Dowding K. Why forecast? The value of forecasting to political science //PS: Political Science & Politics. – 2021. – Т. 54. – №. 1. – С. 104-106.
Серьезное прогнозирование президентских (и других) выборов существует в политической науке уже 40 лет (Lewis-Beck and Stegmaier 2014), а теперь выходит за пределы академических кругов: появилось множество конкурирующих онлайн-прогнозов и прогнозов в СМИ. Они, безусловно, интересны для публики и кандидатов, но в чем их ценность для политологии? С одной стороны, если мы точно прогнозируем результаты выборов, это должно принести профессии эпистемический выигрыш в понимании выборов (King et al. 1994; Schrodt 2014). С другой стороны, если комментаторы и общественность неправильно понимают прогнозы, или разные методы дают конкурирующие прогнозы, то бизнес прогнозирования может ввергнуть нашу профессию в уныние

Проблема для политологии заключается в том, что общественность может судить о ее научных достоинствах по точности прогнозов одного знакового события, не понимая при этом, что на самом деле утверждают эти прогнозы. Более точным суждением о достоинствах любого набора моделей прогнозирования является то, насколько хорошо они работают на серии подобных событий. Если судить таким образом, то президентские прогнозы предстают в лучшем свете (Cuzan 2020). Тем не менее, не стоит путать прогнозирование с научным предсказанием (Dowding and Miller 2019). Достоинства хорошего прогноза - это не совсем то же самое, что достоинства хорошей объяснительной модели. Мы оцениваем модели прогнозирования в первую очередь с точки зрения (1) успешности предсказания, (2) узких границ вероятности и (3) длительности времени ожидания.1 Научные модели оцениваются с точки зрения их объяснительной ценности. Безусловно, соответствие предсказания миру - необходимая черта такого объяснения, но научное предсказание - это не прогнозирование будущего. Научное предсказание - это логическое следствие, вытекающее из некоторой теории. Оно не обязательно должно иметь отношение к будущему. Научные предсказания экзистенциальны и являются необходимой частью объяснения. Они экзистенциальны, поскольку обусловлены. Они говорят: «Если условие C выполняется, то мы ожидаем Y»; или «Если условие C выполняется, то мы ожидаем с некоторой вероятностью p, что Y выполняется». Они являются объяснительными, поскольку если предполагается, что C объясняет Y, то оно должно делать это во всех аналогичных обстоятельствах.

Конечно, при наличии достаточного количества данных научные модели могут предсказывать знаковые события. У астрономов достаточно данных, чтобы предсказать затмения солнца или луны, но не то, когда метеорит упадет на лужайку Белого дома. Их неспособность предсказать последнее не порочит астрономию. Политология должна быть способна надежно прогнозировать только относительно стабильные события, и только при наличии хороших данных. Наша способность прогнозировать результаты выборов зависит от хороших данных, а они зависят от того, что выборы имеют относительно стабильный характер. В 2016 году прогнозисты знали, что характеристики двух кандидатов и аномальные особенности кампании Трампа сделают выборы необычными - у них было, по меткому выражению Эриксона и Влезиена (2016, p. 671), «предчувствие большей неопределенности». Научные предсказания касаются структурных особенностей типов, для которых при прогнозировании детализации примеров токенов требуются конкретные данные о непредвиденных обстоятельствах. Более того, в научных терминах правильное предсказание победителя каждый раз менее важно, чем доказательные аспекты моделей. В конце концов, непосредственной причиной результата выборов во всех его деталях является то, как каждый избиратель подает свой бюллетень, а также правила подсчета голосов. В науке нам нужны конечные причины, структурные особенности, объясняющие причины, по которым избиратели голосуют так, как они голосуют. Конечно, не для каждого избирателя, поскольку любое данное событие содержит различные уровни детализации - то, что иногда называют «гранулярностью» описания. Победа Байдена на президентских выборах может быть вызвана множеством различных событий на более низких уровнях. Прогнозы могут быть неверными, но при этом точно отслеживать используемые ими факты, или же быть верными, не отслеживая объясняющие факторы вообще. Некоторые модели прогнозирования являются просто агрегированными - они экстраполируют данные опросов. То, как люди говорят о своем намерении голосовать, является показателем того, как они будут голосовать, но опросы не дают много объяснений. Намерение голосовать может отслеживать непредвиденные обстоятельства в мире, но для того, чтобы связать эти два факта, необходимы теория и другие доказательства. Непредвиденные события лучше всего отслеживать ретроспективно. Например, Льюис-Бек и Куинлан (Lewis-Beck and Quinlan, 2019) замечательно проверяют взгляды Хиллари Клинтон на структурные и условные факторы, которые привели к ее поражению, а Санс (Sances, 2019) моделирует якобы необычное перераспределение округов, чтобы понять, действительно ли оно необычно, если рассматривать его во времени.

