Звони, звони, звоночек
(по ком? да по тебе),
Пока мы пару строчек
Напишем о судьбе,

Пока гвоздика мёрзнет
В снегу и на руках,
Пока нам видно звёзды,
И звёзды светят в страх.

Истории с экрана
Мы видели, дружок,
О трусости, о ранах,
Но всё имеет срок,

Но снег на дачах тает
И сыпется капель,
Но, может, залатает
Пробоины апрель,

Из корня выйдут травы,
И, сломанным путём,
Сквозь зимнюю отраву
Мы всё же прорастём,

Избитые, больные,
Но с теплотой в груди.
Ты прутики стальные
Детишкам сохрани, –

Глядишь, из них под елью
Соорудят скамью,
Беседку и качели,
И стол на всю семью.

А в марте, как синица
Начнёт своё "фьють-фить"
И солнце оживится, –
Им тоже, может быть,

Напомнят, что могилка
Для памяти тесна,
Фонарик над тропинкой,
Прозрачная весна

Ксения Чарыева

Бабушке

•••
а помнишь нинку?
нашу нинку,
цех фрезеровки оргстекла,
десятого по ней поминки –
тебя же ольга позвала?
я умираю с этой нинки —
она ж так и живёт в ильинке,
считает, что не умерла

мы ей носили всё на свете –
оба свидетельства о смерти
(спросила, а чего их два и —
ну чисто нинка, деловая, —
не долго думая, в камин,
в камин, представь себе, наташка,
а у неё вообще-то сын,
и без бумажки он букашка) –
и урну с прахом показали,
и фото с похорон в гробу,
где, говорит, вы это взяли,
у меня нет морщин на лбу

а главное, при жизни нинка
дружила с девочками с рынка,
гадавшими по требухе,
считала кремль голограммой,
была готова верить самой
неадекватной чепухе,
произошла от трилобита
и выродилась в голубей –
и только что была убита,
она не верит, хоть убей

как ей ещё сказать, не знаю,
она чуть тема поднялась –
смеётся, да кому нужна я,
отстань, программа началась

ну вот – десятого поминки
я говорю ты хоть сходи,
нет больше нинки, нашей нинки

а у неё всё впереди
на лбу и правда ни морщинки

микроновости из жизни автора и ведущей: у меня тут случился очередной параллельный канал.

Этот, который "...пишет и читает", для меня работает как своеобразная копилка текстов и размышлений о них. Мне пока хочется, чтобы он и оставался такой территорией накопления знаний и чистой мысли (в том числе поэтому здесь нет возможности ставить реакции и обсуждать посты).

Некоторое время назад я завела ещё канал @bird_doing, где больше рассказываю о своих профессиональных практиках (я продюсер, исследовательница и редактор в культуре/медиа) и жизненных впечатлениях.

Поскольку в последнее время я стала серьёзнее заниматься писательством, то о каких-то связанных с ним рабочих/лайфстайловых историях мне тоже хочется рассказывать. Но я решила частично делать это в соседнем канале – чтобы здесь ими не забивать эфир слишком сильно. Самые интересный и значимый с моей точки зрения контент я при этом всё же буду пересылать сюда, чтобы фиксировать (и чтобы читателям, которым моя рабочая сторона неинтересна, не приходилось подписываться на два канала сразу). Возможно, позже я нащупаю другую структуру коммуникации, но пока вижу её так.

Сейчас, например, продублирую сюда сразу несколько постов о моих впечатлениях из писательской резиденции в доме творчества "Переделкино", где я побывала в феврале-марте. Впечатлений много, но такое со мной бывает нечасто, поэтому призываю проявить снисхождение к автору и не отписываться из-за большого количества вдруг всплывших на канале постов :)

С наилучшими,
Саша

О своей поездке в дом творчества "Переделкино" я, к слову, планировала рассказать обстоятельно и пораньше, но свалилась по возвращению в Сибирь с жуткой простудой, поэтому напишу как могу сейчас.
Провела этим февралем-мартом в Переделкине 21 день в индивидуальной резиденции, работала над крупным (по моим меркам) прозаическим текстом, сделала важную часть работы, но многое ещё впереди. Познакомилась с классной переделкинской командой и очень интересными ребятами-сорезидентами, придуманные с которыми локальные мемы теперь нежно храню в сердечке.
На фото (сделал поэт Артем Новиченков) мы читаем свои тексты с писательницей Анной Авиталь Баснер, дебютную книгу прозы которой я буду очень ждать в "Альпине" этим летом.

🏘 Вообще Переделкино, конечно, – мета-мета-место, где, помимо собственной писательской работы, много так или иначе думаешь о писательстве как о практике, об истории советского институциализированного писательства.

Во-первых, в резиденции собирается сразу много людей, погруженных в работу с художественными текстами/культурой, и с ними можно эту работу обсуждать на языке, понятном всем участникам – неслыханная для меня нынче роскошь. Мы с ребятами, например, несколько раз читали друг другу свои тексты и обсуждали их – очень практически полезный опыт: я как минимум отловила за этим чтением в своём материале несколько фрагментов, на которых спотыкается то язык, то сознание.

