В предыдущих книгах Владимира Шарова этот пафос был несколько затемнен мощью писательской фантазии, предлагавшей читателю грандиозные истории, поражающие чудовищностью религиозно-философские теории и сад расходящихся Сталиных. В них было интересно следить за приключениями труппы актеров, 300 лет готовившихся ко второму пришествию, трансформациями русской философской мысли в зависимости от капризов клонов Жермены де Сталь, возведением над Волгой музыкально-хоровых храмов, борьбой чекистов против возвращения Веры Радостиной в дореволюционные времена, да просто за тем, как семья выживала на карусели в Абхазии – а в "Возвращении в Египет" этого почти нет, фирменных шаровских сюжетов о безумствах плоти очень мало (хотя история о родственнице Гоголя, решившей, что она лошадь, впечатляет), и потому ничто не отвлекает от безумств духа. Персонажи романа живут мирно, буднично, далеко от жерновов российской истории, после оттепельного освобождения из лагерей с ними ничего не происходит, и оттого беспрестанное жужжание мутирующих идей в их головах становится таким явным и таким нестерпимым. Ну какая разница, Россия – Египет или Израиль, движется народ в Землю Обетованную или возвращается к фараону? Никакой разницы нет, ничего от этих концепций не меняется. Но идеи продолжают плодиться, распространяться, подавлять разум и отравлять жизнь людей.

Что с этим делать, Шаров не знает. Оттого и печаль.

Приехала маленькая посылка из США:
Три старых лимитки Роберта Кувера
Редкое позднее издание Роберта Кувера
Две книги о Роберте Кувере
(всё было заказано по случаю ДР Боба)
Две почему-то не купленных ранее книги Джона Барта
И самое главное - журнальное издание эпизода Family Album (с самими фотографиями на глянцевой бумаге) из "Тоннеля" Уильяма Гэсса

Прочитал афро-постмодернистский роман Mumbo Jumbo Ишмаэля Рида – историю о распространении по США в 1920 году танцевальной эпидемии Jes Grew, вызванной апроприацией белыми мистических техник и текстов черных, и попытках властей остановить ее тайной войной с гаитянскими хунганами, поисками древнеегипетской Библии в Нью-Йорке и созданием лже-Нового Негра-"Говорящего андроида" руками тысячелетнего библиотекаря тамплиеров.

Отличная книга, мне понравилась. Я, разумеется, максимально далек от борьбы афроамериканцев за место под солнцем Нового Света, но не могу не оценить высоко фантазию автора, его энергичный язык и образованность, а главное, подход к продвижению социально-политических идей в художественной форме.

Рид предлагает афроамериканцам осознать, что они потомки высококультурной цивилизации, познавшей истинное политеистическое устройство вселенной и научившейся жить с ней в метафизической гармонии, а белые – криворукие плагиаторы, укравшие важнейшие достижения негритянского наследия, поверхностно их освоившие и на этом неправедном фундаменте построившие убогую пародию на подлинную культуру – монотеистический, порабощающий дух и уродующий тело мир Запада. Черные – не дикари, подчеркивает автор, это белые – дикари, чьи религии и искусства построены на противоестественных основаниях. Афроамериканцам нужно освободиться от влияния христианства и ислама, европейской музыки, живописи, литературы и восстановить аутентичную африканскую мистику вместе с исходящими из нее естественными формами творчества.

Белые в романе – исключительно злодеи: ветеран и директор музея Бифф Масклуайт убивает любовницу и благородного афроамериканского вора, возвращающего из западных хранилищ на родины украденные белыми произведения искусства; сын богача Тор Винтергрин предает цветных товарищей; бессмертный тамплиер Хинкл Вон Вамптон похитил Книгу, где описано высочайшее африканское знание – Работа, позволяющая взаимодействовать с лоа; боевой орден атонистов (так зовутся в книге все авраамические религии) хочет остановить Jes Grew уничтожением вуду на Гаити.

Негры, напротив, похожи на персонажей советских соцреалистических романов, так как среди них идет "борьба хорошего с лучшим": Бербеланг правильно репатриирует в Африку, Азию и Южную Америку похищенные предметы культуры, но лучше бы практиковал Работу; главный герой ПаПа ЛаБас правильно практикует Работу, но лучше бы больше импровизировал при контакте с лоа, не был таким зажатым; а вот Черный Херман и гаитянские хунганы кругом молодцы; есть мусульманин, он считается заблудшей душой, но и с ним черный братья общаются на равных, уважительно.

