підкорення нерозсудливості.

Трактат атеології
Мішель Онфре

Все негативное – страх, смерть, беспочвенность – выставляется в качестве изначальных феноменов человеческого существования, а соответственно как то, что можно принять, но нельзя изменить. В то время как они имеют своим генетическим истоком реальные боль, мучение, страх, унижение и страдание, которые как раз изменить можно. Но забвение их генетического истока позволяет перенести указанную установку на реальные несчастья и страдания: раз изменить нельзя, пусть все будет, как есть. Процитируем Т. Адорно: «Никто еще не сумел сочинить метафизического положения, которое не было бы констелляцией элементов опыта, но мыслительная привычка сублимировать базовый опыт метафизики до метафизического страдания и отделять его от страдания реального, которое и вызвало его к жизни, сводит этот опыт на нет»... В рамках этого же подхода – искать генетический исток метафизических (онтологических) положений в реальном (онтическом) опыте – Т. Адорно рассматривает положения М. Хайдеггера об идентичности (равенстве) самому себе, о целостности и о смерти. Но здесь, согласно Т. Адорно, работает не механизм переноса, а механизм противопоставления. В реальности человек не является равным самому себе «ни в социальном, ни даже в биологическом смысле», не является целостным, а представляет собой набор разных социальных функций, а смерть в конце концов овеществляет человека и исключает какой бы то ни было смысл вообще. Реальность гетерономна, но человек, увы, тоже не автономен, а любое представление его бытия как автономного, представление, не принимающее в расчет реальность, оставляющее ее как бы за скобками, является иллюзорным и выполняет скорее компенсирующую функцию, нежели функцию действительной альтернативы. Таким образом, представление о человеке как имеющем в том числе и выбор в пользу автономности, идентичности и целостности, и не принимающее в расчет реальность, является иллюзией и самообманом в субъективном смысле и, кроме того, безрезультатно – в объективном смысле: все те условия, которые приводили к расщеплению человека и обессмысливанию его жизни, не только не исчезают, а даже усиливаются и приобретают больший масштаб. Так, можно зафиксировать парадоксальную ситуацию: экзистенциальная традиция в целом и философия М. Хайдеггера в частности противостоит господствующему социальному порядку на уровне декларативном, но поддерживает его на уровне «сущностном»... Изначально хайдеггеровская философия рассматривает себя как чистое онтологическое исследование по ту сторону всякой онтической определенности: тех или иных состояний общества и культуры. Но эта чистота не может быть «выдержана». Поскольку данная позиция выносит все общественные и культурные определенности за скобки своего рассмотрения, т.е. не рефлектирует их, то они затем возвращаются в это рассмотрение в качестве неотрефлектированных, уже идеологических моментов.

Вопрос о подлинности: Т. Адорно versus М. Хайдеггер
М.Ю. Кречетова

Фрейд называет технические приспособления протезами и подчеркивает выбор по­нятия словами о том, что это – «вспомогательные ор­ганы», которые причиняют страдания, поскольку они – очки, самолеты, письменность, телефоны – с человеком «не срослись» [nicht verwachsen]. Иначе говоря, грани­ца природного и культурного – незаживающая [nicht verwachsen] рана, неизбывная травма. Вспомогательные органы [Hilfsorgane] не восполняют органическую бес­помощность [organische Hilflosigkeit] безболезненно.

Протезы, проекции, продолжения
Виктор Мазин

Быстрота отделяет шофера от человечества. Включи мотор, дай газ – и ты ушел уже из простран­ства, а время как будто изменяется только указателем скорости. Автомобиль может дать на шоссе свыше ста кило­метров в час. Но к чему такая быстрота? Она нужна только бегущему или преследующему. Мотор тянет человека к тому, что справедливо назы­вается преступлением.

Zoo, или Письма не о любви или Третья Элоиза
Виктор Шкловский

Поскольку расширение является продолжением органа, чувства или функции, то центральная нервная система реагирует самозащитным жестом «отключения расширя­емой области». То есть человек «отключает» те органы, чувства или функции, которые подвергаются расши­рению, исходя из потребности в сохранении и мобиль­ности. Этот эффект Маклюэн называет самоампутацией.

Протезы, проекции, продолжения
Виктор Мазин

Говорят, мы еще не умерли.

