Книжка из постоянной экспозиции Государственного исторического музея. Это Аристотель, «Тайная тайных», список конца XVII века. Книжка открыта на главе 3 «О природе или естестве комет». Цитата: «Изложение популярного в России сочинения древнегреческого философа и ученого об устройстве Вселенной. Включает также сведения по медицине».
Великая?.. Безкровная?.. Русская?.. Февраль 1917 года. С. В. Фомин. «Московскiя Ведомости», АНО «Культурно-просветительский Русский издательский центр имени святого Василия Великого», 2019.
На книжной ярмарке.
Я: А что это у вас за книжка? или это журнал?
Стендист: Которая?
Я: А вот эта. Смотрю, дореволюционная орфография, но, насколько понимаю, книжка-то современная…
С.: Давайте посмотрим.
Я: И кто автор?
С. (листает): Не понимаю… (отдаёт книжку, следом передаёт визитку) Как узнаете - напишите мне.
Так началось моё знакомство с творчеством Сергея Владимировича Фомина. Литература, мм, не для слабых духом. Фомин - журналист, писатель, публицист, профессиональный историк, увлечённо исследует историю России, династий и церкви, включая глубокое «копание» периода революций и Гражданской войны. Всё такое интересное, однако есть «но».
Представьте стиль, соединивший юдофобию, ненависть к социалистам и масонам, фанатичную преданность монархизму и неиссякаемый имперский шовинизм. Плюс тщательно подобранные факты (факты!) и цитаты воспоминаний и переписки. И всё это - о февральских событиях 1917-го. Ярко? Безусловно. Правдиво? Ну… скажем так - калейдоскоп. Цитатно.
* … Временный комитет Государственной думы… в период с 11 до 12 часов ночи с 27 на 28 февраля… В. А. Маклаков… был «поставлен во главе Министерства юстиции». Ситуация была парадоксальная. Ведь и Керенский был тоже комиссаром юстиции. Причём, назначение его на этот пост произвёл М. В. Родзянко и сделал он это в связи с негласным надзором за Керенским полиции. «Он их не любит, - сказал Родзянко, - и пускай с ними расправляется. Назначим его комиссаром юстиции».
* «Перед Таврическим дворцом, - по словам одного из очевидцев, - тысячами толпились восставшие солдаты, ожидая приказов только что назначенной Военной комиссии Думы. Время от времени из здания выходил очень возбуждённый прапорщик и кричал ожидавшей толпе, что желающие участвовать в занятии той или иной железнодорожной станции или правительственного здания должны заявить об этом. Затем несколько десятков человек собирались вокруг «лидера» группы и быстро уходили с ним в том или ином направлении…».
* «Я был счастлив с этими толпами… так чувствовал утончённый эстет Виктор Шкловский. - Громили магазины, полицейские участки, трамваи. Особенно любили забавляться с «малиновыми» (городовыми), убивали, спуская под невский лёд. «Гуляющие», как бы играя, не только палили магазины, «спекулянтские» склады, суды, полицейские участки. Прямо на улицах, «во имя свободы», они устраивали ритуальные сожжения «врагов народа», выявленных сообща толпой…».
* «Таврический, - писал понимавший всю серьёзность обстановки член Военной комиссии С. Д. Масловский (Мстиславский), - был, по существу говоря, не боеспособен. Хотя в первую же ночь удалось стянуть туда значительные запасы орудия и дворец был переполнен солдатами, - в случае удара скопление это содействовало бы лишь вящшей панике… Можно сказать с уверенностью: если бы в ночь с 27-го на 28-е противник мог бы подойти ко дворцу даже незначительными, но сохранившими строй и дисциплину силами, он взял бы Таврический с удара - наверняка; защищаться нам было нечем: утомлённые за день люди, вповалку лежавшие по коридорам и залам, спали мёртвым сном… Под прикрытием двух нестрелявших пулемётов и орудия, смотревшего жерлом к Литейному, но не имевшего ни одного снаряда».
