​​У меня есть пара хороших качеств, но регулярность –– ваще не одно из них. А в Телеграме не так важно, что постить, главное ведь –– много. Потом тянешь и тянешь и ждешь какого-то мегаапдейта, чтобы вернуться к постам, и все больше опускаешься на дно прокрастинации. Но теперь мегапдейты есть у меня!

1. Я начала вести колонку о женском письме в «Литературной газете». Для меня это было органичным решением: кажется, я последний год только и делала, что писала о прозе женщин. И всё самое интересное и новаторское сейчас происходит именно там, я убеждена. Первый текст о «Ране» Оксаны Васякиной вышел в номере от 13 октября и уже доступен на сайте газеты.
2. Моя повестушка «Друг Джонатан» вошла в лонг-лист премии «ФИКШН35» для молодых писателей. Я страшно рада и очень благодарна моему номинатору. А ещё @daskolkomozhno написала рецензию, которая меня обрадовала чуть ли не больше самой номинации.
3. Ещё важные тексты за последнее время:
Рецензия на очень плохую книгу Дмитрия Лиханова «Звезда и крест»: деревянные дубины-фаллосы и много фальшивых слез
Всё, что я думаю об Оливии Лэнг: любовь, показуха, квир-закидоны ради пиара и сидение на дереве в 1997-м
А тут поболтали с пианистом Никитой Лукиновым о том, как решиться заняться искусством, если вы весь из себя уже взрослый

И новости впроброс, чтобы не душнить: я посмотрела сериал «Вертинский» и прошла-таки курс интерьерного дизайна от Марата Ка. Оба события были равно прекрасны и доставили мне кучу удовольствия. Еще меня радует тбилисская, прямо-таки великолепная, погода и хинкали по одному лари. Вот я на горе, например, всем привет!

#редакторское
Тут было наклюнулся и схлынул скандал, но тема мне показалась очень любопытной.

Значит, была тут годовщина гибели Политковской. В Твиттере, ясен-красен, все делали про это посты. И тут в общий поток красивых слов вклинивается кинокритикесса Мария Кувшинова с ОЧЕНЬ УМЕСТНЫМ постом о том, что когда-то она (Кувшинова) стажировалась у Политковской и та посмела черкать и аж выкидывать в мусорку первые репортажи вчерашней студентки. Хны-хны.

Я никак не отношусь к Политковской, но это самое — вы серьезно? Самое время, самое место — и масштаб травмы просто ужасный, ужасный.

Слушайте, когда я делала первую большую редактуру, автор прислал мне в ответ письмо из 600 пунктов, в каждом из которых послал меня нахуй. Это было, да, у меня горели уши, я хныкала. Но больше такого бреда никогда не предлагала.

Дождусь, наверное, когда автор помрёт (не дай боже!), заведу Твиттер и выдам этот секрет аккурат в годовщину. Ибо ты не ты, если кого-нибудь не закэнселил по херне.

(А тексты Кувшиновой, кстати, кажутся мне далеко не блестящими, пресными и глуповатыми по сей день)

Глядите, какую аватарку мне забацала моя подруга Светлана Кожаринова. Не урчите и не отписывайтесь!

#читательскийдневничок #совруслит
Вычитала тут такую мысль, что писателю (шире – автору чего угодно) можно не уметь смешить, это, в общем, простительно. Но вот если он не может всерьез напугать читателя или зрителя, то тут уже всё, пиши пропало. Это любопытная мысль, и справедливость ее можно доказать на вот каком примере.

Когда-то давно мне пришло в голову, что мир скетчей Антона Лапенко (помните такого еще?) – суть мир прозы Кирилла Рябова наоборот, ну, или такой перевернутый его приквел. Это лимб позднесоветского и постсоветского прошлого, в котором персонажи застряли навечно, только подсвеченные таким вот умильным светом. Милый несуразный инженер в берете, карикатурный бандит, прыгучая проститутка, рокеры, которые обдолбались синькой, сумасшедший старец с картинами. И все это смешное, безобидное, ласковое.