Пока белые плетут интриги против черных, воруют и убивают, афроамериканцы заняты духовными практиками, воспитательными беседами, творчеством в гармонии с природой и общением с лоа. Ближе к финалу один их хунганов рассказывает подлинную историю человечества, согласно которой земледелие, танцы и Работу с лоа изобрел древнеегипетский негр Осирис, другой древнеегипетский негр Тот подробно записал его учение в Книгу, а наглый белый Моисей тысячу лет спустя украл Книгу у Исиды и всю переврал сообразно атонизму, откуда возникли такие ужасы нашей эры, как монотеизм, колониализм и классическая европейская музыка. Потому и вспыхивают непериодические эпидемии Jes Grew, что черный народ лишен Книги: Танец, поражающий человека, не может быть гармонизирован Словом, ведь Слово похитили белые.

Сам роман Mumbo Jumbo – пример такого "возвращения Слова" афроамериканцам: это авангардное интеллектуальное произведение со множеством отсылок, модернистскими нарративными техниками и даже списком использованной литературы в конце. На себе Ишмаэль Рид показывает, что интеллектуальщина и высококультурщина – не прерогатива белой профессуры, черные профессора (он в то время начал преподавать в Беркли) тоже огого что могут! Особенно в контакте с лоа.

Прочитал модернистский бытовой роман Second Skin Джона Хоукса – разбросанные воспоминания бывшего моряка, ныне искусственного осеменителя коров Эдварда "Шкипера" о том, как все его родственники покончили жизнь самоубийством. В особенности он фокусируется на обстоятельствах суицида любимой дочери Кассандры, но порой обращается к смертям отца, матери и жены, а также к убийству подставного зятя Фернандеса.

Хорошая книга, мне понравилась. Хоукс использует в романе набоковскую стратегию повествования, когда история показывается с точки зрения героя-злодея, приукрашивающего себя, опускающего откровенно неудобные моменты и часто не замечающего, что вокруг него происходит на самом деле – а перед читателем стоит задача восстановить из его слов подлинную картину событий. Шкипер в начале романа представляется страдальцем, которому надо бы посочувствовать, вот только по мере развития сюжета появляется все больше вопросов к его роли в смертях близких. Герой этого, скорее всего, не понимает и объясняет самоубийства родителей, жены и дочери независимыми от него причинами – он вообще как будто мало что осознает в окружающем мире. Прежде всего Шкипер глух к эмоциям.

Разрыв между реальностью и ее восприятием Шкипером сообщает истории определенный комизм, насколько уж может смешить череда самоубийств в компании с расчлененкой, изнасилованием, избиениями и выкидышем. До этого я читал у Хоукса "Каннибал" и The Lime Twig, и все три книги довольно мрачные, рассказывают о людских страданиях и преступлениях, но трагическое в них регулярно, в режиме тонкого черного юмора, переходит в комическое, что опять же напоминает манеру Владимира Набокова. Шкипер лиричен и красноречив, обожает дочку, стремится к простому жизненному счастью, стойко выдерживает удары судьбы, но если реконструировать его образ из реплик и действий других персонажей, выяснится, что у лирика и стоика есть еще одна важная черта характера, та самая second skin, которая и отправляет в могилу окружающих его людей.

Шкипер – невыносимый зануда, прилипчивое и лишенное эмпатии чудовище, удушающее родственников вниманием и заботой. Еще он, конечно, лжец и манипулятор (моряк из него никакой, что не мешает при каждом удобном случае надевать фуражку и парадную форму, чтобы привлекать взгляды), но самое страшное – это его доставучесть. Именно он, а не работа с усопшими, сделал жизнь отца невыносимой, именно из-за него, а не из-за самоубийства мужа, мать залила себе уши воском, именно его инцест с любимой дочерью побудил жену уйти из жизни, именно его нежелание отстать от уже взрослой дочери заставила бедняжку спрыгнуть с маяка. Даже бунт на корабле, по всей видимости, был спровоцирован его всепроникающим занудством, и моряки насиловали его, чтобы отомстить Шкиперу за свои моральные страдания.

Название романа весьма иронично, ведь second skin Шкипер называет непромокаемый штормовой плащ. Разум главного героя как бы облачен в промасленную ткань, сквозь которую не могут проникнуть чужие слезы: вокруг все страдают от его поступков, а самому Шкиперу сухо и комфортно, и он недоумевает, что происходит, почему всем плохо, когда он обо всех заботится и всем помогает? Сбежать от него невозможно – он кинется догонять, но терпеть его долго нельзя, вот родственникам и остается всего один путь избавления от зануды. Весьма трагикомично.