* Известен отзыв [о Керенском] сразу же после августовского Государственного совещания в Москве генерала А. М. Каледина: «Я редко видел человека, который бы так старался доказать свою силу и вместе с тем оставлял такое яркое впечатление безволия и слабости».
* * *
Лютая книжка. И жутко, что описанный в ней мир и события реальны.
На книжной ярмарке.
Я: А что это у вас за книжка? или это журнал?
Стендист: Которая?
Я: А вот эта. Смотрю, дореволюционная орфография, но, насколько понимаю, книжка-то современная…
С.: Давайте посмотрим.
Я: И кто автор?
С. (листает): Не понимаю… (отдаёт книжку, следом передаёт визитку) Как узнаете - напишите мне.
Так началось моё знакомство с творчеством Сергея Владимировича Фомина. Литература, мм, не для слабых духом. Фомин - журналист, писатель, публицист, профессиональный историк, увлечённо исследует историю России, династий и церкви, включая глубокое «копание» периода революций и Гражданской войны. Всё такое интересное, однако есть «но».
Представьте стиль, соединивший юдофобию, ненависть к социалистам и масонам, фанатичную преданность монархизму и неиссякаемый имперский шовинизм. Плюс тщательно подобранные факты (факты!) и цитаты воспоминаний и переписки. И всё это - о февральских событиях 1917-го. Ярко? Безусловно. Правдиво? Ну… скажем так - калейдоскоп. Цитатно.
* … Временный комитет Государственной думы… в период с 11 до 12 часов ночи с 27 на 28 февраля… В. А. Маклаков… был «поставлен во главе Министерства юстиции». Ситуация была парадоксальная. Ведь и Керенский был тоже комиссаром юстиции. Причём, назначение его на этот пост произвёл М. В. Родзянко и сделал он это в связи с негласным надзором за Керенским полиции. «Он их не любит, - сказал Родзянко, - и пускай с ними расправляется. Назначим его комиссаром юстиции».
* «Перед Таврическим дворцом, - по словам одного из очевидцев, - тысячами толпились восставшие солдаты, ожидая приказов только что назначенной Военной комиссии Думы. Время от времени из здания выходил очень возбуждённый прапорщик и кричал ожидавшей толпе, что желающие участвовать в занятии той или иной железнодорожной станции или правительственного здания должны заявить об этом. Затем несколько десятков человек собирались вокруг «лидера» группы и быстро уходили с ним в том или ином направлении…».
* «Я был счастлив с этими толпами… так чувствовал утончённый эстет Виктор Шкловский. - Громили магазины, полицейские участки, трамваи. Особенно любили забавляться с «малиновыми» (городовыми), убивали, спуская под невский лёд. «Гуляющие», как бы играя, не только палили магазины, «спекулянтские» склады, суды, полицейские участки. Прямо на улицах, «во имя свободы», они устраивали ритуальные сожжения «врагов народа», выявленных сообща толпой…».
* «Таврический, - писал понимавший всю серьёзность обстановки член Военной комиссии С. Д. Масловский (Мстиславский), - был, по существу говоря, не боеспособен. Хотя в первую же ночь удалось стянуть туда значительные запасы орудия и дворец был переполнен солдатами, - в случае удара скопление это содействовало бы лишь вящшей панике… Можно сказать с уверенностью: если бы в ночь с 27-го на 28-е противник мог бы подойти ко дворцу даже незначительными, но сохранившими строй и дисциплину силами, он взял бы Таврический с удара - наверняка; защищаться нам было нечем: утомлённые за день люди, вповалку лежавшие по коридорам и залам, спали мёртвым сном… Под прикрытием двух нестрелявших пулемётов и орудия, смотревшего жерлом к Литейному, но не имевшего ни одного снаряда».
* Известен отзыв [о Керенском] сразу же после августовского Государственного совещания в Москве генерала А. М. Каледина: «Я редко видел человека, который бы так старался доказать свою силу и вместе с тем оставлял такое яркое впечатление безволия и слабости».
* * *
Лютая книжка. И жутко, что описанный в ней мир и события реальны.
Уход Паренаго, или равнодушие национализма. Россия-Китай, XIX-XXI. Илья Фальковский. Издательство «Напильник», 2025.