Если разобраться, то у Рябова из романа в роман кочуют те же персонажи: проститутки, бандиты, сонные чоповцы, условные несуразные инженеры, простые ребята, которых занесло в эти разборки. Но главное –– это тоже лимб между девяностыми и двадцатыми, застывшее сонное пространство русской тоски. Знаете плейлисты русских думеров? Там, где перепевки Цоя вперемешку с «Воскрешением» – мелодией о космической мечте, которую мы просрали. А следующий трек уже из десятых, «эмалированное судно, окошко, тумбочка кровать / жить тяжело и неуютно, зато уютно умирать».

(По-моему, эта песня на стихи Рыжего вообще отличный гимн ко всему, что написано Рябовым).

Так вот это я к чему, спрошу еще раз: помните вы Лапенко? Скетчи, инженеры, умильный мир поздних восьмидесятых, серванты и безобидные «Железные рукава». Хорошо было же, смешно, да? А долго ли продержалось? Быстро ли надоело?

Ну, просто этот блестящий лимб совсем не настоящий, плоский он. Хотелось бы в нем повариться, но мы не в нем. Только на Новый год, может быть, приближаемся, если встречаем с мамой и бабушкой. Да и то.

А вот тот, о котором пишет Рябов, –– настоящий русский мир последних тридцати лет. От него веет хтонью, в нем страшно, жизнь тяжела и неуютна, да. Но в нем мы живем каждый день, валандаемся в его тоске. Поэтому он продолжает нам быть интересным, поэтому исчерпает себя еще очень нескоро.

И новые «Фашисты» (кстати говоря, отличный сборник) только это доказывают. Русским думерам шлем привет!
https://youtu.be/c69eHlQrKaY

#рецензиичитануги #переводное
У меня есть рубрика о женском письме в «Литературной газете» – в новом номере рассказываю о романе Одри Лорд «Зами: как по-новому писать моё имя» от No Kidding Press.

Впервые он увидел свет в 1982 году, и это очень смелая история взросления чернокожей девочки из Гарлема в полной жестокости Америке тридцатых и сороковых. Однако речь не про литературу травмы, это такое, полноцветное во всех смыслах издание, интересное видение жизни. Да и сама Одри Лорд — фигура во всех смыслах легендарная. Рада, что ее открыла для себя – открывайте и вы.

​​#читательскийдневничок
Впервые за долгое время не могла успокоиться, пока не дочитаю книгу — а дочитав, долго-долго не могла уснуть.
Речь про «Райский сад первой любви» Ли Ихань — пожалуй, самый страшный роман, который я нашла за последние пару лет.

(Спасибо за наводку «Прочтению» и Полине Бояркиной!)

История вот какая: где-то на Тайване стоит многоэтажка, полная красивых, образованных и богатых людей. Есть там красавица Ивэнь, которую по ночам до кровавой рвоты бьет муж. Есть там подружки Сыци и Итин, одну из которых с тринадцати лет насилует взрослый мужчина –– да так закручивает, что она сама себя убедит в том, что это любовь. Есть и сам этот мужчина, их сосед Ли, бездарный и глуповатый учитель, смысл жизни которого – дурить и растлевать малолетних школьниц.

«Ли Гохуа лежал в кровати, а внутри у него скреблась мысль, словно кошкиным шершавым язычком: она даже плачет беззвучно, ее насилуют, а она и не пикнет. Сучка. Маленькая сучка. Фан Сыци подошла к своей одежде, присела на корточки и зарылась лицом в юбку. Прорыдав две минуты, она процедила сквозь зубы, не поднимая головы: "Не смотрите, как я одеваюсь"».

Это не книга о травме — не о расковыривании, преодолении и всём таком. Она о нарушенном миропорядке, о громадности зла, о том, как губительно и неизбежно молчание. Автор виртуозно делит историю на три части: сначала рассказывает, как насилие выглядит снаружи, потом — не щадя читателя, пропуская через мясорубку — как все это бывает изнутри, и глазами жертвы, и глазами насильника. Последняя часть — снова снаружи, ощущение, как когда вода смыкается над головой утонувшего. И пишет Ли великолепно, тончайшим и точнейшим образным языком.

Это такая книга, от которой накрывает дикий гнев, это такая книга, которая открывает всю бездарность, примитивность, ограниченность зла и выворачивает наизнанку вот какую правду о мире: ничтожные люди иногда убивают самых лучших, и ничего ты с этим не сделаешь.

