Доказательства прибывают

очень жду релиз полноценного саундтрека https://youtu.be/HfbKyw6kw8A?si=dWpJ0FB2XjDoVnHQ

Я тут короче переехал в Берлин и с удивлением узнал, что здесь в новогоднюю ночь помимо фейерверков народ стреляет в воздух тупо из оружия. Романтика. С утра идешь, везде гильзы валяются. Новый знакомый по имени Мустафа уже предложил приобрести огнестрел) Европа…

вспомнил что-то как однажды у меня дома, в Шанхае, сидели с гостями, ставили как водится музыку по очереди. И вот тактично дождавшись когда доиграет очередной совершенно проходной текхаус трек с прямой бочкой, по последней моде клуба Рай 2008го года, я наконец поставил свою музыку. Blood Orange. И тогда этот мой знакомый, прости господи, диджей, вдруг спросил меня со снисходительной улыбочкой мол “ты что, правда такое слушаешь?”. Да, блять, я именно такое вот слушаю. провинциалы хуевы. https://youtu.be/wUTlzybSXCE?si=Hq0xbJ7gtCDkSIc7

А тем кто ложится спать — спокойного сна

Первое, что я почуял выйдя с экспресса в Берлине, как ни странно, свободу. Это после трех недель в стране, где теперь боятся всего абсолютно, включая голую жопу. Не мудрено.

Первые дня четыре мне вообще все нравилось. Люди выглядят красивее, одеты лучше и ведут себя добрее что ли чем мне запомнилось. А еще можно коммуницировать. Господи, какое это благо, когда ты вообще со всеми и повсюду можешь коммуницировать. Например, наличных везде боятся как огня просто. Зашел в аптеку купить минералку за сто рублей чтобы разменять 5 тысяч — продавщица сразу “ой сдачи не будет”. Спрашиваю, а если на тысячу наберу? “Ну с тысячи найдется. Ой вы знаете у нас только что инкассация прошла, в кассе четыре тысячи как раз”. И вроде понимаю, что наебывает меня, но как вежливо. По-человечески как-то.

Сразу же по прилету, на второй день пошел менять внутренний паспорт. Старый пришел в непригодность. Работают четко, ничего не могу сказать. Девушки помощницы, терпеливо всех выслушивают и всем подсказывают. Само здание МФЦ все какое-то новое, чистое. Повсюду висят портреты с неживыми лицом Собянина. Ну это как бы нас пост фактум приучают, кого любить благодарить. Сначала не спрашивая назначили, а потом вот приучают.

Паспорт сделали быстро, дней за пять. Приходите забирайте. Вот он, новенький. Радуюсь, листаю, чуть ли не нюхаю. Даже фотка вроде получилась не очень страшная. А внутри еще печать поставили “военнообязан”. Вот не помню была ли такая печать в предыдущем паспорте.

И вот я с новым паспортом в кармане, довольный иду домой к родителям. И все прохожие которые мне встречаются по дороге, какие-то удивительно красивые. Старики с правильными строгими чертами лица и густыми седыми волосами. Почему-то без шапок. Типажи такие, нордические.

Зашел в азбуку, взять что-то к чаю. Хотел взять огурцов за 800 рублей, но передумал. Продавщица рекомендует купить азиатской лапши быстрого приготовления. Нет, спасибо, говорю, я наелся уже лапши, я только из Китая прилетел. А она спрашивает “ой надо же, еще и за границу выпускают?” Опять она — коммуникация. Приятно.

Сижу у себя в крошечных аппартах. Слушаю как трахаются соседи. Секунд по 50 каждый раз. Но уже раз седьмой за день. Не понимаю, завидовать или сочувствовать. Читаю новости, что консульство Германии закрывает на следующей неделе в России все свои консульства кроме Московского.

Ничего такого страшного в том чтобы остаться не вижу, наверное. У меня тут друзья, семья. Найду достойную работу. Возьму ипотеку. Большую черную машину. Куплю в цветном все-таки тот свитер за 45к. Вообще в Москве начал ловить себя на давно забытом желании “соответствовать”. Встроился, значит, непроизвольно в социальную иерархию.

Живя в Китае очень легко было быть снаружи всего. Вне контекста вообще. Это кстати очень расслабляет. Во-первых, морщин меньше. Во-вторых, можно вдруг обнаружить себя пятидесятилетним учителем английского в Азии, без планов и перспектив. C другой стороны, вполне тоже неплохая такая жизнь.