Книжку ждала, поскольку читаю тг-канал автора (и канал интересный, поделюсь ссылкой в комментах). Там-то он о ней и рассказал, для затравки поделившись фрагментами - о внезапной находке могилы давно почившего и забытого российской историей адмирала Александра Николаевича Паренаго, последующих литературных исследованиях, копании в архивах, синхроне биографий…
Что в итоге? Рано. Слишком рано её выпустили. История (истории) интересная, личности яркие, описываемая природа прекрасна, но книжка получилась сырой, разваливающейся, крайне неровной. Остаётся недоумение - так о чём же она? О забвении? Человеческом равнодушии? Вере в светлое будущее? Эмоциональной нестабильности автора? Гибкой совести власть имущих? Хрупкости человеческой жизни? Взаимной ненависти всех и вся? И всеобщей зависимости друг от друга? Или о совпадении и счастливом случае?
При этом отмечу: Фальковский написал текст, который - при сохранении текущих, мм, тенденций - скоро (уже?) нельзя будет почитать ни в России, ни в Китае, ни в Японии… Цитатно.
* … Занятие Порт-Артура на первый взгляд кажется не самым значительным событием… Как писал в «Красном архиве» (1938 г.) историк Фёдор Ротштейн, за захватом немцами Цзяочжоу и русскими Порт-Артура последовало боксёрское восстание, захват Маньчжурии Россией, русско-японская война, поворот России, после поражения, к Ближнему Востоку и сближению с Англией, разрыв с Австрией - и весь тот круговорот событий, который привёл к мировой империалистической войне…
* … После «Джигита» Паренаго снова перебросили на «Царевну», а 1 ноября 1886 г. в звании капитана 2-го ранга он поступил на новую парусно-винтовую шхуну «Алеут». Под его командованием 6 июня следующего года она прибыла из Ревеля во Владивосток, пройдя по маршруту Копенгаген - Алжир - Александрия - Коломбо - Сингапур - Нагасаки…
* … Когда до императорского двора дошли сведения, что отряды ихэтуаней, появившиеся почти на всей территории провинций Чжили и Шаньдун, приближаются к столичному району, была предпринята попытка реорганизовать их в народное ополчение. Но губернатор Шаньдуна Юань Шикай высказал мнение, что ихэтуани не поддаются реорганизации…
* Если ихэтуани считали иностранцев заморскими дьяволами, то сходные националистические чувства существовали и на противоположной стороне. В России циркулировало представление, что многочисленные китайцы несут собой опасность для населения страны…
* … Япония прибегла к национализму, когда вторглась в Маньчжоу-го и Монголию. В то время Япония продвигала «восточноазиатскую теорию», одним из самых важных аргументов которой было, что «Монголия и Маньчжурия - не Китай», а затем обосновывалось, что Япония, Корея, Монголия и Маньчжурия имеют одно происхождение. Окончательный вывод был таков: «Маньчжурия и Монголия более тесно связаны с Японией, чем с ханьцами»…
* * *
Странная, тоскливая, но всё же интересная книжка.
Книжку ждала, поскольку читаю тг-канал автора (и канал интересный, поделюсь ссылкой в комментах). Там-то он о ней и рассказал, для затравки поделившись фрагментами - о внезапной находке могилы давно почившего и забытого российской историей адмирала Александра Николаевича Паренаго, последующих литературных исследованиях, копании в архивах, синхроне биографий…
Что в итоге? Рано. Слишком рано её выпустили. История (истории) интересная, личности яркие, описываемая природа прекрасна, но книжка получилась сырой, разваливающейся, крайне неровной. Остаётся недоумение - так о чём же она? О забвении? Человеческом равнодушии? Вере в светлое будущее? Эмоциональной нестабильности автора? Гибкой совести власть имущих? Хрупкости человеческой жизни? Взаимной ненависти всех и вся? И всеобщей зависимости друг от друга? Или о совпадении и счастливом случае?
При этом отмечу: Фальковский написал текст, который - при сохранении текущих, мм, тенденций - скоро (уже?) нельзя будет почитать ни в России, ни в Китае, ни в Японии… Цитатно.