«Он обнаружил, что табу на секс с девочками — это очень удобно. Если силой взять девочку, то весь мир единодушно считает, что она сама виновата, даже сама девочка так считает. Чувство вины снова гонит ее к нему. Чувство вины — древняя чистопородная овчарка».

«Учитель английского не поймет то ликование на грани с желанием пуститься в пляс, которое Ли Гохуа испытал, узнав, что одна из школьниц наложила на себя руки. Высшая похвала мужчине — совершенное ради него самоубийство. Ему было лень думать о разнице между "ради него" и "из-за него"».

Тем ужаснее, что книга основана на реальных событиях. Ли Ихань покончила с собой в 2017 году, через год после публикации романа на родине, всего-то навсего в двадцать шесть лет. Потому что, конечно же, такое почти невозможно написать, не побывав в шкуре жертвы и не сойдя с ума. Это автофикшен, который не называется так, в котором протагонист расщеплен на жертву и наблюдателя, чтобы уж точно всё вместить.

А «райским садом» — спасибо издателю за подробные комментарии — на Тайване, оказывается, называют всего-навсего парк аттракционов, где можно прокатиться на американских горках. И ничего больше.

#рецензиичитануги #совруслит
Я люблю сравнивать. Особенно мне нравится класть рядом вещи, которые на первый взгляд вообще друг с другом не вяжутся. Такой прием иногда позволяет объяснить сложное, не пускаясь в вот это вот всё от печки, от мамки, от Бахтина.

По просьбе «Прочтения» рассказала, чем новый сборник Кирилла Рябова «Фашисты» отличается от его предыдущих книг, и сравниваю текст – вот так сюрприз! – с «Полетами во сне и наяву» Балаяна. Если вы будете внимательны, то тоже найдете много общего.

#читательскийдневничок #переводное
Эндрю Шон Грир «История одного супружества»
Popcorn Books, 2021
(осторожно: спойлеры!)

Вот актеры бывают драматические и характерные, читай — комические. Горе тому, кто перепутает своё амплуа, травести не может играть Офелию, а Сухоруков — героя-любовника.

Грир хорошо попал в свое амплуа с книгой «Лишь» — там было о судьбе писателя, который подобрался к сорокалетию, а ничего путного из себя не вымучил, да еще и любовник бросил. Очень смешная и простая история, недаром «Пулитцера» получил. «История одного супружества» –– ЗАМАХ НА СЕРЬЕЗНЫЙ РОМАН, чтоб там про любовь, страсти, тайну, захватывающие плот твисты, а фоном — война, это совсем уж чтобы брови насупить.

Где-то в Сан-Франциско тридцатых-сороковых живет себе Перли Кук, обычная чернокожая женщина. Примечательного в ней только то, что у нее Очень Красивый Муж по имени Холланд. Она ему всячески служит, вырезает из утренних газет плохие новости, чтоб его не огорчать. Спит он с ней в разных спальнях — сердце больное, что поделаешь. Однажды к ним в дом приходит некто Базз, старый приятель мужа. «Сгущаются силы неясной природы, и я не знаю, какой». Базз ведет себя так, как будто вот-вот признается Перли в любви… но признаётся в другом. Они с Холландом — старые любовники, и он хочет его увезти подальше от Перли. Ну как бы где их скучная семья, ребенок и собака, а где –– светлое чувство двух мужчин, красивого и богатого, друг к другу. Предлагает Перли взамен кучу денег. Самое прикольное, что она соглашается.

Это был первый плот твист, а про второй я вам не скажу. Уже благодаря первому я поняла, что очень старомодна как читатель — когда Базз появился на пороге дома героев, я подумала, что дальше будет римейк спектакля «Кто есть кто», ну, где муж и незнакомец поменялись местами. Непонятно, почему Холланд, который за весь роман произносит всего три фразы, становится центром притяжения таких страстей — писателю мало назвать красивое красивым, увы. Непонятно мне, неразумной, почему Перли за все годы действия так и не спросила напрямую: «Милый, а кто тебе этот дядя? А ты точно хочешь с ним сбежать в далекие голубые дали? А чего раньше молчал?» Всё крутится вокруг переживаний героини, но по правде, она и самой себе не интересна — так почему должно быть интересна мне?