Во-вторых, на общем языке можно говорить и с кураторами, отвечающими за работу резиденции – роскошь вдвойне. Со времен легендарной Красноярской ярмарки книжной культуры, которую у нас делал Фонд Прохорова, я не встречала в одном месте столько людей, живо увлеченных современным литературным процессом и при этом искренне интересующихся друг другом (важное отличие от того же "Нонфика", где, по моим ощущениям, больше акцента на демонстрацию собственных достижений). Когда видишь не формальный интерес к себе и к текстам, которые ты делаешь, не только со стороны "товарищей по отряду", но и со стороны "вожатых" – это очень поддерживает и вдохновляет.

При этом сама история "городка писателей" такая, что в нём сложно забыть: возможность сосредоточенно заниматься литературой здесь оплачена дорогой ценой, и этот писательский оазис существует в очень проблемном мире. Распри из-за выделенных барской рукой правительства дач, доносы, репрессии, опыт взаимодействия и с советскими, и с современными элитами, как я успела заметить в разговорах с несколькими экскурсоводами в местных музеях, здесь не забывают и активно о нём говорят, пусть часто и в форме анекдотов. Это важная точка пересечения мнений при том, что единого переделкинского мифа сейчас скорее нет – есть проект "Дом творчества "Переделкино", в резиденции от которого я и участвовала, а есть дома-музеи отдельных писателей, которые все объединены под шапкой Гослитмузея, но на самом деле их делают очень разные люди (домом-музеем Пастернака, например, как я поняла, до сих пор занимаются потомки писателя).

У нас ещё резиденция стартовала в конце февраля – начале марта, в такой сезон, когда весна уже близко, но грязный снег на дорогах только начинает таять, солнечные дни уже есть, но и унылых серых полно, – в общем, надеешься на перемены к лучшему, но пока довольно тосливо. И вот ты бродишь в этой атмосфере среди переделкинских дач и такой: ага, здесь Чуковский построил детскую библиотеку, здесь Дуня Смирнова приносила извинения потомкам Пастернака за то, что её предки участвовали в его травле, а здесь повесился Шпаликов. Пиши да помни, молодой автор

Ну и напоследок из копилки переделкинских впечатлений – разумеется, литературный анекдот! Про локальность и идентичность.

Как-то раз за обедом Астьер Базилио – переводчик из Бразилии, работавший в Переделкине над своей антологией российской поэзии начала XX века (мне очень понравились и отбор авторов, сделанный Астьером и несколько отличающийся от традиционных российских наборов "поэтов Серебряного века", и любовь Астьера к этим текстам) – спросил меня:
– А какие есть поэты из Сибири?

Я озадачилась: вопрос Астьера здесь передан не совсем точно, но он был задан в контексте, когда хочется в первую очередь обозначить какие-то важные для литературной истории фигуры. А в Сибири всё-таки здесь на первом плане проза – Астафьев, Распутин, Вампилов и так далее. Виктор Iванiв, Антон Метельков и Иван Полторацкий крутые, но для того, чтобы перейти к разговору о них, нужно начать с более стилеобразующих фигур, что ли.

В общем, думаю, как бы ответить, что-то бормочу об умершем в тобольской ссылке Кюхельбекере, и тут меня озаряет:
– О! В общем, с традиционной поэзией у нас не особо ярко. Но знаешь, был такой Егор Летов...

И ещё пост про память и памятное: сегодня 6 лет как не стало драматурга, режиссёра, одного из создателей Театра.doc, писателя Михаила Угарова. Михаил Юрьевич был очень важным для меня человеком, а .doc – театром, о чем я рассказывала неоднократно и буду рассказывать ещё не один раз, потому что они очень многое мне дали.

У Михаила Юрьевича я очень советую почитать:

– повесть "Море. Сосны" об оттепельном сексе, свободе и их столкновении с государством,
– пьесу "Смерть Ильи Ильича" о том, как иногда важно спрятаться от мира в домике под столом,
– заметки из его сердитого и едкого ЖЖ.

Кстати, сегодня в 21:00 в Москве, в "Доке" на Лесной, тексты МЮ вслух будут читать хорошие актеры, можно сходить их послушать

***
Все же я люблю холодные жалкие звезды
И свою опухшую белую мать.
Неуют и под окнами кучи навоза
И траву и крапиву и чахло растущий салат.

Часто сижу во дворе и смотрю на кроличьи игры
Белая выйдет Луна воздух вечерний впивать
Из дому вытащу я шкуру облезлую тигра.
Лягу и стану траву, плечи подъемля, сосать.

Да, в обреченной стране самый я нежный и хилый
Братья мои кирпичи, Остров зеленый земля!
Мне все равно, что сегодня две унции хлеба
Город свой больше себя, больше спасенья люблю.