* … Занятие Порт-Артура на первый взгляд кажется не самым значительным событием… Как писал в «Красном архиве» (1938 г.) историк Фёдор Ротштейн, за захватом немцами Цзяочжоу и русскими Порт-Артура последовало боксёрское восстание, захват Маньчжурии Россией, русско-японская война, поворот России, после поражения, к Ближнему Востоку и сближению с Англией, разрыв с Австрией - и весь тот круговорот событий, который привёл к мировой империалистической войне…
* … После «Джигита» Паренаго снова перебросили на «Царевну», а 1 ноября 1886 г. в звании капитана 2-го ранга он поступил на новую парусно-винтовую шхуну «Алеут». Под его командованием 6 июня следующего года она прибыла из Ревеля во Владивосток, пройдя по маршруту Копенгаген - Алжир - Александрия - Коломбо - Сингапур - Нагасаки…
* … Когда до императорского двора дошли сведения, что отряды ихэтуаней, появившиеся почти на всей территории провинций Чжили и Шаньдун, приближаются к столичному району, была предпринята попытка реорганизовать их в народное ополчение. Но губернатор Шаньдуна Юань Шикай высказал мнение, что ихэтуани не поддаются реорганизации…
* Если ихэтуани считали иностранцев заморскими дьяволами, то сходные националистические чувства существовали и на противоположной стороне. В России циркулировало представление, что многочисленные китайцы несут собой опасность для населения страны…
* … Япония прибегла к национализму, когда вторглась в Маньчжоу-го и Монголию. В то время Япония продвигала «восточноазиатскую теорию», одним из самых важных аргументов которой было, что «Монголия и Маньчжурия - не Китай», а затем обосновывалось, что Япония, Корея, Монголия и Маньчжурия имеют одно происхождение. Окончательный вывод был таков: «Маньчжурия и Монголия более тесно связаны с Японией, чем с ханьцами»…
* * *
Странная, тоскливая, но всё же интересная книжка.
Ясумаса Моримура. История автопортрета. Каталог к одноимённой выставке 2017 года. ГМИИ имени А. С. Пушкина, издательская группа ABCdesign, 2017.
Не самый свежий каталог, но, как и упомянутая выставка, очень яркий. NB!: ГМИИ иногда вытаскивает (откуда?) свои старые каталоги и устраивает распродажу по символическим ценам - ловите момент.
Моримура - чудный японец, фотограф, постановщик, мастер перевоплощения, тщательный интерпретатор, художник-апроприационист, и попробуйте доказать, что осмысленное творческое заимствование - это не искусство. Впрочем, и с обратным утверждением - это искусство! - тоже попробуйте, интересны аргументы и способность принимать противоположную вашей точку зрения.
Вступление в каталоге - немного заумная, но содержательная статья Ольги Аверьяновой. Не со всем я согласна («многие японцы не понимают иронии»), но некоторые мысли и выводы интересны. Цитатно.
* … Всё это похоже на игры в одиночку, с самим собой, которыми я увлекался в детстве. Перед тем как уснуть, я мысленно переносился в придуманную мной страну и предавался фантазиям о множестве приключений, которые со мной там происходили… Став взрослым, я познакомился с реальным интересным и таинственным миром искусства. И вот тогда вместо придуманной мной в детстве страны , взрослый, перенёсся на страницы истории искусства…
* Стратегия присвоения в своих крайних формах становится воплощением метаметода фотографов 1980-х годов: Шерри Левин, Ричарда Принса и других. Художники-апроприаторы были «заранее оправданы» немецким культурологом Вальтером Беньямином, опубликовавшем ещё в 1934 году своё знаменитое эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»…
* … Создав огромный пантеон собственных прочтений известных произведений, Моримура словно задаётся ироничным вопросом «насколько ценны эти толкования?». Интерпретация взаимосвязана с весьма сомнительной идеей, что произведение искусства можно толковать, главным образом разъясняя «смыслы», иногда весьма призрачные…
* … Прлизведения самого Моримура тоже бесконечно комментируются. Общий вывод сводится к словам Сьюзен Зонтаг: «Интерпретация есть радикальная стратегия сохранения старого… - слишком ценного, чтобы его выбросить, - путём трансформации»… Культ шедевров всегда притягателен для всякого рода «изощрённого глумления», цель которого не уничижительная, а, наоборот, спасительная…
* В целом проблематику художника можно очертить тремя наиболее важными положениями: рассуждение об авторстве и подлинности; отрицание эстетической сакрализации, канонизированной музеями; критическая позиция по отношению к формально детерминированной истории искусства.