Пружинка, которая скрепляет роман, слишком уж примитивная –– гадаешь, чем же всё кончится. Написано неплохо, отвращения нет — но и потрясения никакого. С первых строк понятно, что книга писалась под экранизацию с миллиардными бюджетами — чтоб блестящая машина, мост в Сан-Франциско, золотые поля, как в песне у Стинга, перчатки с красногрудой птичкой. Что ни сцена, то ах какие декорации. ДиКаприо позвонит.

«Это история о войне. Она должна была быть о другом. Она начиналась как история любви, история супружества, но война налипла на нее со всех сторон, как осколки битого стекла».

Ну да, это роман про войну в том числе, про бедных мальчишек, которых она калечит. Один человек съел свой палец от голода, двое мужчин не смогли быть вместе — вот такие ужасы описывает Грир. Увы, нам, воспитанным на «Горячем снеге» и прочих «Иди и смотри» трудновато проникнуться. Хотите новоэтично бейте меня, хотите — нет.

#рецензиичитануги #читательскийдневничок #совруслит
Худшая книга прошлого месяца (а то и года) –– «Имени такого-то» Линор Горалик. Увы, кажется, это не просто мне не зашло, или я не понимаю такой психотропной эстетики, или там верхом на зайце ПЦ не дают покататься. Кажется, это действительно фарш, бессмысленный и беспощадный фарш по рецепту «Дома, в котором» Мариам Петросян. Написала полную рецензию для «Литературной газеты», прочитать можно туть.

Лучшая книга прошлого месяца (а то и года) — «XX век представляет. Избранные» Михаила Трофименкова. Это сборник эссе об артистах, писателях, режиссерах, определивших судьбу прошлого столетия: тут и Юрий Богатырев, и Жа-Жа Габор, и Битов, и Янковский, и Антониони. Вообще для меня эта книга оказалась не только местом, где можно как будто послушать ОЧЕНЬ умного человека, который ну ОЧЕНЬ хорошо владеет русским языком (в отличие от...), но еще и такой отправной точкой для заполнения пробелов. Я вроде человек, довольно хорошо насмотренный в советском кино, — и столько, оказывается, не знаю. Ну что ж, будем исправлять!

​​#читательскийдневничок #русскаяпроза
Читала «Каждые сто лет» Анны Матвеевой и прониклась историей свердловского маньяка (она там в сюжет завёрнута), аж кошмары начались. Будто в подъезде завёлся маньяк, который душит в лифте, и ничто от него не спасает. Проснулась в холодном поту и только потом вспомнила, что ни подъезда, ни парадной у меня теперь нет. Какое счастье!

Вообще роман отличный: интересный, живой, выпуклый, и пропорция реального/выдуманного соблюдена искусно. Кое-что из архивов, реальных дневников, свидетельств и хроники. Кое-что –– полностью фантазия автора. В сюжете две истории, два голоса, два дневника: школьницы Ксаны из восьмидесятых и дворяночки Ксенички из конца восьмисотых. К счастью, события их жизней не повторяют друг друга шаг в шаг, это было бы и бессмысленно, и неинтересно, и глупо. Ну что, Ксана хочет джинсы-бананы, а Ксеничке теперь хотеть корсэт? Слава богу, нет, ничего такого.

Но если вы приложите любую судьбу к любой женской судьбе, как рисунок на кальке, вы найдете много общих линий. Все женщины одиноки по-своему, сказала бы я, предельно упрощая. Каждые сто лет мужья будут предавать, дети болеть и умирать, каждые сто лет ждешь, что судьбы тебя одарит счастием, и каждые сто лет садишься на жопу. Ждёшь, ждёшь, тянешь лямку, выплачиваешь чужой Долг – а потом однажды ждать перестаешь и начинаешь просто жить, как придётся.

«И жизнь, дарующая всё, что обещала», как в стихотворении. Только оно про загробный мир.

Книга грустная, книга взрослая, книга, которая говорит о до горечи банальных вещах, увлекательно, необходимая книга, роман воспитания от двадцать второго года. Я очень люблю образ цепи, которая связывает женщин всех времен, как на старом дудле. Так вот «Каждые сто лет» — книга как раз про это.

