Думала, что застряну в 700-страничных “Перекрёстках” Франзена на месяц, но очнулась от этого гипноза через пару дней, перевернув последнюю страницу. Обычная вроде история про дисфункциональное семейство, переживающее острый кризис. Полуметровые предложения, прямолинейный толстовский психологизм. Но оказалось, что я соскучилась по этой старомодной литературе, которая плевать хотела на поколение гуппи с 15-секундным вниманием. Франзен вообще никуда не спешит, убивая столько слов и времени, сколько считает нужным. Спешит пускай читатель, пускай ему неймется, пока он не затолкает в себя этот кирпич.

47-летний помощник священника Расс мечтает согрешить с 35-летней вдовой, потому что его жена Мэрион разжирела, надоела и неинтересна даже самой себе. Эрекция уже давно переспорила совесть, осталось только удостовериться в том, что это взаимно. Дети, слава Богу, подросли, да и не то чтобы когда-то требовали отцовского присмотра. Правда, вот с 14-летним Перри что-то явно не то… Но с этим пускай разбирается жена (зачем она ещё нужна-то?) и Эмброуз — харизматичный лидер христианско-молодёжного клуба “Перекрёстки”, в который будто назло отцу таскаются Перри и его сестра Бекки. Ведь знают же, как Расс ненавидит Эмброуза. До прихода Эмброуза “Перекрёстки” загибались, душные проповеди Расса не помогали Иисусу снова стать суперзвездой. А тут припёрся Эмброуз со своими упражнениями на доверие и оригинальной трактовкой христианства, и клуб стал центром притяжения для малолетних хиппарей с гитарами (на дворе 1972, всех уже достала Вьетнамская война). Расс пытался конкурировать, но всё закончилось унизительным скандалом. И даже спустя три года ненависть и обида всё так же свежи. Кстати, Мэрион, разделяет эту неприязнь к Эмброузу, считая его властолюбивым жуликом.
О, Мэрион, такая верная союзница…такая жирная лохматая овца. Если бы Расс не был так занят организацией измены, он бы, может и заметил, что у неё едет крыша. Что роль жены и матери жмёт ей, как шмотки 25-летней давности. Что ей до смерти надоел сам Расс и его провальные попытки замаскировать стояк на вдову. Что ей хочется курить, сбросить вес и годы и найти бывшего любовника, с которым был такой чумовой секс. Тогда же ещё и у Расса, и у Мэрион были какие-то мечты и амбиции. Ну и где это всё? Где этот сверкающий солнечными бликами океан возможностей на горизонте? Пока мы к нему неслись по буеракам, не разбирая дороги, нас окатила, налипла и присохла бурыми брызгами жизнь. Оказывается, это был не океан, а неглубокая лужа, которую мы проскочили, не заметив. Слишком уж неотрывно вглядывались в зеркало заднего вида, уматывая от переломов и сотрясений прошлого. И совсем не смотрели по сторонам.

Когда тебе почти 40, а ты до сих пор не знаешь, кем станешь, когда вырастешь, это всё равно что застрять в тесной вагонетке, которая мотается по кольцевой. С каждым годом скорость растёт и от проносящихся мимо указателей кружится голова и накатывает подблёв: пгт “Семейный”, люкс-курорт “Слава и богатство”, академгородок “Второе высшее”, рудник “Новое начало”, трущобы “Нищетовка”. Тебе бы уже просто остановиться и сойти хоть где-нибудь. Подойдёт даже город-миллионник “Посредствентинополь” с девизом “Ты не один, ты ноль” на приветственном баннере. Ты уже мечтаешь просто жить, жевать и по возможности поменьше думать. Но у вагонетки отказали тормоза, и ты продолжаешь болтаться по кругу в пыльном вихре из обломков одних и тех же мыслей, которые врезаются в голову снова и снова.

Рельсы, проложенные на этом маршруте, отлиты из твёрдого сплава ускользающего времени, тревоги и информационного террора. Про время тебе ещё в детстве рассказали, что оно принадлежит делу, пролетает незаметно и привязано стабильным курсом к деньгам. Полжизни ты счастливо игнорировал этот бубнёж, и страх потратить время впустую был тебе неведом. Эта бережливость появилась позже, когда к тебе нагрянули кредиторы, и развилась в тяжёлое агонально-деффективное расстройство. Бесстрашие и щедрость уступили место нерешительности и скопидомству. И ты превратился в скрягу, который носится с зажатыми в кулачке тремя рублями времени, мучительно прикидывая, как бы повыгоднее их пристроить. А пока ты бегаешь от одного прилавка к другому, сравнивая цены и качество товара, время просачивается сквозь пальцы и падает в канализационные решётки.