Константин Вагинов, <1922>
(снова бессовестно подсмотрено в соцсетях у Александра Скидана)

Пара спонтанных заметок о стиле Михаила Булгакова в «Мастере и Маргарите», которых я взялась перечитывать, посмотрев недавнюю экранизацию:

1.
Кажется, одна из вечных проблем перевода на киноязык «Мастера и Маргариты» — булгаковская фантастика, особенно юмористического толка. Образы, так сильно впечатляющие в тексте, на экране из раза в раз получаются спорными. Например, многострадальный кот Бегемот. Когда мы пытаемся представить реалистичного кота со стопкой водки и маринованным грибом на вилке, получается картинка скорее жуткая, чем смешная. Это, с одной стороны, объясняет впечатление, которое кот производит на «обывателей» в романе, а с другой — как будто противоречит общему тону повествования, в котором все-таки подчеркнут комизм ситуации и обаяние кота. Кинопрактика это наблюдение скорее подтверждает — линия Бегемота, такая смешная и увлекательная в книге, страдает и теряет привлекательность во всех трех фильмах, которые я видела.
И тут на помощь приходит то обстоятельство, что булгаковский юмор, очевидно, во многом построен на его практике работы в сатирических журналах 1920-х, опыта фельетониста. У раннего советского фельетона — особый язык и поэтика, а визуально ассоциируются с ним первым делом карикатуры и шаржи, иллюстрировавшие такие фельетоны в газетах и журналах (в которых художники были не менее важными героями, чем авторы текстов). Так что если мы вообразим кота Бегемота нарисованным, как из сатирического журнала — жуть уходит, Бегемот действительно обаятелен и смешон. С этой точки зрения идеальной экранизацией «Мастера и Маргариты», возможно, мог бы стать анимационный фильм.

2.
Как же легко и динамично написан роман! Так получилось, что «Мастера и Маргариту» я очень полюбила с детства (спасибо как раз коту Бегемоту, очаровавшему меня, когда мама как-то на летних каникулах взялась читать книгу мне с кузиной-старшеклассницей вслух) и перечитывала много раз. Но, как ребенок из семьи филологов, уже в детстве же я знала сложную историю публикации и возвращения этого текста в историю советской литературы. Поскольку дело было в начале 2000-х, то даже на уроках литературы эту историю нередко рассказывали со священным трепетом и акцентом на мученичество Булгакова, а постсоветский ренессанс христианства делал из книги чуть ли не интеллигентскую Библию. Про эту патетику стоит как-нибудь поговорить отдельно, а пока обозначу лишь, что долгое время она мешала мне смотреть на этот текст как на текст и диктовала к нему определенное эмоциональное отношение. Вместо своих чувств при чтении «Мастера и Маргариты» как будто полагалось культивировать чужое, людей более старшего поколения благоговение, чем я, как послушная отличница, и занималась.... (продолжение поста)

(начало поста) ....Сейчас на книгу получается смотреть другими глазами и становится очевидно, что сам автор, при всем булгаковском самомнении, — которое тоже тема для отдельного разговора, — для себя все же еще не был тем мучеником, которым стал для более поздних читателей, и решал местами непосредственно литературные задачи (кстати, одним из достоинств нынешней экранизации «МиМ» я бы назвала то, что она как раз от изображения Булгакова как святого отказывается). Серьезные философские вопросы этого автора волнуют не меньше, чем повествовательный экшн, вопрос о том, как сделать чтение захватывающим и увлекательным. В этом плане очень показательна первая часть, где чуть ли не в каждой главе меняется лицо, с чьей точки зрения мы наблюдаем события, место и время действия, но при этом сохраняется сквозная нить истории и достаточно большой ансамбль персонажей действует слаженно. Очень артистичный монтаж эпизодов, постоянные флешбеки и флешфорварды делают «Мастера и Маргариту» в буквальном смысле остросюжетным романом, а опыт выпуклого сатирического, очень визуального письма Булгакова, о котором я писала выше, превращает этот роман практически не в комикс. И это очень, очень круто, потому что как будто выдает намерение автора писать не только для всё понимающих «бывших» интеллигентов, впоследствии создавших культ вокруг книги, но и для более широкой аудитории, условных будущих Иванов Бездомных, которых ему со своей экзотической темой — «что бы произошло, если бы Сатана посетил советскую Москву 1930-х» — только предстояло завоевать с помощью своего литературного мастерства. Акцент именно на «будущих» читателей здесь важен — потому что невозможность издать такой текст в той литературе, в которой Булгаков существовал, для него, скорее всего, была очевидна. Что ж, маленькая я, влюбившаяся в книжку в 4 классе, не имея никакого понятия ни о «Фаусте», ни о примусе — яркое доказательство тому, что в целом всё получилось.

из значимых переизданий этого года – Ad Marginem перевыпустили "Исследование ужаса" самобытного философа и писателя Леонида Липавского. Как минимум рекомендую из этой книги "Разговоры" – собрание диалогов и высказываний ленинградских "чинарей", дружеского сообщества, в которое вместе с Липавским входили Хармс, Введенский, Яков Друскин и другие обэриуты. На букмейте книгу тоже выложили, но в формате постраничных сканов с нераспознанным текстом, – с удобством цитировать Липавского не получится, но спасибо и на том. Надеюсь, такими темпами Ad Marginem переиздадут и пьесы Томаса Бернхардта, раздобыть которые я пыталась примерно в те же годы, что и книгу Липавского