Протезы, проекции, продолжения
Виктор Мазин

Только те меонально-определенные числа, или количества, которые возникают в результате меональных же, в частности субъективно–психических, операций. Числа же, если их брать сами по себе, неувеличиваемы и неуменьшаемы. Как можно увеличить или уменьшить тройку? Три яблока я могу уменьшить, съевши одно из них. Но сама по себе тройка не зависит ни от каких яблок и ни от какой еды. Она — по смыслу своему вечна и беспредельна, к чему бы временному и конечному и как бы временно и конечно она ни применялась. Признавать число бесконечным лишь в смысле беспредельной увеличиваемости значит видеть в числе только количество. А мы уже доказали, что количества нет самого по себе без умного числа. Количество есть только одно из проявлений умного числа в меоне. Стало быть, необходимо признавать умное число. А тогда необходимо признать, что ему свойственна своя беспредельность, не потенциальная, но актуальная. Она вполне мирится там со смысловой ограниченностью числа и его точно очерченным оформлением, и не только мирится, а то и другое вполне взаимно обусловливается и взаимно требуется. Можно сказать, что умная беспредельность числа так относится к беспредельной количественной увеличиваемости меонального числа, как вообще умная материя — к чувственному. Умная материя есть раздельность в сфере самой умности, и потому она сама есть ум и сущность. Чувственная же материя есть раздельность в сфере временной текучести, и потому она не ум и не сущность, а — принцип расслоения (или становления) ума и сущности. Отсюда — беспредельная количественная увеличиваемость и уменьшаемость как подобие умной, неколичественной беспредельности проявления числом себя в смысле числа.

А.Ф. Лосев
Диалектика числа у Плотина

Если же одно, единое, рассматривается не просто как таковое, но и как сущее, с точки зрения бытия, т. е. когда оно полагается, то оно отличается от иного, материи, которая, однако, не есть новая вещь, но лишь принцип осмысления одного как сущего одного.

А.Ф. Лосев
Диалектика числа у Плотина

Теперь, глядя под другим углом зрения, мы обнаруживаем то же самое: любая воображаемая связь неизбежно подчиняет субъект и объект отношениям типа ты или я. То есть: если это ты, то меня нет. Или: если это я, то нет тебя. Вот здесь-то и вмешивается символический элемент. В воображаемом плане объекты всегда предстают человеку в отношениях взаимной утраты. Человек узнает в них свое единство, но лишь вне себя самого. И по мере того, как он это единство узнает, он чувствует себя по отношению к нему потерянным.

Жак Лакан
Семинары. Книга 2. "Я" в теории Фрейда и в технике психоанализа

There are movements for which one can only be a patient, but the patient in turn can only be a larva. Evolution does not take place in the open air, and only the involuted evolves. A nightmare is perhaps a psychic dynamism that could be sustained neither awake nor even in dreams, but only in profound sleep, in a dreamless sleep. In this sense, it is not even clear that thought, in so far as it constitutes the dynamism peculiar to philosophical systems, may be related to a substantial, completed and well-constituted subject, such as the Cartesian Cogito: thought is, rather, one of those terrible movements which can be sustained only under the conditions of a larval subject. These systems admit only such subjects as these, since they alone can undertake the forced movement by becoming the patient of the dynamisms which Repetition for Itself express it. Even the philosopher is a larval subject of his own system.