Зазывалы с информационного базара, по которому ты мечешься с тощим кошельком, суют тебе под нос свою продукцию. Между прилавками с датой-аналитикой, зиро-кодингом и инвестидеями, разбросаны уценённые авторские интенсивы всевозможных фактур и расцветок. И то тут, то там припаркованы кричаще яркие повозки инфоцыган, которые за сущий пустяк разложат Таро, пошепчутся с кристаллами и спросят у звёзд, что тебе делать со своей жизнью. Рядом разложили свой товар на капотах арендованных суперкаров скоропсихологи и коучи, продающие энергию, мотивацию и координаты 1 процента твоей уникальности. А остальное пространство этого гигантского и расширяющегося рынка заполонили столы-раскладушки мелких лавочников, торгующих безделушками. Ещё вчера они сами были покупателями, а сегодня решили извлечь выгоду из всех своих хобби и образа жизни.

Похлопывая по звенящим временем кармашкам, смотришь на это всё со смесью недоумения и зависти. И невольно присматриваешь себе местечко под прилавок, на котором можно было бы разложить…Что?…Хорошо, ну может быть, прежде чем что-то продать, надо купить…Что?… Ты уже слышишь скрип приближающейся вагонетки и начинаешь проталкиваться сквозь толпу в поисках выхода, выхватывая на ходу словечки из торгашеского арго. Эффективность, саморазвитие, личностный рост, осознанность, скиллы, прокачка, запрос, стабильность, контакт с самим собой, личный бренд, маркетинг, социализация, проявленность, реализация, успех, путь, идея, кейс, энергия, границы, продукт, стратегия, контент, рост, качество жизни, баланс, ценность, создание…

Семена этих слов падают в узкий зазор между “хочу” и “надо” и прорастают побегами инвазивных “полезно” и “неполезно”. И вот ты уже оправдываешься перед самим собой за такие легкомысленные траты как прогулка, чтение, рукоделие и прочие разновидности не самого эффективного и совершенно не прибыльного досуга, который вряд ли поспособствует саморазвитию. Ведь если ты до сих пор не выбрал дело, потеху ты не заслужил. И это та самая стадия самоедства, на которой ты начинаешь чуть ли не вслух пересказывать себе научно-обоснованные факты о пользе сна, прогулок и кратковременного тунеядства. Вместо того, чтобы просто делать, что тебе хочется. Ну потому что “хочется” так давно спорит с “надо”, что у них, как на том рынке, произошла диффузия. #плохо_скрываемый_озалуп

Возможно, я просто эффективно и осознанно рехнулась. Но эпидемия коучинга, вспыхнувшая ещё на карантикулах и заразившая половину моих друзей, свидетельствует о том, что растерянных пассажиров вагонетки больше, чем кажется. Достаточно вспомнить, что большинство психологов и коучей сами были клиентами-пациентами и до сих пор не справляются без подсказок Таро и супервайзеров. Самая благолепная миссия из всех возможных — помогать людям найтись. А из всех разновидностей поисково-спасательных работ самая непыльная и прибыльная — это профориентация и наставление на путь к себе. Так что можно сколько угодно потешаться над птичьим языком коучей и их незамысловатыми маркетинговыми хитростями, но суть происходящего они уловили точно. И поспешили заработать на перепродаже собственной тревоги и растерянности, паразитируя на «непроявленных». И я бы гораздо спокойнее относилась к жрецам успешного успеха, если бы их агрессивная рекламная кампания не строилась на убеждении меня в том, что я упускаю небесконечное время и бесконечные возможности. Я и так это знаю, не нужно меня нервировать ежедневными уведомлениями. #плохо_скрываемый_озалуп

Что-то я так нечеловечески устала от “Тоннеля” Яны Вагнер, что до финала добралась, буквально задыхаясь вместе с героями. Ещё в самом начале, когда жарким июльским вечером несколько сотен автомобилистов оказываются внезапно замурованы в одном из подводных тоннелей Москвы, становится понятно, что сейчас начнётся эта муторная апокалиптически-апоплексическая бытовуха. Беготня из одного конца тоннеля в другой, поиски воды и еды, организация отхожего места и неминуемый распад общества на фракции. Групповая динамика — вещь, изученная досконально, тут ничего нового придумать невозможно, если, конечно, не организовать вторжение инопланетян. Поэтому Вагнер сделала ставку на характеры (ну вот есть же комедия характеров, почему бы не быть драме характеров), выписав фотореалистичные портреты соотечественников и раздав им вместо имён марки их транспортных средств.

