Производитель грузового лифта, использованного при ограблении Лувра, рекламирует его:

Когда вам снова придется ехать быстро. Перевезем ваши сокровища весом до 400 кг со скоростью 42 метра в минуту - бесшумно, благодаря электродвигателю напряжением 230 В.

В Средние века уродливые образы предназначались для того, чтобы пугать и через этот испуг достигать неких дидактических, наставленнических целей. В эпоху барокко уродстово используется для эмоционального вовлечения, в эпоху модерна некрасивая эстетика призывает восстать против буржуазного представления о красоте, постмодерн и постпост делает проблемой само понятие эстетической ценности.

Да, мы слышали об условности красоты, и современные мода, кинематограф и искусство по умолчанию подтверждают этот тезис. Сложно поспорить, что понятие о красоте и все современные заигрывания с некрасотой связаны с властью, политикой, экономикой, сферами влияния и так далее. Всё это вроде бы довольно просто и ясно, как и то, что современное искусство в основном уродливо не потому что художники больше не умеют рисовать красиво или рисовать вообще, хотя как вариант это предположение тоже стоит рассмотреть, и по идее если красота была спутницей гармонии, порядка, идеалов и нормы - то теперь, в эпоху насаждения антиценностей, беспорядочности, какофонии, хаоса, уместной эстетической доктриной является некрасота и безыскусность.

Так надо. Поэтому художники выбирают путь бесталанности, посредственности, безобразия, поэтому все красивое - лица, тела, одежда, изображения, музыка, картины, выходит из канона, поэтому наверх поднимаются материалы низкой культуры, поэтому главенствуют сюжеты, вызывающие отвращение, неприязнь или страх, поэтому чистые формы уступают место грязной стилистике - потому что на это есть заказ.

Никто внезапно не стал думать или чувствовать иначе, ни для кого все перечисленное мною не стало эталоном прекрасного, но все понимают, слышат и считывают, производство чего запрашивают сейчас силы, принимающие решения. Диктатуры вкуса больше нет, но теперь люди восхищаются уродливым, потому что есть диктатура безвкусицы.

И это своеобразный культурный жест, часть культурной программы, правда нам объясняют, что эта программа отражает силу произведения менять наше восприятие, что уродливое заставляет нас задавать вопросы, рефлексировать и в итоге восхищаться своей способностью мыслить, переосмыслять и понимать сложное. Но самое сложное это понять, что все эти разговоры просто обман, и признать, что ты и сам обманывался ими. Неужели красивое ничего не меняет в человеке и не заставляет его задумываться и пересматривать какие-то мировые постулаты? Неужели красота не способствует суждениям? Неужели прекрасное не заставляет восхищаться? Неужели при аиде идиллических картин наш мозг перестает работать и душа засыпает? Это все чушь. И красивое и некрасивое, все вызывает мыслительный труд. Но очевидный идеологический запрет на красивое должен вызвать дополнительные аналитические усилия: почему это происходит на самом деле, а не в предлагаемой обывателю удобной теории?

Если визуальный опыт и опыт общения с искусством это элементы в лаборатории моральных и когнитивных способностей, то пора задуматься кто и по какой причине украл половину реагентов и еще утверждает, что так даже лучше?