Потом вдруг этот закон о запрете лгбт. Какой в сущности бред. И мне еще пишет старый одноклассник, в духе: “здарова! Че, вернулся? Как тебе Москва?” Я и отвечаю как есть — город похорошел, люди вроде даже добрее и красивее. Если бы еще не принимали все эти ебнутые законы… И тут он так возбудился. “Ебаться в жопу никто не запрещает! Но пусть делают это за закрытыми дверями!” Нас мало, говорит, нам надо бороться за рождаемость! Кого нас? Угро-финнов? Рассказывал мне про семью свою, про то как будет оберегать детей от пропаганды лгбт. О семье и о детях писал почему-то как о некоем достижении. Мне кажется он еще очень хотел спросить что-нибудь типа “а ты часом не пидарок ли?”, но сдерживался. И еще все время почему-то про США писал. “А ты думаешь, что в США…” Я думал даже сюда может выложить, поржать. Потом передумал.

Вообще, заметил, многие почему-то очень болезненно воспринимают, если я, проживающий много лет в другой стране вдруг говорю о чем-то, что мне не нравится в России. Чуваки, прикиньте, так то я тоже гражданин. По факту я тут тоже родился и вырос. У меня тоже есть мнение по поводу происходящего и мне есть с чем сравнивать.

Помню как ахуевал еще с закона об оскорблении чувств верующих. Какова формулировка, а? Элегантно сука. Оскорбление чувств. Как он чувствует… А потом видишь, как эти казалось бы ничем к тебе не относящиеся законы проникают к тебе в голову. Работаешь над рекламной компанией и уже задумываешься, а не оскорбишь ли ты чьи-то чувства…

Выложил несколько лет назад фотку в новых ботинках. Обычные черные дерби, с акцентом в виде пирсинга. Нил Баррет сделал, бывший дизайнер Прады. Друг комментирует: “Симпатично. Но в России за такие могут и предъявить”. Какой же бред. Ты тридцатилетний бородатый мужик, кто тебе что предъявит? Так оно все примерно и проникает в сознание. Причем довольно стремительно. Не прошло и трех недель как я в Москве, а люди уже буквально начали оскорбляться чьим-то половым хуем в носке. Публичные извинения… Это уже не ханжество, это круговая порука.

Город однозначно стал удобнее и эстетичнее, чем 9 лет назад. И больше. Все друзья с которыми встретился — все отлично устроились. Но такие замечательные люди по-другому и не могли.

Помню в детстве когда летал в Берлин, обращал внимание на то, как все просто одеты. И еще было принято обращать внимание на то, что люди могут в общественных местах сидеть прямо на полу. Я думаю, не только потому что чисто (привет московский дрист), а потому что в целом, всем на всех похуй. Свобода она и в этом тоже.

И вот я вышел из блестящего двухэтажного красного поезда (люблю блестящее) на вокзале в Берлине. Спустился в город. Бомж панк придержал мне дверь. Иду, смотрю на бомжей которые в открытую колятся чем-то ядовито синим в шприцах. Смотрю на аккуратные ухоженные здания. На разношерстную толпу. Оборачиваюсь на все, как деревенский дурачок. Я тут еще никого не знаю и у меня тут ничего нет. Но как же приятно снова быть никем.

не мечтал об огнедышащей (китайской) пизде — 0 дней

Бля, в Берлине ОЧЕНЬ много таких типов (ничего против не имею)

Хорошая детская площадка должна ПУГАТЬ

Так, девочки, у кого есть свой косметолог в Берлине?

Блять как же тошнотно звучит все же британский английский, не могу

#книжка
В Москве девяностых дружили все со всеми. Неразборчивые связи плодили интересные альянсы. Идеи и принципы замешивались в причудливые купажи. Среди умников и позёров замелькало подзабытое словечко «постмодернизм». Им объясняли всё, что объяснению не подлежало.
На концертах петербургского ансамбля «Поп-механика» одновременно звучали: военный оркестр с увертюрой к «Лоэнгрину», камерный квартет с пьесой Моцарта Andante до мажор, Валентина Пономарева с цыганским романсом «Не уезжай, ты мой голубчик» и индустриальная группа с электропилами, дрелями и отбивными молотками. Высоколобые писатели эстетского издательства «Амфора» требовали вернуть им право называть пидора пидором, а негритоса негритосом. Командор блошиных рынков Александр Петлюра – тот самый, что вышел из сквота на Петровском – режиссировал клип лучезарной глянцевой диве Наталье Ветлицкой. На шелковых подушках телекафе «Обломов» возлегали, как примирившиеся латники на великом курултае, Артемий Троицкий, тот самый из поезда Рига – Москва, Надежда Бабкина из ансамбля «Русская песня» и Юра Хой из группы «Сектор Газа». Втроем они обсуждали новейшее видео Татьяны Булановой «Ясный мой свет».
Художник Бугаев-Африка путался с депутатами Госдумы, художник Мамышев-Монро с дочкой олигарха Березовского. Я брал интервью у артиста-каратиста В. Сташевского. С обложки рейв-журнала «Птюч» на озадаченных читателей смотрело трио «Иванушки International» topless.
Москва заходилась в карнавальной оргии. Все были немножко не в себе и немножко не самими собой, как и положено во время Карнавала.
Отменялись границы, рушились вертикали, выворачивались понятия. Лихое носилось по улицам и площадям вперемежку со святым. Можно было всё, и никому ничего за это не было.