Структурные модели используют объективные экономические и политические показатели. Они дают больше объяснений и в течение более длительного времени могут быть более точными, чем агрегированные прогнозы (Lewis-Beck and Dassonneville 2015). Комбинирование этих двух методов может обеспечить более точные прогнозы, хотя и с меньшим временем ожидания, но само по себе не дает дополнительных объяснений, поскольку они по-прежнему отображают только случайности. Таким образом, улучшение прогнозирования не обязательно улучшает научное предсказание. Изменения в опросах за неделю до выборов 2016 года могут ничего не сказать нам об аналогичных изменениях в опросах на выборах 2020 года, если только для обоих случаев не будут действовать одни и те же условия C. С научной точки зрения все, что мы узнаем, - это то, что опросы могут меняться в последнюю неделю.

Тем не менее, можно считать, что чем надежнее модель прогнозирования, тем сильнее ее научная основа. Веская причина считать, что прогнозирование - верный путь для политологии, заключается в том, что модели, предсказывающие неизвестные данные, эпистемически превосходят модели, учитывающие только известные данные. Известные данные ограничивают потенциальные объяснительные теории и не могут увеличить нашу веру в истинность какой-либо теории. Прогнозирование неизвестных данных что-то добавляет (White 2003). Высокопрогнозируемые модели, учитывающие известные данные, могут быть достигнуты за счет чрезмерной подгонки. Прогнозирование неизвестных данных предполагает, что наши модели не перекорректированы. Тем не менее, существуют способы защиты от чрезмерной подгонки, даже если данные известны. Эпистемическое преимущество возникает только тогда, когда новые данные выявляют другие различия между моделями, которые являются очевидно значимыми (Hitchcock and Sober 2004). Более того, модели могут отслеживать доказательную значимость на уровне типа, но не могут отследить доказательную значимость в конкретном примере с токеном.

Научное предсказание и объяснение направлено на типы. Чтобы доказать точность данного события, научное предсказание должно выбрать то, что в этом событии имеет очевидную важность. Если выборы близки, а прогнозы делаются с низкой степенью достоверности, то причинно важным может быть определенный набор обстоятельств. На президентских выборах это может быть что-то, характерное для конкретного штата, в котором происходит голосование, или что-то необычное - например, пандемия! Приспособление после события может привести к обвинению в чрезмерной подгонке и не улучшить долгосрочную точность модели. Конечно, вероятности, присваиваемые прогнозам, призваны учитывать условные факторы. Модели прогнозирования, которые показывают наилучшие результаты в целом, моделируют наиболее важные факторы для типа в целом.

В социальной жизни существует множество устойчивых закономерностей, которые, как правило, сохраняются на протяжении длительных периодов времени. Прогнозы делаются для конкретных событий; иногда они не соответствуют общей картине. Модели прогнозирования, безусловно, важны для политической науки, поскольку они дают эпистемическую проверку нашему аккомодационному моделированию. Однако здесь есть свои опасности. Критики могут высмеять точность предсказаний в заголовках, а затем использовать это для дискредитации науки в политических исследованиях. Это означает неправильное понимание природы научного прогнозирования и может породить надежды на нашу способность предсказывать будущие знаковые события со сложными причинно-следственными детерминантами на таком уровне детализации, который никогда не ожидается от ученых-естественников.