В тоннеле, как в аду, застряли люди самых разных возрастов, национальностей, профессий и статусов: пара ментов с психопатом-провокатором на заднем сидении, стоматолог (куда без врача), простой русский мужик на УАЗе-Патриот, строители-вахтёры, гастарбайтеры из Средней Азии, польский дальнобойщик, доктор каких-то наук, инженер-электрик и дальше по мелочи. Ну и естественно, всему этому просто необходима была большая дряхлая шишка на майбахе с карманным чекистом и инициативной тёткой на побегушках. Пока все сидят без связи и чего-то ждут, отгоняя самые неприятные мысли о том, что же такое стряслось “снаружи”, тётка по приказу шишки носится по тоннелю, собирая сведения и пытаясь организовать людей. Но поскольку за спиной у тётки пока что нет вооруженных силовиков, а её мотивы совершенно никому непонятны, люди предсказуемо разбредаются и творят тупую недальновидную хуйню, усугубляя своё положение. Эта несчастная исполнительная тётка вызывает больше всего сочувствия. Классическая чиновница в условиях форс-мажора: панику допустить нельзя, правду говорить нельзя, начальство давит, народ хитрит и саботирует, и все, абсолютно все что-то требуют и ноют.

Естественно, всё это смахивает на попытку представить родное государство в миниатюре, чтобы поставить равноценно тяжёлые диагнозы как “власти”, так и “народу”. Естественно, от этой герметичной истории пахнет гнилью, потом и конспирологическим безумием сегодняшнего дня. Но в охренительно неожиданном финале вместе с воздухом просачиваются новые смыслы и расширяется пространство для интерпретаций. И понимай, как хочешь: то ли это про условия, определяющие качество и уровень жизни обществ, то ли это про качество самих обществ, а то ли это тупо про географическую удачу и неудачу. Но в общем и целом это про людей. И это несомненно экранизируют, потому что очень уж киногеничная книга.

Рано или поздно в изучении языка наступает время для урока на тему “лексика вокруг ширинки". И выясняется, что израильтяне крайне прямолинейны, когда речь заходит о сексе и отношениях. Хотя, что уж там, это выясняется гораздо раньше, когда какой-нибудь мужик решает исполнить легендарный израильский подкат к понравившейся женщине. И поверьте, его не смутит ни её беременный живот, ни пятеро детей на её шее, ни даже муж, стоящий в паре метров. Дети — это радость жизни, муж — ну что ж, с кем не бывает, ну так что, хамуда, мами, мэтука*, как насчёт попить кофейку?
Но вернёмся к лексике. Можно, конечно, старомодно сообщить человеку, что ты его хочешь . Но носитель иврита скажет немножечко иначе: בא לי עליך (ба ли алейха/алайх). Что в буквальном переводе означает: хочется мне на тебя. Взгромопиздиться, прыгнуть, вскарабкаться, прилечь — это уж, как у него или у неё получится. В иврите, например, есть целое слово для случайного одноразового перепихона с незнакомцем סתוץ (стуц). А вот ещё прекрасное: נשבר לי זין (нишбАр ли зайн) — буквально переводится как “у меня сломался хуй” и означает, как несложно догадаться, внезапную эректильную дисфункцию. Но люди обоих полов используют это выражение, чтобы сообщить, что они заебались, замучились, устали и кончились. Кстати, раз уж речь зашла про член, вот вам великолепный вариант грубого отказа на все случаи жизни: זין בעין (зайн бэ-айн) — хуй тебе в глаз. И да, хуй (зайн) - 7 буква в алфавите.

Но самое классное слово в иврите, это, безусловно, דגדגן (дагдэгАн) — клитор. По сути это отглагольное существительное, производное от слова לדגדג (ледагдЭг) — щекотать. Ну то есть…щекотун. Эти ребята довольно точно определили, что нужно делать с этой частью тела.