И отдельно хочется сказать, раз уж формат позволяет, про персонажа Иры Таракановой — глупой, ленивой, с рыжими волосами в подмышках, грязно-эротичной, вызывающей то отвращение, то жалость, то гнев, то нежность, шлюхе и княжне одновременно. Если бы раздавали книжные «Оскары» за роли второго плана, в этом году я бы отдала статуэточку ей. Но увы, даже иллюстраций к недетским книгам нынче не делают –– а если и сделают, то долго придется ждать. Пока пусть будет дудл.

(Вдогонку: вы не знали, что нуждаетесь в этих стикерах, но вы в них нуждаетесь, поверьте, поэтому я их нахерачила. Не благодарите – ибо кто, если не я.)

Субботнее напоминание о том, что Рыжий — великий.

Про новый сезон Нацбеста вы где угодно прочитаете: теории заговора, негодования, поздравления, всё вот это вот. А вот отборных литературных тик-токов кто ж вам ещё принесёт?

(Ну или можете считать, что это пост для вдохновения членов Большого жюри)

​​Как и у многих знакомых, всю неделю не было ни слов, ни сил, вообще ничего. Семь дней не хочется ничего, включая еду и сон, чувствуешь себя как в кино (кажется, это деперсонализация), но очень мечтается опять чего-то захотеть: съесть буйабес в кафе, пойти погулять после работы, хоть что-нибудь простое. Но не получается.

Двадцать третьего февраля был очень хороший день: там, где я сейчас нахожусь, было аж двадцать градусов тепла, солнце брызгало во все стороны. Мы сидели в парке в одних толстовках, а кругом подросточки катались на скейтах. На ступеньках тусовались русские дети, мальчик и девочка, ели пиццу из коробки и обсуждали, у кого самокат лучше. В романе «Июнь» того-писателя-которого-сейчас-очень-не-любят это последняя сцена: теплый день, девочка идёт с папой по лесу, и ей очень-очень хорошо, и она думает, что так отныне будет всегда. А потом они выходят из леса и видят толпу людей возле репродуктора. «Никто не говорил, и репродуктор тоже ничего не говорил, вообще не было ничего, кроме музыки; но он догадался».

Удивительным образом меня пару дней успокаивал альбом с фотографиями Елены Щаповой, Muse Elena. Не знаю даже, почему, — возможно, потому что в красоте Елены и в ней самой столько жажды жизни и удовольствий, что это на время заглушает тоску. Может быть, потому что точно знаешь, что в то время, когда были сделаны эти фотографии, им с Лимоновым особенно нечего было жрать, эмиграция, положение трудное. Помните сцену из «Эдички», когда она просит принести какой-нибудь еды, лежа на каком-то паршивом матрасе в чьей-то грязной квартире? Ну вот. И все равно жажда жизни, все равно — жизни! «В мире, где ничего не было, у Елены было всё». Никогда особенно её не любила, но вот сейчас помогает.

Ещё я пересмотрела «Летят журавли» — это, конечно, не в порядке эскапизма или успокоения. Однако странным образом всё равно стало легче. В другом телеграм-канале собираю прямую речь тбилисцев, которые меня окружают, –– это уже точно та практика письма, которая чтобы с ума не сойти. Из осмысленно полезного собрала вот такой пак материалов, которые могут помочь вам, будут ещё.

Не знаю, что сказать напоследок: ни в том, что это скоро кончится, ни в том, что кончится хорошо, я не уверена. Буду постить сюда книги, материалы о книгах, иллюстрации, цитаты, которые лично мне помогают. Помогают не то чтобы выпасть из реальности и не то чтобы примириться с ней –– нет. Просто на секунду приостанавливают хаос.

Зато теперь никакой литературы травмы, которая многих почему-то так раздражала, больше не будет (потому что по всем ударит такая некислая травма, которая все обнулит и сотрёт). И Пелевин вам осенью выдаст на-гора лучший свой роман. Вспомнятся забытые книжки про девяностые, люди подтянут английский, потому что переводить будут в разы меньше, и вообще печатать станут только шыдевры, потому что запасы бумаги не резиновые, а деревянные. Ага.