Лассвелл, Гарольд. "Язык власти." Политическая лингвистика 20.20 (2006).
С тех пор как человек осознал действенную силу слова — будь то власть, прибыль или возможность сохранять присутствие духа – он всегда сопротивлялся возможности объективно оценить значение языка. В этой связи достаточно вспомнить тот отрицательный оттенок, который так долго связывался со словом «софист», несмотря на то, что греческие софисты были выдающимися учителями риторики. Даже само слово "риторика" в дополнении к положительному смыслу приобрело отрицательную коннотацию. Уильям Батлер Иетс в своей книге очерков «Идеи добра и зла» называл это явление, характерное для не слишком проницательных людей, «желанием, стремящимся завершить работу воображения». Этим можно объяснить употребление резких определений в повседневной разговорной речи: считается, что увлекаться риторикой – значит быть фальшивым, напыщенным и неискренним.
Согласно магическому отношению к жизни, символы и знаки обладают необъяснимой силой. Чародеи, предсказатели и знахари высоко ценились при дворах древних правителей, а также среди простого народа. И даже если магический обряд состоял из определенных действий над материальными предметами, его неотъемлемым элементом обязательно являлись заклинания и магические формулы. Когда речь идет об оккультном знании, считается, что именно нужные слова смогут приоткрыть завесу таинственности.
В самом деле, политика и магия так тесно переплелись, что в сознании людей искусство политики порой неотделимо от магии. В сочинении Филона Александрийского «О снах», написанном в первом веке н.э., Иосиф и его «Многоцветный плащ» – это своего рода сравнение с «пестрой паутиной политических интриг», где в каждом правдоподобном высказывании тесно переплетаются и ложь, и «малейшая частичка правды». Филон сравнивает политиков и государственных деятелей спрорицателями, чревовещателями и колдунами, «людьми, владеющими искусством магии, заклинаний и всевозможных фокусов, чьей вероломной хитрости очень трудно противостоять».
Существуют различные функции языка, в зависимости от намерения говорящего и достигаемого эффекта. Когда речь идет об оказании какого-либо воздействия на сферу власти, можно говорить о политической функции языка. В рамках данной концепции возможно два крайних варианта, первый – это непреднамеренное воздействие, оказываемое на сферу власти, а второй – полное отсутствие ожидаемого эффекта. Возможно, следует упомянуть, что политические намерения и воздействия иногда не лишены экономических и т.п. мотивов и последствий. Когда мы говорим о политике как науке, мы имеем в виду науку о власти. Власть – это принятие решений. Решение – это санкционированный выбор, выбор, который влечет за собой серьезные последствия для того, кто осмелится ему противостоять. Следовательно, язык политики – это язык власти. Это язык решений. Он регистрирует решения и вносит в них поправки. Это боевой клич, вердикт и приговор, закон, постановление и норма, должностная присяга, спорные вопросы, комментарии и прения. Когда мы рассматриваем функции языка, мы исследуем бинарные отношения между функцией и языком. Наши главные вопросы при этом: каково влияние функции на язык и наоборот, языка на функцию? (по терминологии Чарльза В. Морриса, это прагматика коммуникации). Когда мы изучаем влияние функции на язык, нас интересуют два аспекта языка, один из которых семантический, а другой синтаксический. (эти термины также используются в значении, предложенном Чарльзом В. Моррисом). Политическая семантика рассматривает ключевые понятия, слоганы и догматы с точки зрения их восприятия. Политический синтаксис, с другой стороны, имеет дело с логическими и грамматическими отношениями. Историки, которые описывают современный политический лексикон в данном государстве, предоставляют нам живой материал (сырье) для политической семантики. Часто теоретики политической доктрины указывают на существование необоснованных или несостоятельных доктрин и, в некотором роде, вносят свой вклад в развитие политического синтаксиса.