*милашка, детка, сладкая — щедро раздаваемые ласкательные обращения, которые можно услышать в свой адрес от кого угодно, включая кассиршу в супермаркете. #иврит_для_самых_маленьких #укус_лингвиста_проходит_быстро

Русскоязычные израильтяне — сабры (рождённые в Израиле) или давно живущие в стране репатрианты — беспощадно игнорируют синонимы к слову “брать”. Ничего у них там не “занимает” и никто ничего не “принимает”. У них поездка из дома до работы “берёт где-то час”. А доктор прописал “брать таблетки по одной в день”. Оно и понятно — в их русский перекочевала калька с иврита, который в этом смысле недалеко ушёл от английского, где тоже to take an hour, take a pill. Слух режет прям до крови, всё это время думала я.
А потом решила перечитать “Анну Каренину”. И оттуда на меня вдруг прыгнуло это “берёт время”. А потом Вронский “взял холодную ванну”. В 16 лет я читала этот роман жопой, которую интересовали только альковные страсти. И не обращала внимание на то, как он написан. Как много у Толстого кажущихся сегодня нарочитыми иностранных конструкций, явных заимствований и калек с французского и английского. Такое происходит чаще всего тогда, когда явление или бытовое новшество (типа ванны, которую “взял” Вронский) приходит в культуру вместе с инструкцией на иностранном, которую за неимением времени переводят буквально. Я уже писала об этом в связи с наплывом новинок в 90-е и убогой адаптацией иностранных терминов на русский. #укус_лингвиста_проходит_быстро

Рубрика «Меня укусила Левонтина»
 
Для тех, кто не переставал думать о Римской империи, выходит сериал про гладиаторов под беспощадным названием «Those About to Die» (ужасный, кстати). Его можно было бы перевести «Обречённые на смерть» ну или «Те, кому суждено умереть». Но как же его переводят в России? «Обречённые на славу». Чувствуете аффирмацию, да?
 
С одной стороны, это чисто маркетинговый страх перед словом «смерть» и его синонимами, характерный для продавцов развлекательного контента. Мы продаём вам историю про кровавую резню бесправных рабов, учинённую по прихоти властей, но вдруг вас отпугнёт слово «смерть». А с другой стороны, это очередная попытка навязать населению идею о том, что бессмысленная мясорубка искупается «славой». И лозунг Rise or Die (то есть, восстань или умри), вынесенный в оригинальном трейлере большими буквами, в русском трейлере претерпевает удивительные изменения: «Слава приходит вместе с победой».

Нечто схожее случилось ранее с «Падением империи», который на самом деле называется  «Гражданская война». Ещё одно нестерпимо страшное словосочетание для современного россиянина, собравшегося отдохнуть и отвлечься за просмотром кино. #укус_лингвиста_проходит_быстро

Любите ли вы Киану Ривза так же, как люблю его я? А у него вчера вышел роман. Мой первый старкраш выбрал в соавторы для своего романа самого развинченного фетишиста-трансгуманиста и марксиста Чайну Мьевилля. И если я всё правильно понимаю, это какой-то дикий фарш в жанре «старое-доброе ультранасилие» про проклятого бессмертного полубога, который ищет на просторах Вселенной свою иглу, которая в яйце, которая в зайце, который в утке, которая в ларце. От Киану там только идея и персонаж, а жирчик наращивал Чайна. И это ужасно, потому что Чайна очень классный писатель. Так что пройти мимо не получится.

Рубрика «Меня укусила Левонтина»
 
Ютюб услужливо предложил мне посмотреть видео на тему «Как запустить свою женскую энергию». Запустить, чтоб быльём поросла? Это мы умеем! Сами кого угодно научим! В кратчайшие сроки! Результат 100%!

Низкая чувствительность носителей языка к смысловым оттенкам слов — это моё любимое блюдо. Они там с дивана запускают энергию как ракеты с Байконура, совершенно не подумав о втором значении слова «запускать». Которое несёт в себе резко отрицательный оттенок при приближении к слову «женщина». Ах, эти милые курьёзы из словаря коучей. #укус_лингвиста_проходит_быстро

«Крутой маршрут» Евгении Гинзбург вроде как не нуждается в рекламе — в списке лагерных мемуаров эта книга  занимает одно из первых мест. К тому же, я сейчас нахожусь в состоянии запойного летнего оцепенения и работаю только на приём, а не на раздачу информации. Так что корчить из себя первопроходца на этом асфальте у меня просто нет сил.
 
