— Вы говорите, что сицилийцы захотят стать лучше? Они никогда не захотят стать лучше, потому что считают себя совершенными. Их тщеславие сильнее их убожества.

Садитесь, я вам расскажу одну историю. За несколько дней до того, как Гарибальди вошел в Палермо, несколько офицеров с английских кораблей попросили разрешения подняться на террасу моего дома, откуда видны горы, окружающие город. Они были в восторге от прекрасного вида, но удивлялись нищете и убожеству окружающих нас улиц. Я не стал объяснять им, как попытался объяснить вам, что это связано между собой.

Один из офицеров спросил меня: «Зачем пришли на Сицилию эти гарибальдийцы?». «Учить нас хорошим манерам», — ответил я. Но у них ничего не выйдет, потому что мы боги».

Они засмеялись, но я думаю, они так ничего и не поняли.

— Но князь, теперь это всё в прошлом. Сицилия больше не колония, но свободная часть свободной страны.

— Это благое намерение, но уже слишком поздно. Сон, вечный сон — вот чего хотят сицилийцы. И они возненавидят всякого, кто вздумает их разбудить.

«Il Gattopardo», Giuseppe Tomasi di Lampedusa

Presentiment «конца прекрасной эпохи» у князя Салина в лампедузовском «Леопарде» и у шерифа Белла из «Старикам тут не место» — совершенно унисонный, несмотря на разницу контекста, времени, «эроса, космоса...».

Я люблю стариков из кино и книг за их спокойный, выдержанный страх перед наступлением новых времен, страх, перемешанный со смирением и последним эгоистическим желанием человека — достойно взглянуть в лицо смерти.

Я хочу обладать им, но таким страхом боятся только они. Они обращают его в долгое, направленное в самих себя созерцание — созерцание посреди хаоса, потому что ни сицилийский principe, ни коп из Техаса, ни другие знакомые мне книжные старики не остаются в стороне от основных событий и проживают их до конца, вместе со всеми.

В конце концов, любые потрясения становятся лишь декорацией к их прекрасным глазам. Потому что какая революция и какое преступление могут быть интереснее человеческой тоски по бессмертию.