При анализе политической семантики, нас интересуют две проблемы: одна из них – смысл сказанного, другая – стиль изложения. По традиции в политической науке вопрос смысла изучается достаточно полно, однако вопросам стиля, т.е. сочетания элементов, используемых для формирования сообщения, уделяется очень мало внимания. Поэтому настоящая глава, в которой рассматриваются главным образом вопросы политического смысла, посвящена обзору ряда хорошо известных категорий, необходимых для анализа языка власти. Вторая глава, напротив, посвящена стилю, и призвана проложить новый путь в этом направлении.
Политические категории: Политический миф. Исследования языка учеными-политологами привели к возникновению ряда пограничных категорий, в частности политического мифа. «Вся совокупность верований, существующих в данную эпоху, в большинстве случаев может быть сведена к определенным фундаментальным допущениям, которые в данное время, независимо от того, являются ли они верными или ложными, воспринимаются массами как чистая правда, при этом присутствует такая уверенность, что их едва ли можно назвать допущениями» [Dicey 1924: 20]. Политический миф содержит в себе «фундаментальные допущения», касающиеся политических вопросов. Он состоит из символов, к которым прибегают не только с целью разъяснения, но и оправдания специфических практик власти. Неверно полагать, что термин «миф» обязательно придает вымышленный, ложный или иррациональный оттенок входящим в его состав символам, хотя зачастую имеются основания для подобной интерпретации. 
Политическая доктрина: миранда. В состав политической доктрины входят основные ожидаемые результаты и требования, касающиеся политических отношений и практик в данном обществе. В данном контексте Мерриам упоминает понятие «креденда» («догматы веры») – то, во что надо верить, разграничивая его с понятием «миранда» – то, что рассчитано на эмоциональное восприятие. «Креденда власти ... содержит в себе основания приятия индивидом данной власти. И это приятие во многом может определяться отношением к правительству в целом, к отдельным политикам или к системе власти популярной в данное время в отдельно взятой административной единице». Политическая доктрина изложена в официальных документах: конституциях (особенно в преамбулах), уставах, официальных декларациях и т.д. Зачастую политическая теория служит главным образом для реализации принципов политической доктрины. Нет четкого разграничения между гипотезами политической науки и требованиями и ожиданиями политической философии. Этот вопрос достаточно убедительно изложен Мерриамом, который считает, что теории государства «во многом служили оправданием или рационалистическим обоснованием действий людей, находящихся у власти или стремящихся к ней – защита расовых, религиозных, классовых интересов в силу своего особого положения» [Charles 1925: xiv]. Одним словом, теории государства часто являлись своего рода воплощением политической доктрины.
В то же время, правовые и экономические теории часто служили основанием для формулировки политической доктрины, не зависимо от их научного смысла. В самом деле, научные суждения в собственном смысле слова могут в то же время функционировать как политические символы, это особенно касается социальных наук. Как подчеркивал Луис Вирт, «Каждое утверждение 'факта' о социальном мире затрагивает интересы какого-либо индивидуума или группы» [Karl Mannheim 1936: xvii]. Данный факт не ставит под сомнение объективность суждения, однако он не акцентирует его возможное функционирование ни в политическом ни в исследовательском процессе. Другим важным компонентом политического мифа, заключающим в себе (по крайней мере, в его латентном содержании) множество элементов политической доктрины, являются различные разработки социальных норм, теории того, что принято, правильно, хорошо. Милл в своем труде «О свободе» заметил, что «всегда, когда существует господствующий класс, моральные нормы страны во многом определяются интересами этого класса, а также его чувством классового превосходства».