Это тем более сложно, когда острота и новизна ощущений уже притуплены прочтением мемуаров Петкевич. Вот тогда были шок и оторопь. Вторая командировка в это Зазеркалье советской индустриализации удивления уже не вызывает. Деловито оглядываешься по сторонам, отмечая знакомые места: сюжетно и умозрительно божественная комедия Гинзбург перекликается с одиссеей Петкевич. И хотя гнобили их на разных кругах ада, но гнобили-то по одной методичке. Здесь те же кафкианские процессы, избыточный садизм вертухаев, непосильные нормы и дегенеративное соседство с блатарями. Та же ровно чехарда этапов, напоминающая перепродажу рабов, и даже та же доля чудес, приходящих на выручку в самые отчаянные моменты.
 
Но вот интонации очень разные. Все, кто читал остросюжетную мелодраму Петкевич, отметили этот чрезвычайный магнетизм автора, перед которым не способен был устоять даже матёрый чекист. Все мужики, случайно проходившие мимо Петкевич, вели себя как коты под валерьянкой и сами укладывались в штабеля. Это эротическое наваждение вызывает у некоторых читателей (не у меня) сомнения в надёжности рассказчика. Но книга Гинзбург (за вычетом штабелей из мужиков) подтверждает правдивость этих мемуаров и существенно их дополняет. Самые убийственные главы «Маршрута» — о работе в деткомбинате с детьми, рождёнными у заключённых. Всё, что Петкевич рассказывает по слухам, Гинзбург наблюдает своими глазами: разлука детей с матерями, неизбежное отставание в развитии, зашкаливающая смертность. Тут моя невозмутимость треснула — читать это было тяжело.
 
Но при этом текст Гинзбург дышит еле сдерживаемым сарказмом. К такой литературе подходишь, насупив брови и держа наготове носовой платок. Но никак не предполагаешь, что будешь утирать им слёзы, рыдая от смеха. Тут очень много трагикомично-житейского, откровенно смешного. Юмор у Гинзбург висельный и сквозной как рентгеновские лучи. Там, где Петкевич обречённо вздыхает, Гинзбург наотмашь язвит. Даже страшный по сути рассказ о паранойе и мании преследования, которыми страдали все ссыльные, приправлен лёгким водевильным комизмом. А уж как расписаны столкновения с ортодоксальными сталинистами и смятение колымского начальства после смерти Сталина — обхохочешься. Самого Сталина Гинзбург называет не иначе как «Лучший друг детей, Гений, Вождь, Отец, Творец, Великий Литератор, Корифей» —  и в этой желчи чувствуется запах того многолетнего страха, который даже спустя 20 лет после развенчания культа личности автоматически запускал у советских граждан механизм самоцензуры.

Короче, что я тут распинаюсь — читайте книгу!

Да уж заждались!!!!!!

Кто бы сомневался

Я, конечно, получила удовольствие от драматичного мейкапа Билла Скашгарда в новом «Вороне», но я нихрена не поняла, что это за паранормальный дед у них там вместо злодея. Зато у моего мужа есть вполне рабочая версия, которая хоть как-то объясняет, что это было.

Итак, как вы помните, наркоман-суицидник Эрик встречает в рехабе пианистку Шелли, прячущуюся от наёмников какого-то могущественного старпёра, на которого у неё есть компромат. Когда ищейки старика добираются до наркологички, Эрик с Шелли сбегают оттуда с той же легкостью, с какой я сваливала с уроков физкультуры. После побега герои отправляются в гормонально-романтический монтаж с танцами у костра, чтением Артюра Рэмбо и духовным сближением в ванне.

Но прыткие наёмники всё-таки находят Шелли и убивают на глазах у Эрика, следом отправляя на тот свет и его самого. Под впечатлением от увиденного душа Эрика застревает в захолустном чистилище, где какой-то мутный мужик с собакой , ничего не объясняя (некогда же), обещает ему полное двойное воскрешение. Надо только вернуться и отомстить убийцам. И сохранить чувство к Шелли не дрогнувшим. Но увы, вернувшись к жизни, Эрик находит тот самый компромат, и выясняется, что Шелли работала на своих убийц, принимая участие в странных музыкальных оргиях с элементами расчлененки. Нет, Эрик, конечно, понимает, что Шелли действовала под своеобразным гипнозом, но это знание не мешает ему капельку её разлюбить. Его тут же выкидывает обратно в чистилище, где мошенник с собакой сообщает, что акция «2 души по цене 1 деда» закончилась, и продешевивший Эрик выменивает себя на Шелли.

Потом кровавая баня в опере, нелепый поединок с главным боссом и пробуждение Шелли от передоза рядом с мёртвым Эриком и фельдшером скорой помощи с лицом мужика из Чистилища.