* * *
Проблематику художника… Интересная книжка. А фото героя - в комментариях.
Не самый свежий каталог, но, как и упомянутая выставка, очень яркий. NB!: ГМИИ иногда вытаскивает (откуда?) свои старые каталоги и устраивает распродажу по символическим ценам - ловите момент.
Моримура - чудный японец, фотограф, постановщик, мастер перевоплощения, тщательный интерпретатор, художник-апроприационист, и попробуйте доказать, что осмысленное творческое заимствование - это не искусство. Впрочем, и с обратным утверждением - это искусство! - тоже попробуйте, интересны аргументы и способность принимать противоположную вашей точку зрения.
Вступление в каталоге - немного заумная, но содержательная статья Ольги Аверьяновой. Не со всем я согласна («многие японцы не понимают иронии»), но некоторые мысли и выводы интересны. Цитатно.
* … Всё это похоже на игры в одиночку, с самим собой, которыми я увлекался в детстве. Перед тем как уснуть, я мысленно переносился в придуманную мной страну и предавался фантазиям о множестве приключений, которые со мной там происходили… Став взрослым, я познакомился с реальным интересным и таинственным миром искусства. И вот тогда вместо придуманной мной в детстве страны , взрослый, перенёсся на страницы истории искусства…
* Стратегия присвоения в своих крайних формах становится воплощением метаметода фотографов 1980-х годов: Шерри Левин, Ричарда Принса и других. Художники-апроприаторы были «заранее оправданы» немецким культурологом Вальтером Беньямином, опубликовавшем ещё в 1934 году своё знаменитое эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»…
* … Создав огромный пантеон собственных прочтений известных произведений, Моримура словно задаётся ироничным вопросом «насколько ценны эти толкования?». Интерпретация взаимосвязана с весьма сомнительной идеей, что произведение искусства можно толковать, главным образом разъясняя «смыслы», иногда весьма призрачные…
* … Прлизведения самого Моримура тоже бесконечно комментируются. Общий вывод сводится к словам Сьюзен Зонтаг: «Интерпретация есть радикальная стратегия сохранения старого… - слишком ценного, чтобы его выбросить, - путём трансформации»… Культ шедевров всегда притягателен для всякого рода «изощрённого глумления», цель которого не уничижительная, а, наоборот, спасительная…
* В целом проблематику художника можно очертить тремя наиболее важными положениями: рассуждение об авторстве и подлинности; отрицание эстетической сакрализации, канонизированной музеями; критическая позиция по отношению к формально детерминированной истории искусства.
* * *
Проблематику художника… Интересная книжка. А фото героя - в комментариях.
И смерти твоей не увижу. No te veré morir. Антонио Муньос Молина. Перевод Е. Горбовой. Издательство «Polyandria NoAge”, 2025.
Очередная книжка от Молины, которую стоит читать в октябре-ноябре, уже пережив сложный период, преодолев, отмолив, согласившись, в общем, в более-менее стабильном состоянии. Однако сложный период обязательно должен состояться, иначе понять эти испанские порывы, катарсисы и раздраи невозможно. Даже при условии, что они причёсаны классическим английским, лондонской экономической школой, озером Женевы и Нью-Йорком. Испанец - это образ жизни, мышления и… чтения. Стоит учесть.