И дело не только в том, что это «исходит» от социальной структуры, но и в том, что здесь же коренятся фундаментальные оправдания существования подобной структуры. Подобная взаимосвязь между классовыми предпочтениями и социальной структурой подчеркивалась в работах Веблена и других исследователей. Миранда – это символы, выражающие отношение и самоидентификацию в политическом мифе. Их функция заключается в том, чтобы вызвать восхищение и энтузиазм, укрепляющие веру и чувство лояльности индивида к власти. Они не только вызывают необходимые для существования данной социальной структуры эмоции, но способствуют осознанию необходимости разделить эти эмоции с другими людьми, тем самым, стимулируя всеобщую классовую идентификацию и создавая основу для солидарности.
Политическая формула. Политическая формула это часть политического мифа, детально описывающая и определяющая рамки социальной структуры. Этот термин был заимствован у Моски, который, тем не менее, также использовал его для обобщения понятия политическая доктрина [Gaetano Mosca 1939]. Если политическая доктрина – это «философия государства и правительства», то политическая формула воплощает в себе основной общественный закон государства. Доктрина формирует, если можно так выразиться, постулаты формулы, следовательно, ее основным источником являются преамбулы конституций, причем последние считаются важным источником формул. Политическая формула, другими словами, уточняет содержание политической доктрины для специфических и более или менее конкретных политических моделей. На пример, политическая доктрина божественного права короля может быть конкретизирована в политической формуле посредством системы королевских привилегий, правил наследования престола, модели поведения по отношению к дворянской аристократии и т.д. Политическая формула носит одновременно прескриптивный и дескриптивный характер – ее характерной чертой является двоякое толкование в соответствии с общепринятыми нормами. ). Она прескриптивна т.к. предполагает соответствие определенной спецификации и содержит в себе символы, нацеленные на аргументированное оправдание или осуждение данных политических практик. Но ее также можно назвать дескриптивной, поскольку, действительно, в определенной степени в ней присутствует соответствие предъявляемым требованиям, и, предположительно, в том, что данная формула принимается большинством людей как корректно описывающая модели и практики власти. 
Ключевые символы и слоганы. В любом современном государстве всегда есть специалисты по внедрению, разработке и применению политического мифа. Прерогативой политического философа является доктрина; законодатели трудятся над созданием политических формул; ритуалисты и люди творческих профессий шлифуют миранду. Политики пытаются постепенно применять доктрину и формулы дл решения текущих вопросов. Безусловно, обычный человек проявляет лишь эпизодический интерес к тем тонкостям, которыми занимаются философы или законодатели и даже многие политические лидеры. Тем не менее, существует некий общий знаменатель между высказываниями обычного человека и мыслителя или политика. Все они используют ключевые символы. Ключевой символ – это основной компонент политического мифа. В США ключевыми словами считаются «права», «свобода», «демократия», «равенство». Подобные термины можно встретить в сложных научных трудах, написанных профессорами, услышать на судебных заседаниях, в кулуарах Конгресса или просто на улице. 
Одной из очевидных функций ключевого символа является функция формирования общественного опыта для каждого человека в государстве, от самого могущественного политического лидера до самого рядового обывателя или философа. В самом деле, одним из немногих обстоятельств, объединяющих людей независимо от расы, происхождения, профессии, принадлежности к партии или религии, является то, что на их сознание постоянно воздействует один и тот же набор лючевых слов. Данные термины способствуют развитию чувства лояльности к власти и тем самым обеспечивают единство населения страны.

В том же ряду, что и ключевые символы стоят и слоганы, которые занимают промежуточное положение между отдельным словом и полноценным предложением с философским или политическим смыслом. Характерным признаком слогана или максимы является наличие краткой цепочки слов, смысл которой становится ясен за счет многократного повторения или в определенном контексте.
Идентификации, требования, ожидания. Для более тщательного исследования удобнее классифицировать символы и утверждения в зависимости от типа отношений между автором суждений и заключенной в них информацией. Суждения, которые способствуют формированию у говорящего или пишущего определенных предпочтений или позиций, – это требования. В свою очередь, суждения, не являющиеся требованиями, могут подразделяться на те, которые определяют границы «я» их автора, и все остальные высказывания. Фраза «Я Американец» представляет собой идентификацию, т.к. она ставит в один ряд «Я» (эго-символ автора высказывания) и тех, кого называют «Американцы». Тотальное я каждого человека включает в себя всех тех, кто составляет его первичное «я». Как правило, речь идет о семье и друзьях, соседях и сослуживцах, а также соотечественниках – представителях той же нации. Суждения, не являющиеся ни требованиями, ни идентификациями, – это ожидания. Они всего лишь помогают говорящему или пишущему правильно сориентироваться (ключевые символы, которые обычно функционируют в суждениях как идентификаторы или как указатели требований и так называемого положительного отношения к власти, могут быть названы символами идентификации, требования и ожидания). 
Типы мифов: идеология и утопия. Тотальный миф любой общности людей всегда имеет один неизменный компонент: оправдание и высокое положение власти. Для характеристики этой части мифа принято использовать термин «идеология». В некоторых группах присутствует другой элемент, а именно, неприятие существующей идеологии. Часто порядок, установленный в государстве подвергается критике в каких-то аспектах, и предлагаются частичные реформы. В большинстве случаев, тем не менее, имеют место встречные течения, выражающиеся в целом спектре различных доктрин и конституционных поправок, которые носят хоть и революционный, но антиреформистский характер. Когда критикуется фундаментальные принципы власти, которыми руководствуется правительство, и вся система распределения благ в обществе. Мы наблюдаем столкновение «утопического» мифа и существующей идеологии.
С чисто формальной точки зрения, любые изменения, происходящие в языке политики, удобней классифицировать как «добавления», «лакуны» и «вариации». Другой, более значимый способ классификации языковых изменений – их группировка по отношению к прошлому: является ли данная реалия «вновь возрожденным архаизмом» или «инновацией»? На первых порах, успешные революционные движения стремятся уничтожить все, что может ассоциироваться со старым режимом; но с течением времени все старое вновь возрождается, по крайней мере, частично. Как только вопрос о том, что перед нами – инновация или вновь возрожденное употребление – считается решенным, необходимо понять, носит ли данное изменение «прогрессивный» или «реакционный» характер. Прогрессивным мы называем то изменение, которое по своей природе не противоречит или способствует формированию свободного общества.
Изучение процессов ограничения и распространения требует обращения к общей теории языка и к языку как фактору, определяющему состояние власти и фиксирующему различные политические тенденции. Определенная часть реформ, осуществляемых властью, вызвана языковыми причинами, в связи с этим, одной из наших задач является установление соотношения между специальной теорией языка, политикой и общей теорией власти. С помощью власти мы можем понять взаимоотношения между людьми, которые, в случае необходимости, делают свой выбор по принуждению. Слова и власть тесно связаны между собой, поскольку показатели власти во многом носят вербальный характер (приказание – выполнение приказа, предложение – одобрение, и т.п.).