Gilles Deleuze
Difference & Repetition

There is indeed a model, in effect: that of recognition. Recognition may be defined by the harmonious exercise of all the faculties upon a supposed same object: the same object may be seen, touched, remembered, imagined or conceived . ... As Descartes says of the piece of wax: 'It is of course the same wax which I see, which I touch, which I picture in my imagination, in short the same wax which I thought it to be from the start.' No doubt each faculty - perception, memory, imagination, understanding ... - has its own particular given and its own style, its peculiar ways of acting upon the given. An object is recognised, however, when one faculty locates it as identical to that of another, or rather when all the faculties together relate their given and relate themselves to a form of identity in the object. Recognition thus relies upon a subjective principle of collaboration of the faculties for "everybody" - in other words, a common sense as a concordia facultatum; while simultaneously, for the philosopher, the form of identity in objects relies upon a ground in the unity of a thinking subject, of which all the other faculties must be modalities. This is the meaning of the Cogito as a beginning: it expresses the unity of all the faculties in the subject; it thereby expresses the possibility that all the faculties will relate to a form of object which reflects the subjective identity; it provides a philosophical concept for the presupposition of a common sense; it is the common sense become philosophical. For Kant as for Descartes, it is the identity of the Self in the "I think" which grounds the harmony of all the faculties and their agreement on the form of a supposed Same object. The objection will be raised that we never confront a formal, unspecified, universal object but only this or that object delimited and specified by a determinate contribution from the faculties. At this point, however, we must refer to the precise difference between these two complementary instances, common sense and good sense. For while common sense is the norm of identity from the point of view of the pure Self and the form of the unspecified object which corresponds to it, good sense is the norm of Difference and Repetition distribution from the point of view of the empirical selves and the objects qualified as this or that kind of thing (which is why it is considered to be universally distributed). Good sense determines the contribution of the faculties in each case, while common sense contributes the form of the Same.

Gilles Deleuze
Difference & Repetition

Recognition is a sign of the celebration of monstrous nuptials, in which thought 'rediscovers' the State, rediscovers 'the Church' and rediscovers all the current values that it subtly presented in the pure form of an eternally blessed unspecified eternal object. Nietzsche's distinction between the creation of new values and the recognition of established values should not be understood in a historically relative manner, as though the established values were new in their time and the new values simply needed time to become established. In fact it concerns a difference which is both formal and in kind. The new, with its power of beginning and beginning again, remains forever new, just as the established was always established from the outset, even if a certain amount of empirical time was necessary for this to be recognised. What becomes established with the new is precisely not the new. For the new - in other words, difference - calls forth forces in thought which are not the forces of recognition, today or tomorrow, but the powers of a completely other model, from an unrecognised and unrecognisable terra incognita.
What forces does this new bring to bear upon thought, from what central bad nature and ill will does it spring, from what central ungrounding which strips thought of its 'innateness', and treats it every time as something which has not always existed, but begins, forced and under constraint? By contrast, how derisory are the voluntary struggles for recognition. Struggles occur only on the basis of a common sense and established values, for the attainment of current values (honours, wealth and power). A strange struggle among consciousnesses for the conquest of the trophy constituted by the Cogitatio natura universalis, the trophy of pure recognition and representation. Nietzsche laughed at the very idea that what he called will to power could be concerned with this. He called both Kant and Hegel 'philosophical labourers' because their philosophy remained marked by this indelible model of recognition.

Gilles Deleuze
Difference & Repetition

Stupidity [betise] is not animality. The animal is protected by specific forms which prevent it from being 'stupid' [bete]. Formal correspondences between the human face and the heads of animals have often been composed; in other words, correspondences between individual differences peculiar to humans and the specific differences of animals. Such correspondences, however, take no account of stupidity as a specifically human form of bestiality. When satirical poets proceed through the various degrees of insult, they do not stop with animal forms but continue on to more profound regressions, passing from carnivores to herbivores and ending with cloaca as though with a universal leguminous and digestive ground. The internal process of digestion is more profound than the external gesture of attack or voracious movement: stupidity with peristaltic movements. This is why tyrants have the heads not only of beasts but also of pears, cauliflowers or potatoes. One is neither superior nor external to that from which one benefits: a tyrant institutionalises stupidity, but he is the first servant of his own system and the first to be installed within it. Slaves are always commanded by another slave. Here too, how could the concept of error account for this unity of stupidity and cruelty, of the grotesque and the terrifying, which doubles the way of the world? Cowardice, cruelty, baseness and stupidity are not simply corporeal capacities or traits of character or society; they are structures of thought as such. The transcendental landscape comes to life: places for the tyrant, the slave and the imbecile must be found within it - without the place resembling the figure who occupies it, and without the transcendental ever being traced from the empirical figures which it makes possible. It is always our belief in the postulates of the Cogitatio which prevents us from making stupidity a transcendental problem. Stupidity can then be no more than an empirical determination, referring back to psychology or to the anecdotal - or worse, to polemic and insults - and to the especially atrocious pseudo-literary genre of the sottisier. But whose fault is this? Does not the fault lie first with philosophy, which has allowed itself to be convinced by the concept of error even though this concept is itself borrowed from facts, relatively insignificant and arbitrary facts? The worst literature produces sottisiers, while the best (Flaubert, Baudelaire, Bloy) was haunted by the problem of stupidity. By giving this problem all its cosmic, encyclopaedic and gnoseological dimensions, such literature was able to carry it as far as the entrance to philosophy itself. Philosophy could have taken up the problem with its own means and with the necessary modesty, by considering the fact that stupidity is never that of others but the object of a properly transcendental question: how is stupidity (not error) possible?