Книжка состоит из четырёх частей, где меняются главные лица, переживания, истории. Первая - протяжённый вздох о давно прошедшем, сдержанно-страстном, предложение в семьдесят (семьдесят!) страниц. «Это как музыкальная фраза, которая захватывает с первых нот. Я хотел, чтобы читатель почувствовал этот ритм. Я понял, что роман должен быть построен, как камерный квартет…», комментирует Молина (ссылкой на интервью поделюсь). И потому есть вторая часть - сплошной восторг Америкой, нивелированный разобранным состоянием героя, третья - попытка возвращения, объяснений и окончательного расставания, и четвёртая, словно выдох. «Время не всегда лечит… но и не всегда разрушает».
По сути - это история о двух людях и их несостоявшейся (или наоборот) любви, а также ещё об одном человеке - свидетеле их чувств, а попутно - нервном хронологе-эстете, чуть завидующем чужим страстям. Цитатно.
* … не до конца уверенный в том, что стоит ему переступить порог отеля, как он тут же легко и непринуждённо сориентируется в подёрнутом забвением лабиринте улиц его юности, намного более зелёных, чем в его замшелых воспоминаниях, более шумных и с более интенсивным транспортным потоком, заполненных незнакомыми ему юнцами, хотя глаз на этих улицах выхватывает и другие лица, в которых он, пожалуй, мог бы узнать своих ровесников, своих одногодков, тех, кто находится уже в терминальной стадии эпидемии времени, седовласых и медлительных…
* … играть и слушать, наслаждаться сюитами…, впитывать в себя эти звуки и, подсев поближе, смотреть, как играет Казальс, когда они с отцом навещали музыканта в изгнании… вот он устроился в кресле из камыша, и шпиль его виолончели вонзён в гравий дорожки, а волшебные звуки музыки разливаются и плещут… на свежем воздухе, словно бурный поток дождевой воды в канаве или родник в лесу, соло виолончели под аккомпанемент пения птиц и шелеста айвы, … музыка, что ввергала Габриэля Аристу в то смятение чувств, из которого ему никогда и не выйти, в ту красоту, что являет собой естественную часть мира…
* … [он] ходил медленнее, чем я, и не потому, что был старше лет на двадцать, а потому, что с юности имел привычку беседовать на ходу, свойственную, как мне кажется, не только провинциальным испанским столицам, но и Мадриду… И почти всегда возникал такой момент, когда он останавливался, дабы усилить аргумент, подчеркнуть ожидание или задать каверзный вопрос. И нетерпеливые ньюйоркцы шарахались в стороны, принуждённые нарушить неколебимые свои траектории, едва не сбивая нас с ног, жестами и порой негромкими проклятиями в наш адрес давая понять, что мы не на шутку как молодняки им жизнь…
* … я, должно быть, совсем вас заболтал. Это всё вино и испанский язык. Рискованное для меня сочетание. Английский с водой воспоминаний не навевают. К тому же Конни и детям они не интересны… Они же калифорнийцы, и по рождению, и по воспитанию. А в Калифорнии прошлого нет и в помине. Калифорнийцам оно видится антиквариатом, какой-то странной выдумкой европейцев…
* … Я вышел из вагона… На перроне стоял Габриэль Аристу: испанское лицо Сулоаги, кожаная куртка и меховая шапка, созданные для американской зимы, зимы сплошь покрытой лесами, возвышенной и мрачной части штата Нью-Йорк с его республиканским электоратом, вооружённым автоматами, состоящим из последователей Дональда Трампа в глубоко надвинутых бейсболках, и величественными, бродящими на свободе стадами громадных оленей…
* * *
Хорошая книжка. О жизни, слабости, об ожидании, разочаровании и решениях. Как есть.
Очередная книжка от Молины, которую стоит читать в октябре-ноябре, уже пережив сложный период, преодолев, отмолив, согласившись, в общем, в более-менее стабильном состоянии. Однако сложный период обязательно должен состояться, иначе понять эти испанские порывы, катарсисы и раздраи невозможно. Даже при условии, что они причёсаны классическим английским, лондонской экономической школой, озером Женевы и Нью-Йорком. Испанец - это образ жизни, мышления и… чтения. Стоит учесть.