Слова также имеют большое значение в переходные для власти периоды – во времена революционных волнений и конституционных инноваций. Следовательно, нашу проблему можно сформулировать следующим образом: при каком условии слова оказывают влияние на действия власти? Если предположить, что «действия власти», в которых мы заинтересованы, соотносятся с буквой R, задача состоит в том, чтобы понять, какие слова из окружения тех, кто находится у власти, будут оказывать большее влияние на R, настраивая аудиторию определенным образом (при условии постоянства всех прочих факторов). От чего зависит тот факт, что революционный призыв может быть отвергнут или подхвачен массами? Что определяет реакцию на предложение о необходимости реформ, на побуждение к решительным или умеренным действиям? Основной закон власти можно сформулировать достаточно просто: когда люди хотят достичь власти, они действуют в соответствии со своими представлениями о том, как добиться наибольшей власти. Поэтому, используемые ими символы (слова и образы) оказывают влияние на власть, поскольку воздействуют на представления о власти.
Для того чтобы проверить или применить на практике данные утверждения, необходимо знать определенную информацию о каждой конкретной аудитории. Какие символы, обозначающие власть и указывающие на изменения в иерархии власти, воспринимаются данной публикой? Какое средство массовой информации способно довести сообщение до их сознания, и какое отношение к данному каналу информации идеально подходит для восприятия цитируемых в нем символов? Какой стиль изложения оказывает влияние на позицию, занимаемую по отношению к содержанию транслируемой информации?