Gilles Deleuze
Difference & Repetition

Stupidity is neither the ground nor the individual, but rather this relation in which individuation brings the ground to the surface without being able to give it form (this ground rises by means of the I, penetrating deeply into the possibility of thought and constituting the unrecognised in every recognition). All determinations become bad and cruel when they are grasped only by a thought which invents and contemplates them, flayed and separated from their living form, adrift upon this barren ground. Everything becomes violence on this passive ground. Everything becomes attack on this digestive ground. Here the Sabbath of stupidity and malevolence takes place. Perhaps this is the origin of that melancholy which weighs upon the most beautiful human faces: the presentiment of a hideousness peculiar to the human face, of a rising tide of stupidity, an evil deformity or a thought governed by madness. For from the point of view of a philosophy of nature, madness arises at the point at which the individual contemplates itself in this free ground - and, as a result, stupidity in stupidity and cruelty in cruelty - to the point that it can no longer stand itself. 'A pitiful faculty then emerges in their minds, that of being able to see stupidity and no longer tolerate it ...' It is true that this most pitiful faculty also becomes the royal faculty when it animates philosophy as a philosophy of mind - in other words, when it leads all the other faculties to that transcendent exercise which renders possible a violent reconciliation between the individual, the ground and thought.

Gilles Deleuze
Difference & Repetition

A solution always has the truth it deserves according to the problem to which it is a response, and the problem always has the solution it deserves in proportion to its own truth or falsity - in other words, in proportion to its sense. This is what is meant by such famous formulae as: 'The really great problems are posed only once they are solved' or 'Mankind always sets itself only such tasks as it can solve' - not because practical or speculative problems are only the shadow of pre-existing solutions but, on the contrary, because the solution necessarily follows from the complete conditions under which the problem is determined as a problem, from the means and the terms which are employed in order to pose it. The problem or sense is at once both the site of an originary truth and the genesis of a derived truth. The notions of nonsense, false sense and misconstrual [contresens] must be related to problems themselves (there are problems which are false through indetermination, others through overdetermination, while stupidity, finally, is the faculty for false problems; it is evidence of an inability to constitute, comprehend or determine a problem as such). Philosophers and savants dream of applying the test of truth and falsity to problems: this is the aim of dialectics as a superior calculus or combinatory. However, as long as the transcendental consequences are not explicitly drawn and the dogmatic imnage of thought subsists in principle, this dream also functions as no more than a 'repentance'.

Gilles Deleuze
Difference & Repetition

Nowhere better than in the admirable work of Albert Lautman has it been shown how problems are first Platonic Ideas or ideal liaisons between dialectical notions, relative to 'eventual of the existent'; but also how they are realised within the real relations constitutive of the desired solution within a mathematical, physical or other field. It is in this sense, according to Lautman, that science always participates in a dialectic which points beyond it - in other words, in a meta-mathematical and extra-propositional power - even though the liaisons of this dialectic are incarnated only in effective scientific propositions and theories. Problems are always dialectical. This is why, whenever the dialectic 'forgets' its intimate relation with Ideas in the form of problems, whenever it is content to trace problems from propositions, it loses its true power and falls under the sway of the power of the negative, necessarily substituting for the ideal objecticity of the problematic a simple confrontation between opposing, contrary or contradictory, propositions. This long perversion begins with the dialectic itself, and attains its extreme form in Hegelianism. If it is true, however, that it is problems which are dialectical in principle, and their solutions which are scientific, we must distinguish completely between the following: the problem as transcendental instance; the symbolic field in which the immanent movement of the problem expresses its conditions; the field of scientific solvability in which the problem is incarnated, and in terms of which the preceding symbolism is defined. The relation between these elements will be specifiable by only a general theory of problems and the corresponding ideal synthesis.

Gilles Deleuze
Difference & Repetition