В утопические сцены на "блуждающем острове", где Шкипер искусственно осеменяет коров и ждет, когда родит его молоденькая любовница, я не верю. Если в этой идиллии он вспоминает о прошлом и не замечает своей вины в гибели семьи, значит, характер его не изменился и новые знакомцы должны страдать так же, как прежние – но они почему-то все счастливы. Следовательно, это лишь фантазия злодея, так и не осознавшего свои злодейства.

Second Skin мотивировал меня уделить больше внимания Джону Хоуксу. Постмодернизма в нем не заметно (в отличие от Кувера, Гэсса, Сукеника, Каца), зато пишет здорово – красиво, изобретательно, мрачно и странно.

Прослушал пелевинско-фантастический роман "Смотритель" Виктора Пелевина – экскурсию по искусственному миру Идиллиуму, созданному силой воображения Павла I Романова, Франца Антона Месмера и Бенджамина Франклина, где экскурсантом является новоиспеченный глава Идиллиума, молодой горячий смотритель Алексис де Киже, а гидами – все-все-все, кто попадается ему на пути: предыдущий смотритель Никола III, наставник Галилео, монахи и архаты, порождающие благодать Ангелы, сволочной первопредок Киж и даже любовница Юка. Гиды постепенно открывают Алексису уровни правды об устройстве его благодатного мира и контактах с Ветхой Землей, а тот задает все больше вопросов, пока не познает (вместе с читателем) максимум того, что отпущено человеку.

Хорошая книга, мне понравилась. Пелевин, конечно, опять написал ту же самую книгу про иллюзорность всего сущего и ничтожность человеческого разума, но идейную составляющую стоит воспринимать скорее как обязательную черту авторского жанра "пелевинщина". Ни у кого же не возникает вопросов, когда детективщик пишет очередной детектив о таинственном убийстве, а фэнтезист – очередное лекальное фэнтези меча и магии? Вот и к Пелевину нет смысла предъявлять претензии, что в "Смотрителе" снова оказывается, что ум убог, бытие мнимо, а истина обретается за пределами возможного. И в предыдущих десяти книгах, и в последующих десяти книгах все сводится только к этому, так что при чтении "пелевинщины" стоит на старте принимать, что из любых декораций в итоге выйдет буддийская критика капитализма, и больше уделять внимания самим декорациям.

"Смотритель", на мой взгляд, интересен тем, что это серьезная версия "пелевинщины". Книга показывает, каким мог бы быть автор без пошлого фансервиса (дурацких обыгрываний свежих мемов, нелепых рассуждений о мужском и женском, намеренно грубых метафор о культуре потребления), то есть если бы он больше занимался продуманным художественным оформлением своих идей, чем поспешной клоунадой на потеху публики. Пошлость в романе все равно есть, с нее как маркера бренности начинается история духовного пути Алексиса де Киже, но по мере продвижения к финалу фансервисные моменты отходят на задний план, уступая место многоступенчатому восхождению главного героя на небо Идиллиума. Сам Идиллиум – виртуальная машина, рукотворный рай, почти независимый от Ветхой Земли и будто бы недоступный для земных гостей – располагает к тому, чтобы автор отрешился от бренной мирской ерунды и сосредоточился на исследовании ключевых вопросов: что есть бытие и что есть ум.

Благодаря минимизации клоунады становится ясно видно, насколько хорош Виктор Пелевин как фантаст. "Смотритель" – это качественная фантастика о тайнах искусственного мира, с богатым дизайном и построенным на вотэтоповоротах сюжетом. Таких поворотов необычно много, и что важно, они есть не только в действии, но и в рассуждениях персонажей-"гидов" о мире и человеке. В отличие от проходных книг автора, где одна и та же мысль долбится с первой по последнюю страницу, в "Смотрителе" каждая новая правда оказывается кусочком все более масштабной истины, откуда и возникает ощущение восхождения Алексиса к Храму Последнего Поворота. Это, говоря попросту, интересно читать ради самой истории приключений молодого смотрителя и его "зеленки" – оба любопытны, настырны, все время лезут, куда их не просят и попадают то в передряги, то в очередную кат-сцену с длинной-длинной, но развивающей сюжетку беседой. Чем-то другим Пелевин к 12 роману и не мог удивить: его мнения об иллюзорности сущего и ничтожности ума мне прекрасно известны, а хохмы по мемам откровенно скучны – тем приятнее было следить за тем, как он может, когда хочет, красиво прописывать фантастический мир и выстраивать сюжетные линии.

