Опасность постмодерна.

Одним из величайших сдвигов в истории человеческой мысли стало смещение центра мироздания: человек занял место, предназначенное Богу. То, что традиционные общества — в том числе исламская умма — веками понимали как Божественный порядок (السنن الكونية — сунан аль-кавнийя), сегодня отвергнуто ради новых "идентичностей", сконструированных в логике светского человекоцентризма. В этом суть глубинного кризиса, в который погружается Запад и все, кто за ним следует без различения.

Первым проявлением этого сдвига стал национализм. Нация — созданная человеком идея — была возведена в ранг абсолютной ценности. Под лозунгами "самоопределения" и "исторической справедливости" была создана квазирелигия, в которой есть свои священные символы, пророки, мученики и догматы. Эта идеология не просто сместила Бога с центрального места в сознании, но сделала человека и его коллективную проекцию — "нацию" — якобы высшей инстанцией смысла.

Философы модерна — Руссо, Фихте, Гегель — пытались рационализировать нацию как "духовную форму" человечества, но на деле это стало формой поклонения себе. С точки зрения ислама, это явный ширк — приписывание Божественных качеств (абсолютности, авторитета, значения) творениям (مخلوقات). Пророк Мухаммад ﷺ сказал: "Оставьте джахилийю (племенной гордости), ведь она — зловонна" (Муслим). Национализм — это лишь модернизированная форма джахилии, где асабийя не просто "помощь своим соплеменника или братьям по крови", а культ. Культ государства, флага, гражданского социума, с внушаемым чувством  обязанности служить исключительно этому социуму.

Позднее, ту же самую логику подмены повторили радикальный феминизм и ЛГБТ-идеология. Феминизм создал абстрактную "женскую идентичность", которую представляют как нечто целостное, однородное, вечное и притеснённое. Женский опыт вырывается из исторического и религиозного контекста и усредняется — в угоду политической цели. Прошлое интерпретируется как "патриархальное насилие", даже если оно включало материнство, семью и религиозные обязанности как высшие формы служения.

ЛГБТ-идеология пошла ещё дальше. Она не только отвергла биологическую и религиозную природу (فطرة — фитра), но и создала новую квазитеологию: с символами, мучениками, догматами и запретом на "богохульство" (то есть критику). В то время как Ислам утверждает, что человек создан мужчиной или женщиной по воле Аллаха (وَخَلَقْنَاكُم أَزْوَاجًا — "Мы сотворили вас парами", ан-Наба: 8), постмодерн требует верить, что пол — это чувство, а не замысел.

Все эти движения — национализм, феминизм и ЛГБТ — представляют собой религии без Бога. Их объединяет не только логика сконструированной идентичности, но и глубоко метафизическая претензия: занять место абсолютного. Это уже не просто идеология — это новая форма идолопоклонства, скрытого под языком прав и справедливости.

Философски, всё это укладывается в постмодернистскую матрицу. Как писал Жан-Франсуа Лиотар:

"Постмодерн — это недоверие к метанарративам"

То есть к универсальной Истине. Подобно тому, как националисты сконструировали "священную нацию", так феминистки сконструировали "женскую идентичность", а активисты ЛГБТ — "сообщество". Все эти конструкции требуют особого статуса и поклонения, превращая политическую категорию в догму. Всё это — попытки создать смысл из ничего, без Бога, без Откровения, без Порядка.

Исламская традиция же утверждает прямо противоположное: Истина исходит только от Бога.
Любая идентичность, не укоренённая в Творце, обречена на внутренний распад, потому что она строится на боли, гордыне или эмоции — но не на вечных основаниях.

Вот почему все эти движения — несмотря на внешнюю мощь и глобальное распространение — внутренне нестабильны. Они живут конфликтом, потому что не знают мира с Богом. Их риторика построена на культивации обиды и жертвенности, а их политическая программа — на разрушении: семьи, пола, традиции, религии.

Решение не в сепарации, а в возвращении. Возвращении к Истине, которая вне нас. К Порядку, который не мы установили. К служению, которое выше нашей воли.

— Ну а как живётся неграм в Советском Союзе?
— Каким неграм? — заинтересовался хозяин.
— Как каким? — удивился принц, оглядывая местных негров, сидевших за этим же столом. — Вам!
— А мы не негры, — сказал хозяин, улыбаясь своей характерной улыбкой и кивая на остальных негров, — мы — абхазцы.

Ф. Искандер, "Сандро из Чегема"

Работорговля в морях между Африкой, Европой и Азией была процветающей индустрией. В Османском султанате она просуществовала до XX века. Корабли работорговцев возили не только белых славян, арабов, черкесов - ежегодно тысячи черных рабов вывозились из Судана. До сих пор в Турции есть общины Afrikalı Türkler (да, называть их неграми в Турции неполиткорректно).

В начале XIX в. абхазский клан Шервашидзе (Чачба) приобрел пару сотен черных рабов для работы на цитрусовых плантациях. Так в Адзюбже появились абхазо-негры. Видимо, от рабского статуса они быстро избавились. Наместник Кавказа Воронцов-Дашков держал в конвое негров, как Петр I, но они носили черкески. И говорили по-абхазски - интеграция в местный социум прошла успешно.

В советский период черные абхазы чувствовали себя неплохо - из них сделали бренд пролетарского интернационализма. Самыми известными были братья Ширин и Шаабан Абаш. Один основал колхоз в Адзюбже, другой воевал в Дикой дивизии и избрался в ЦИК Абхазии (он на фото).

Насколько я понимаю, сейчас черных абхазов в стране не осталось, последние скончались в 2000-е гг. Их потомки даже если и есть, то точно не черные. Как и негры Батуми и Карабаха, эти растворились в местной среде. Кажется, если бы Кавказ оставался под влиянием Стамбула дольше, то и чернокожих здесь было бы больше.