— ???? И что??? Что это было??? Кто был этот дед???
— Он был наркотик! — торжественно произносит Митяй.
И тут всё сошлось: как метафорическое воплощение наркоты, дед преследует своих жертв, крадет их души и заставляет творить херню, которую на трезвую голову они никогда бы не сделали. Единственное, что смущает, это «победа» Эрика, захлебнувшегося собственной блевотиной…

Из меня и так-то блогер как из говна пуля, так я ж ещё родила, а потом переехала на пороховую бочку (aka «доброкачественное сионистское образование»), где война вперемежку с праздниками даёт сильнейшие побочки в виде закрытых детсадов. Когда ребёнок с победным визгом ежеминутно порывается прыгнуть мне на лицо, а за окном периодически слышны взрывы перехватов, сосредоточиться на чём-то более серьёзном, чем чтение новостей о судах Лерчека и «реорганизации» компании Вайлдберрис, крайне затруднительно. Но я и тут читаю. Правда, это моё чтение больше напоминает промискуитет: ещё не закончила с Клариссой Пинколой Эстес (не спрашивайте), как уже бросаюсь в постель с Оливией Лэнг, которая даже в садоводстве обнаружила политический подтекст. У Оливии меня увела Карен Армстронг с апологией апостола Павла — под неё шикарно засыпает ребёнок. И периодически в этот тройничок (на иврите «шлишия», если кому-то интересно) скребутся Рэй Бредбэри, прихватив вино из одуванчиков, и Шолом-Алейхем в компании Тевье-молочника, с которым у меня уже когда-то было. В общем, чтение полностью отражает состояние повседневности — никакой стабильности, никаких планов, действуем по ситуации и, насколько это возможно, по настроению.

Зато на летних каникулах в Москве я начиталась впрок. Начала читать «Подлинную историю Анны Карениной» Басинского, но на второй странице поняла, что для начала надо всё-таки перечитать саму «Каренину». И Басинский прав: каждый раз это какая-то совершенно другая книга. Симпатичный Левин вдруг превратился в зашоренного невротика, органически не способного отклониться от инструкции. Его рассуждения об искусстве и жизни напоминают уроки черчения под песню Мамонова «Стану хорошим» (но это вообще саундтрек к самому Толстому). Лидию Ивановну сегодня бы судили по статье «доведение до самоубийства». Мой любимый Стива, спьяну рассылающий невпопад телеграммы — ходячий мем про алкоголь и соцсети. Бетси — вылитая Собчак. Вронский, хоть и порядочный, но всё-таки безответственный мерзавец. А Анне не помог бы никакой развод и опека над Серёжей — она бы всё равно сторчалась на почве ревности и на фоне утраченного положения. И как-то так неприятно выходит, что прав был Каренин, в мстительном порыве отказавшийся уступить ей сына, разлука с которым давалась ей поразительно легко. Ну и вечно забываемая Анной и примерно всеми режиссёрами дочь Аня показалась мне теперь самым несчастным в этом романе существом.

Интересно было обнаружить, что портреты Каренина и Вронского написаны Толстым «в соавторстве» с Анной. В 16 лет я просто не заметила, как они толкаются у холста, отпихивая друг друга и отбирая кисть. Толстой заморачивается, кропотливо подбирая точные оттенки, но стоит ему на минутку отвернуться, как прибегает Анна и резкими движениями малолетнего вандала с гормональным сбоем пририсовывает Каренину рога и хуй на лбу. Портрет Вронского к концу и вовсе напоминает что-то среднее между музейными акциями экоактивистов и рисунками постояльца психушки, переключающегося с любви на ненависть каждые полчаса. В общем, великий роман. Двояковыпуклый. Мало Толстому было написать про трагические последствия отклика на зов плоти. Он же, как настоящий перфекционист, нафаршировал роман всеми приметами времени — от столоверчения до критики проповедников войны. И ведь свежо, до сих пор свежо! И до обидного актуально.

Год назад я испытала такой шок и страх, какие я не испытывала никогда. И это при том, что я живу в Хайфе, и в отличие от моих друзей с юга и гуш-дана, хорошенько выспалась, а «новости» узнала несколькими часами позднее из града однообразных сообщений от друзей, которые проверяли, живая ли я. Реальность превзошла телек ещё в 2020 году и с тех пор каскадно держит в тонусе такими клиффхенгерами, что не успеваешь запомнить, что было ещё вчера. И в ужасе думаешь о том, что будет завтра.