Ларозьер Ж. Украина: сначала понять, потом делать выводы // Россия в глобальной политике. 2024. Т. 22. № 5. С. 33–40.
Какой была политическая ситуация на Украине в 1991 г., в момент обретения независимости? Этот вопрос – ключевой для понимания дальнейших событий. По сути, страна всегда была разделена собственной историей, а идентичность оставалась нерешённой проблемой. На западе страны наблюдалась тенденция к развитию тесных связей с Европой, но без разрыва отношений с Россией.
Донбасс когда-то был «экономической жемчужиной» СССР, центром угольной и сталелитейной отраслей, в регионе располагались инновационные высокотехнологичные предприятия аэронавигационного и космического секторов, ОПК. Именно они во многом создали репутацию советской промышленности. Но в 1990-е гг., после провозглашения независимости Украины, этот индустриальный рай рухнул. Глобальный кризис угольной и стальной отраслей, которые требовали модернизации, фактически привёл к массовой безработице (зарплаты упали на 80 процентов). Лишившись поддержки Москвы, регион стал добычей коррумпированных украинских олигархов. Поскольку киевские власти не смогли улучшить экономическую ситуацию в регионе, жители Донбасса, пережив беспрецедентный спад, были вынуждены расстаться с иллюзиями относительно своего «украинского будущего». Этот фактор важен для понимания нынешней ситуации.
Попробуем понять, что происходило, используя факты, а не наши домысливания. То, что Донбасс постепенно дистанцировался от Киева в 1990-е и 2000-е гг., всё больше становился пророссийским и в итоге отделился от Украины из-за экономической и социальной катастрофы, с которой центральные власти не смогли справиться, очевидный факт.
Переговоры по соглашению об ассоциации и свободной торговле с Брюсселем активизировались в 2009–2013 гг., но было ошибкой увязывать экономические вопросы с перспективой членства Украины в НАТО. Это вызвало обеспокоенность России и раскололо украинское общество. На этом фоне пророссийский президент Виктор Янукович решил в ноябре 2013 г. приостановить переговоры с Брюсселем, что спровоцировало ожесточённые протесты на Майдане, а затем привело к государственному перевороту.
С 2014 г. ситуация только ухудшалась, разрушая существовавшие в прошлом элементы «единства». Решение Украины понизить статус русского языка (ранее он имел равный статус с украинским в русскоговорящих регионах) и проигнорировать волеизъявление граждан, проголосовавших на местном референдуме за федеративное государство и децентрализацию на территориальном уровне[1], спровоцировало огненную бурю. В условиях чрезвычайной фрагментации общества (от бывшего советского Донбасса через более умеренный центр страны к радикальным националистическим движениям последователей «Галичины» на западе) было бы разумным создать на Украине федерацию, которая обеспечила бы всем достаточно автономии для мирного сосуществования. Отказ Киева двигаться в этом направлении оказался серьёзной ошибкой.
Воспоминания о прежнем процветании и отвращение к коррумпированному правительству в Киеве возродили пророссийские настроения в Донбассе. Это привело к гражданской войне между сепаратистским регионом и Киевом. Конфликт растянулся на восемь лет (при скрытой военной поддержке и регулярной гуманитарной помощи со стороны России) и оказался чрезвычайно жестоким.
Были предприняты немалые дипломатические усилия при посредничестве лидеров Германии и Франции для того, чтобы 5 сентября 2014 г., через пять месяцев после начала конфликта на границе Донбасса, трёхсторонняя контактная группа по Украине, включавшая Украину, Россию и ОБСЕ, подписала Минский протокол с лидерами самопровозглашённых Донецкой (ДНР) и Луганской народных республик (ЛНР). Документ предусматривал немедленное прекращение огня; децентрализацию власти и определённую степень административной автономии для ДНР и ЛНР; досрочные выборы в этих регионах; вывод незаконных вооружённых формирований с территории Украины. Протокол, настоящий дипломатический шедевр, содержал все ингредиенты для разумного урегулирования, но стороны сразу же стали его нарушать, и конфликт возобновился.

Соглашение «Минск-2», подписанное 12 февраля 2015 г. теми же представителями (президент Франции Олланд и канцлер ФРГ Меркель поддержали его в отдельной декларации – для повышения международной надёжности документа), реализовывалось воюющими сторонами не лучше. В январе 2022 г. министр обороны Украины заявил, что Минские соглашения неосуществимы. Это вызвало негодование Москвы и стало одной из основных причин начала специальной военной операции на Украине в феврале 2022-го для защиты жителей Донбасса.
Сегодня, спустя десять лет кровопролитной войны между Донбассом и правительством в Киеве (кстати, было наивно полагать, что Россия будет придерживаться нейтралитета в этом конфликте), к сожалению, очевидно, что вопрос территориальной реорганизации Украины будет решаться силой оружия. У украинского конфликта есть несколько печальных последствий, о которых стоит серьёзно задуматься. Во-первых, Россия имеет все шансы победить и вернуть свои исторические земли, и это, в общем, не так уж невообразимо. Ведь на самом деле очень сложно доказать, что Крым и Донбасс в большей степени украинские, а не российские территории. Во-вторых, возрождение национализма стало общепризнанным геополитическим фактором, и всё чаще оно связано с языковым вопросом. Конфликт вокруг Донбасса, где более 70 процентов жителей говорят на русском, подтверждает этот тезис. В-третьих, настойчивое стремление США окружить Россию странами – членами НАТО и дать им оружие Москва, естественно, воспринимает как провокацию со стороны Запада (вспомним жёсткую и незамедлительную реакцию Вашингтона на намерение СССР разместить на Кубе ракеты, нацеленные на США, в 1961 г.). Вопрос о так называемой натовской угрозе, то есть присутствии НАТО в соседних с Россией государствах, требует более детального анализа и обдумывания, а не отсылок к международному праву. Происходящее сегодня окружение России, размещение вооружённых сил и создание «ударных групп», которые Североатлантический альянс организует от Балтийского моря до Чёрного, – очередной шаг к эскалации войны. В-четвёртых, вместо того чтобы выстраивать тесное партнёрство с Россией, являющейся крупной европейской державой, Брюссель, следуя указаниям Соединённых Штатов, сосредоточился на договорённостях с Украиной и даже не попытался развеять опасения Москвы по поводу враждебного окружения. Евросоюз не стремился сформулировать и продвигать собственные интересы, которые заключаются в сотрудничестве с Россией, а не в спешном введении санкций, вызвавших скачок цен на газ, ослабивших Европу и подтолкнувших Москву в объятия Китая. Вот какого результата мы достигли, слепо и рьяно следуя агрессивным советам, которые обеспеченные энергоресурсами американцы давали Европе без всякого ущерба для себя. В-пятых, учитывая ухудшение политической ситуации после десяти лет войны, не думаю, что отстаивание права Украины на Крым и Донбасс – конструктивный путь. Желание сохранить Донбасс в составе Украины после этой кровопролитной войны, которую регион отнюдь не проиграл, кажется мне опасной иллюзией. Ошибка провозглашать приверженность нормам международного права, когда они настолько далеки от этнических и человеческих реалий. Нет смысла идти на риск глобального конфликта, чтобы сохранить «украинскую идентичность» Крыма и Донбасса, которой никогда не существовало.