#киносреда
Веселых мыслей как не было, так и нет, — но человек такая скотина, которая и правда ко всему привыкает. Вспомнила много фильмов и книг про разных неприкаянных, измученных историческими переломами, войнами и эмиграцией людей. Сегодня — три фильма в кассу.

Интердевочка (реж. Пётр Тодоровский, 1989)
Про то, что с женщиной делает нищета. Сюжет вы прекрасно знаете и без меня: медсестра Таня Зайцева по ночам подрабатывает в гостинице «Интурист» и находит там шведа, который готов на ней, вроде как, жениться. Швед, как водится, страшный, тупой и бездушный — то ли дело наш ленинградский шофер из соседней парадной. А впрочем, дело даже не в этом, а в том, что даже с цацками и на новой машишке, но без Родины, –– плохо. Очень люблю последнюю сцену, когда она едет под дождем к маме под песню «Бродяга»: «По диким степям Забайкалья…»

Малена (реж. Джузеппе Торнаторе, 2000)
Про то, что с женщиной делает война. Сюжет вы можете и не знать, а вот кадр с Моникой Беллуччи, которой пятьдесят мужиков протягивают свои зажигалки, видели уж наверняка. О том, как извращенный войной мир перестает воспринимать красоту, издевается над ней, втаптывает в грязь и изгоняет. Малена Скордиа, «лучшая задница Сицилии», прекрасная молодая вдова, тут живая метафора и пример того, как крайняя степень отчаяния делает женщину шлюхой. См. про Таню Зайцеву выше.

Маленькая Вера (реж. Василий Пичул, 1988)
Про то, что с женщиной делает безысходность. Излет СССР, маленький приморский городок — и юная гибкая Вера, искательница приключений на свою…. ну да ладно. С другой стороны, выбор-то у нее небольшой: менять партнеров, как перчатки, ходить на танцы с традиционными драками, поступить в ПТУ на телефонистку, выйти замуж, погрязнуть в семейных скандалах. Но — вот ужас — появляется надежда на счастье в лице белокурого юноши Сережи. А надежда, как известно, штука опасная, иногда лучше уж жить совсем без нее. Самый жизнеподобный фильм из всех, что я знаю.

https://www.youtube.com/watch?v=jB5MMfCpj88

#киносреда
​​Если вам хочется чего-нибудь духоподъемного, то лучше поглощать всё, что было сделано сразу после войны, в сороковые-пятидесятые. Вот там сила, надежда и обновление. Людям казалось, что теперь-то мы заживем, отстроим заново города, и все будет так хорошо, как никогда еще не было. Думаю, что и бывало –– с удовольствием пожила бы в Москве шестьдесят первого года.

К середине семидесятых люди поняли, что их конкретно наали –– опять. Отсюда и такая тоска, в любом рассказике, в любой пьесе, любом фильме, даже самом премилом, типа «Старшего сына» по Вампилову. В мемуарах артистов, писателей, философов, в каждом слове о том времени — безысходность. К восьмидесятым все стало окончательно ясно, и поехал вагончика треша с книжками Кунина и «Маленькими Верами».

Поэтому — да, любой фильм или книга конца пятидесятых вам может помочь сегодня, как листок подорожника на больное. «Любить», «В добрый час», «Мне двадцать лет», «Еще раз про любовь», много их, в общем, про юность страны.

Да, а еще я думаю, что надо бы перечитать «Вий». Почему? Потому что это главный текст русской литературы о бессилии человеческого слова.

#читательскийдневничок
Ничего более жуткого, чем «Людочка» Астафьева не было в литературе конца восьмидесятых; мало что честнее за последние тридцать лет написано о насилии и судьбе женщины; а сильнее, может, и ничего. Разница вот какая: у Людочки в 1989 был хотя бы отчим, посмертный защитник, у Людочки в 2019 отчима бы уже не было, или он сам и был бы насильником.

В некотором роде Астафьева повторяют «Рассказы» Мещаниновой — вот там как раз отчим и становится фигурой, замыкающей на себе зло. Треугольник Карпмана лишается спасителя, вот что. Девочки остаются висеть в лесу, и некому за них мстить, и мир очень опасно и нехорошо делится на фем и всё остальное.