Но вот год назад я поняла, что я буквально оказалась в своеобразной версии «Ходячих мертвецов». Вооруженные до зубов израильтяне окопались в своей маленькой «Аркадии», а за периметром какие-то зомби, которые то и дело прорываются сквозь забор с криком аллахуакбар «мозги!» И тот, кто ещё минуту назад условно копался в огороде, пытаясь жить нормальной жизнью, берут стволы и едут вычищать периметр и латать ограду. И так раз за разом до бесконечности, ведь зомби неистребимы и неугомонны. Да, вам не показалось, я неполиткорректно сравнила выкормышей Ирана с зомби. Ну а как ещё назвать людей, живущих ради убийства и превращения всех в себе подобных?

Израиль вообще так удивительно устроен, что ассоциации приходят самые разные. Например, совсем недавно поняла, что фантастический детектив Чайны Мьевилля «Город и город» про два соседствующие города-государства Бешель и Уль-Кома — это же натурально про то, как устроены границы Израиля и Палестинской Автономии. Границы Бешеля и Уль-Комы проходят так тесно, что на одной улице могут быть дома и люди разных государств. И им положено не замечать друг друга без особого разрешения.

Причем, местами реальность приближается к абсурдному вымыслу вплотную, как в случае с древним городом Хевроном, поделённом на еврейские и палестинские сектора таким образом, что у тебя буквально одна улица — еврейская, а за углом уже территория арабов. И тут, всё как у Мьевилля — разные языки, культура, даже архитектура. И по обе стороны есть как националисты, мечтающие стереть соседей в порошок, и унификационисты, считающие, что давно пора объединить города. А ещё есть независимая могущественная спецслужба под названием «Брешь», которая следит за соблюдением зыбких границ и подчищает последствия нежелательных контактов между бешельцами и улькомцами.

Загнивающий Бешель более религиозный и консервативный, а Уль-Кома — продвинутый. И тут можно было бы сказать, что Израиль — это однозначно Уль-Кома, да как бы не так. Израиль до такой степени странное место, что он одновременно и Бешель (поселения бедуинов и религиозных сионистов, ортодоксальные районы Иерусалима, засранный Бней Брак и много других удивительных мест) и Уль-Кома (Тель-Авив и прочие жирные города, которые оптимистично застраиваются небоскрёбами).

Русский перевод этого романа настолько чудовищный, что читать это было физически больно. И впечатление от книги у меня осталось самое посредственное. А вот теперь, когда всплыла эта ассоциация, захотелось прям перечитать. Но уже только на языке оригинала.

— Есть такое выражение «питкая водка».
— К нему в пару есть выражение «манкая женщина».
— Это в смысле приманивается?
— Это в смысле манит.
— А может, это не женщина манкая, а просто водка питкая?
#укус_лингвиста_проходит_быстро

Самый быстрый стуц в моём книжном промискуитете случился, внезапно, с «Эрой Меркурия» Слёзкина — истории о существенном вкладе евреев в пиздорез, сопровождавшийся созданием, укреплением и разрушением СССР.

И хотя я отчётливо помню запах нерасторопного чтения, который ударил в нос ещё на форзаце, совершенно неожиданно я проглотила эту книгу за четыре дня. Это тем более феноменально, если учитывать язык Слёзкина, ориентированный скорее на коллег с кафедры социологии и истории, чем на отупевшую от домашних посиделок меня.

Но несмотря на все эти «партикуляризмы», перемешанные с аллегорическими отсылками к дочерям Тевье-молочника, чтиво оказалось на редкость увлекательным. Слёзкин предлагает собственную терминологию, противопоставляя оседлые коренные народы, занятые в огородах и на войне («аполлонийцы») кочевым «профессиональным чужакам» («меркурианцы»), которые издавна преуспевали в определённых сферах (ростовщичество, дипломатия, торговля, медицина, шоу-бизнес etc.), не предполагавших тяжелого физического труда и весьма выгодных коммерчески.

Внутри этой теории Слёзкин рассмотрел историю евреев, попытавшихся в XX веке стать «аполлонийцами» на трёх «Землях Обетованных»: в Америке, Советском Союзе и Израиле. С фокусом на успехи евреев в СССР.