Буду надеяться, что автор еще когда-нибудь напишет серьезную "пелевинщину", было бы здорово.

Забыл подвести итоги марта, так как ушел с головой в бизнес-хитросплетения J R Уильяма Гэддиса. Март выдался менее хитовым, чем февраль, всего одна книга вызвала бурные позитивные эмоции – "Сорока на виселице" Эдуарда Веркина, но в целом месяц был наполнен приятным чтением.

По плану Квартала Отцов Постмода прочитал одну большую книгу – Mason & Dixon Томаса Пинчона (прекрасно, остроумно, печально и непонятно, почему до сих пор не переведено на русский) и четыре небольших – Up Рональда Сукеника (весело, игриво, с большой любовью к себе), The Exagggerations of Peter Prince Стива Каца (весело, игриво, с самоустранением автора из текста), Mumbo Jumbo Ишмаэля Рида (духоподъемно для афроамериканцев и остроумно по части обратной культурной апроприации) и Second Skin Джона Хоукса (тонко, мрачно и анекдотично). Закрыл таким образом лакуну в пинчтении, познакомился с тремя постмодернистами условно-второго ряда и убедился, что Хоукс – модернист.

Бросил на 50-й странице "Мягкую машину" Уильяма Берроуза и вычеркнул деда-наркомана из всех планов, потому что хватит это терпеть. Какография – не моё.

Вне плана помимо восхитительной во всех смыслах "Сороки на виселице" (ждите от меня в какой-то перспективе трактовку, что за поток Юнга там творился всю книгу) прослушал замечательный новейше-исторический роман "Журавли и карлики" Леонида Юзефовича, где как нигде схвачена суть российских 90-х, печальное писательское завещание "Возвращение в Египет" Владимира Шарова, осуждающее холостую работу мысли, и очередное повторение все тех же буддийско-сатирических идей в очень красивых декорациях "Смотритель" Виктора Пелевина. Убедился, что Юзефовича не зря считают одним из лучших российских писателей современности, продолжил закрывать лакуны в шароведении и пелевинистике.

Таким образом, из начинающегося в мае Русского Триместра прослушаны уже восемь позиций, что поможет закончить летнюю часть плана досрочно и перед Сентябрем Кувера добавить каких-нибудь книг, которых не хотелось в прошлом декабре при составлении плана чтения на год, но захотелось в январе-марте (и захочется еще в апреле-июле). Практикой чтения по плану по-прежнему доволен чрезвычайно.

Попрактиковался в краткости для братского аргентинского магазина "Толстоевский". Сами "Распознавания" можно предзаказать у издательства: https://www.tg-me.com/kongressw/600

ДЕД СМОГ

Великий Томас Пинчон таки порадует нас еще одной книгой об анархии и энтропии – Penguin Random House анонсировало выход в октябре романа Shadow Ticket.

Аннотация типично пинчоновская, все как мы любим:

Milwaukee 1932, the Great Depression going full blast, repeal of Prohibition just around the corner, Al Capone in the federal pen, the private investigation business shifting from labor-management relations to the more domestic kind. Hicks McTaggart, a one-time strikebreaker turned private eye, thinks he’s found job security until he gets sent out on what should be a routine case, locating and bringing back the heiress of a Wisconsin cheese fortune who’s taken a mind to go wandering. Before he knows it, he’s been shanghaied onto a transoceanic liner, ending up eventually in Hungary where there’s no shoreline, a language from some other planet, and enough pastry to see any cop well into retirement—and of course no sign of the runaway heiress he’s supposed to be chasing. By the time Hicks catches up with her he will find himself also entangled with Nazis, Soviet agents, British counterspies, swing musicians, practitioners of the paranormal, outlaw motorcyclists, and the troubles that come with each of them, none of which Hicks is qualified, forget about being paid, to deal with. Surrounded by history he has no grasp on and can’t see his way around in or out of, the only bright side for Hicks is it’s the dawn of the Big Band Era and as it happens he’s a pretty good dancer. Whether this will be enough to allow him somehow to lindy-hop his way back again to Milwaukee and the normal world, which may no longer exist, is another question.

Ну что ж, "Азбуке" самое время наконец издать "Противоденствие"!