Potrafke N. Fiscal performance of minority governments: New empirical evidence for OECD countries //Party Politics. – 2021. – Т. 27. – №. 3. – С. 501-514.
Автор используют новые данные о центральных и общих органах власти по 23 странам ОЭСР за период 1960-2015 годов (несбалансированная панель), чтобы изучить фискальные показатели при правительствах меньшинств. Полученные результаты не свидетельствуют о том, что правительства меньшинства имели более высокие бюджетные дефициты и государственные расходы, чем правительства большинства, что подтверждает результаты многих предыдущих исследований. Новаторство данного исследования заключается в изучении фискальной политики правительств меньшинства, которые пользуются организованной поддержкой оппозиционных партий. Результаты не показывают, что правительства меньшинств, пользующиеся организованной поддержкой оппозиционных партий, увеличивали государственные расходы в большей степени, чем правительства большинства. Более того, при однопартийных правительствах меньшинства с организованной поддержкой оппозиционных партий бюджетный дефицит был несколько выше, чем при правительствах большинства. В странах ОЭСР правительства меньшинства и большинства имели довольно схожие фискальные показатели.

Правительствам меньшинства в странах ОЭСР будет уделяться больше внимания в связи с изменением партийных систем. Платформы устоявшихся партий во многих европейских странах сблизились, на политическую арену вышли новые (популистские) партии, а партийные системы стали более фрагментированными. Устоявшиеся партии борются за формирование однопартийных или двухпартийных правительств большинства. Альтернативой являются правительства большинства с тремя или более партиями или правительства меньшинства. Ожидается, что у правительств меньшинства дефицит бюджета и государственные расходы будут выше, чем у правительств большинства, поскольку им приходится идти на многочисленные компромиссы.

Однако результаты подтверждают выводы предыдущих исследований и не показывают, что бюджетные дефициты и рост государственных расходов были выше при правительствах меньшинства, чем при правительствах большинства. Новшеством данного исследования стало разделение фискальных показателей правительств меньшинств, пользующихся организованной поддержкой оппозиционных партий, и тех, кто такой поддержкой не пользуется. Правительства меньшинства с организованной поддержкой оппозиционных партий могут управлять страной скорее как правительства большинства, чем как правительства меньшинства. Результаты не свидетельствуют о том, что правительства меньшинств с организованной поддержкой оппозиционных партий увеличивали государственные расходы в большей степени, чем правительства большинства. Необходимо продолжить изучение этого вопроса, когда появится больше данных. В будущем можно будет изучить, влияет ли политическая идеология отдельных правительств меньшинства и поддерживающих их оппозиционных партий на их политику. Необходимы более обширные массивы данных, чтобы разграничить политику однопартийных/коалиционных правительств меньшинства и тех, которые пользуются (не пользуются) поддержкой оппозиции в зависимости от идеологии левых, центристских и правых правительств.