Книжка состоит из четырёх частей, где меняются главные лица, переживания, истории. Первая - протяжённый вздох о давно прошедшем, сдержанно-страстном, предложение в семьдесят (семьдесят!) страниц. «Это как музыкальная фраза, которая захватывает с первых нот. Я хотел, чтобы читатель почувствовал этот ритм. Я понял, что роман должен быть построен, как камерный квартет…», комментирует Молина (ссылкой на интервью поделюсь). И потому есть вторая часть - сплошной восторг Америкой, нивелированный разобранным состоянием героя, третья - попытка возвращения, объяснений и окончательного расставания, и четвёртая, словно выдох. «Время не всегда лечит… но и не всегда разрушает».
По сути - это история о двух людях и их несостоявшейся (или наоборот) любви, а также ещё об одном человеке - свидетеле их чувств, а попутно - нервном хронологе-эстете, чуть завидующем чужим страстям. Цитатно.
* … не до конца уверенный в том, что стоит ему переступить порог отеля, как он тут же легко и непринуждённо сориентируется в подёрнутом забвением лабиринте улиц его юности, намного более зелёных, чем в его замшелых воспоминаниях, более шумных и с более интенсивным транспортным потоком, заполненных незнакомыми ему юнцами, хотя глаз на этих улицах выхватывает и другие лица, в которых он, пожалуй, мог бы узнать своих ровесников, своих одногодков, тех, кто находится уже в терминальной стадии эпидемии времени, седовласых и медлительных…
* … играть и слушать, наслаждаться сюитами…, впитывать в себя эти звуки и, подсев поближе, смотреть, как играет Казальс, когда они с отцом навещали музыканта в изгнании… вот он устроился в кресле из камыша, и шпиль его виолончели вонзён в гравий дорожки, а волшебные звуки музыки разливаются и плещут… на свежем воздухе, словно бурный поток дождевой воды в канаве или родник в лесу, соло виолончели под аккомпанемент пения птиц и шелеста айвы, … музыка, что ввергала Габриэля Аристу в то смятение чувств, из которого ему никогда и не выйти, в ту красоту, что являет собой естественную часть мира…
* … [он] ходил медленнее, чем я, и не потому, что был старше лет на двадцать, а потому, что с юности имел привычку беседовать на ходу, свойственную, как мне кажется, не только провинциальным испанским столицам, но и Мадриду… И почти всегда возникал такой момент, когда он останавливался, дабы усилить аргумент, подчеркнуть ожидание или задать каверзный вопрос. И нетерпеливые ньюйоркцы шарахались в стороны, принуждённые нарушить неколебимые свои траектории, едва не сбивая нас с ног, жестами и порой негромкими проклятиями в наш адрес давая понять, что мы не на шутку как молодняки им жизнь…
* … я, должно быть, совсем вас заболтал. Это всё вино и испанский язык. Рискованное для меня сочетание. Английский с водой воспоминаний не навевают. К тому же Конни и детям они не интересны… Они же калифорнийцы, и по рождению, и по воспитанию. А в Калифорнии прошлого нет и в помине. Калифорнийцам оно видится антиквариатом, какой-то странной выдумкой европейцев…
* … Я вышел из вагона… На перроне стоял Габриэль Аристу: испанское лицо Сулоаги, кожаная куртка и меховая шапка, созданные для американской зимы, зимы сплошь покрытой лесами, возвышенной и мрачной части штата Нью-Йорк с его республиканским электоратом, вооружённым автоматами, состоящим из последователей Дональда Трампа в глубоко надвинутых бейсболках, и величественными, бродящими на свободе стадами громадных оленей…
* * *
Хорошая книжка. О жизни, слабости, об ожидании, разочаровании и решениях. Как есть.
Про книжки - чуть позже, а сегодня было так. Книжная ярмарка Rassvet Book Fair.
В прошлом году она для меня не случилась, а в этом, с учётом всё более удивляющей действительности, пропустить её права не имела.
Пришла - не пожалела. Хорошая концентрация хороших книг.
В прошлом году она для меня не случилась, а в этом, с учётом всё более удивляющей действительности, пропустить её права не имела.
Пришла - не пожалела. Хорошая концентрация хороших книг.