#книжка
Так девяностые стирали границы и расчищали дорогу для нового культа Ноубрау, который отменял любые культы, любую иерархию ценностей и вкусов.
Для его мировой пандемии нужна была принципиально новая информационная система без редакторов-снобов, программных директоров-недоумков, выпускающих и безответственных секретарей и прочей шушеры, возомнившей себя арбитрами идей и талантов. И эта система уже зарождалась.
В рецензии на главную книгу о девяностых, написанную главным писателем девяностых о похождениях психа, возомнившего себя поэтом Серебряного века – наверное, короче и не описать главного героя девяностых – журнал ОМ, один из главных журналов девяностых, сообщал следующее:
«Приятно открыть такую книгу, очухавшись после очередного психоделического путешествия или рейв-вечеринки, только что досмотрев Trainspotting или джармушевского "Мертвеца", лежа в ванной или сидя в "Кризисе жанра". Чапаев, Анка и Петька; аминазин, первентин и кокаин; дурка, бурка и думка; Будда, Валгалла и Внутренняя Монголия – одним словом, здесь есть всё, что нужно передовой молодежи».
Летом 1997-го года, когда праздник был в самом разгаре и не думал кончаться, журнал ОМ, находящийся на пике своей формы, начал ни с того, ни с сего подводить итоги.
Июньский номер вышел с программной статьей «Революционеры 90-х», которая начиналась словами: «Девяностые. Едва успев начаться, они все быстрее катятся к заветному пределу, за которым всё, как кажется, должно быть по-другому».
Что за предел такой имела ввиду редакция и какими ей виделись новые горизонты, я сказать за давностью лет не могу.
Думаю, что мы все стали надоедать друг другу. Слишком интенсивными, слишком сумасшедшими были эти годы.
Сквозь белила и румяна, бубенцы и погремушки, через дурки, бурки, пляски, маски и скирды шутовской соломы потихоньку проступал чистый замысел Творца.
Поначалу его было не разобрать. Да и кому это было нужно?
Мы парили в невесомости, принимая салон падающего на землю самолета-тренажера за открытый Космос.
Но замысел всё же проступал и состоял он в том, что нам, героям девяностых, предстояло довести до ума стройку восхитительной Утопии, начатую нашими отцами - «шестидесятниками» и замороженную геронтократами-пердунами на целых двадцать лет.
Когда пришло время, и мы подошли к воротам временно опечатанного «неверлэнда», там еще висела прибитая нашими "родителями" пыльная дощечка: «Здесь будут жить красивые, умные и веселые люди. Остальным просьба идти на хуй своею дорогою».
Мы сдули с нее пыль и вошли.
Писатель Анатолий Найман так описывал жителя шестидесятнической Утопии: «Вот, к примеру, Евтушенко был известный щеголь. Идем мы как-то страшной зимней московской улицей, а он — из ресторана, в какой-то шубе не нашей, шикарной, расстегнутой. Навстречу ему папаша в ватном пальто и мальчик. Евтушенко расставил руки и громко сказал: «Вот мой народ!» И вдруг этот папаша в ватнике остановил его и спрашивает: «Ты, парень, из какого цирку?»
Мало кто вспоминает сейчас о том, что именно «шестидесятники», были первыми «прорабами Перестройки». Они первыми хотели свободы, потому что уже узнали ее вкус. Но, как и полагается романтикам, они были не слишком разборчивы в связях и поплатились дважды. Первый раз – по молодости, связавшись с номенклатурой, второй раз – по зрелости, наивно пойдя в народ.
По оконцовке все они тихо эмигрировали кто куда – кто в глухую провинцию у моря, кто подальше от родных берегов вечной скорби и надежды, кто во внутрь себя, в ту самую «монголию», которая внутри всякого, кто способен видеть пустоту.
Так бы кончили и мы, зажатые где-то между кирпичной кладкой клуба «Солянка», поликарбонатными панелями музея современных искусств «Гараж» и стальным боком пиратской яхты «Эклипс», если бы к середине девяностых на горизонте не замаячил новый дивный Виртуальный Мир. И он был спасением.
Реальным местом, откуда приходит помощь.