Всё это предваряется ужасно интересным историческим предисловием о том, почему и как евреи, цыгане и прочие парсы так подчеркнуто и демонстративно охраняли собственную чуждость и обособленность, породившую большинство предубеждений и стереотипов. Подавляющая часть которых верна. Грубо говоря, повсеместные интеллектуальные и коммерческие успехи евреев — это статистический факт. А их чувство высокомерного превосходства над неевреями — это вам не показалось.

Корнями это чувство уходит в древние ритуальные противопоставления «чистого и нечистого». И именно поэтому оно взаимно. В том смысле, что его точно так же по отношению к евреям и прочим кочевникам испытывали «локалс». «Аполлонизм» которых был предметом тайной зависти вечных скитальцев. Ну ещё бы, подданство и принадлежность к титульной нации гарантировали хоть какие-то права и защиту. А когда у тебя нет собственного государства, но ты при этом преуспеваешь «в гостях» — ты первый на очереди в кабинет дискриминации.

Поэтому из евреев получались самые непримиримые и радикальные воины за социальную справедливость. А всосанное с молоком матери Пятикнижие к XX веку мутировало в мессианство похлеще христианского. Мало же обрести землю, надо обязательно разбить там Райский сад, где все равны (марксизм), всех вылечим и избавим от страданий (фрейдизм), и никто не уйдёт обиженным (сионизм).

Да, евреи никогда не стремились распылять свою веру среди неевреев — у них же эксклюзивный договор с Богом, подписанный кровью. Но отвергнувшие веру отцов и дедов евреи рубежа XIX-XX веков ударились в социальную ортодоксию. И превзошли по части преданности «священным» текстам (Маркс и Co.) и общему делу собственных предков. С особенным рвением и энергией они становились теоретиками и практиками русской революции, сырьём советской интеллигенции и инструментом Большого террора.

Очень любопытно было увидеть статистику, согласно которой засилье евреев было не только в партийной верхушке и академическом сообществе, но и в ЧК. Среди правоверных евреев-коммунистов, старых тру-большевиков, слепо преданных идеям революции, оказалось очень много провокаторов, шпионов и палачей, которые, по обыкновению, просто очень хорошо выполняли свою работу.

А когда пелена спала с глаз (во многом благодаря культу Холокоста и волнообразному антисемитизму в зрелом и позднем СССР), эти же ортодоксы ударились в оппозиционно-диссидентское движение. Попутно заново обретая национальность (которая не имела значения в молодом интернациональном Союзе), память о предках и «историческую Родину». И опять же, в каком-то смысле достигли успеха.

Всё это время их сородичи в США и Израиле тоже строили свой Райский сад. И по мнению советского еврея Слёзкина, эмигрировавшего в США и преуспевшего там, к концу XX века в выигрыше оказались именно американские евреи. Их земля обетованная оказалась самой чистенькой: там и процветать не мешали, и в семью и религию не лезли, и убивать в промышленных масштабах (уже) никого не пришлось. Не отказываясь от своей национальности и традиций, евреи беспрепятственно проникли в высшие эшелоны власти, коммерческих предприятий, медиа и профессуру.

Но и там было неспокойно. Ведь согласно приведённой Слёзкиным красноречивой статистике, еврейство всегда идёт рука об руку с политическим радикализмом. И в толпе демонстрантов, возмутителей спокойствия и борцов за всё хорошее и против всего плохого доля евреев существенно превалировала над другими этническими группами.

И вот тут как-то сам собой напрашивается вывод, которого в книге Слёзкина нет, потому что писал он про XX век в 2004 году. Но вот смотрю я на то, что происходит в кампусах американских университетов, где бушуют развинченные леваки. Вспоминаю статистику, согласно которой значительная часть профессуры и студенчества (то есть будущей профессуры) в 1970-х была представлена евреями. А потом вспоминаю разочарование советских евреев в деле строительства коммунизма и их же вклад в последовательное обличение советского эксперимента.

И вот какое-то такое… неясное ещё, недооформившееся чувство возникает, что в предрекаемой всеми гибели американского либерализма тоже, при желании, можно будет разглядеть «еврейский след». Не в том смысле, в котором бредят приверженцы безумных теорий заговора, а в самом банальном — преемственном. Ведь кем воспитано современное студенчество? Позавчерашними бунтарями, увлекавшимися большими концепциями о всеобщей справедливости. Бесконечная борьба за всё хорошее против всего плохого, попытки всех без исключения вылечить и сделать ровными и счастливыми заканчиваются, как мы уже видели в XX веке, аутофагией и разложением. Потому что лучшее — враг хорошего. Но об этом уже никто, кажется, не помнит.