Картина Якоба Йорданса «Сатир в гостях у крестьянина». Исследования и реставрация. Коллектив авторов. ГМИИ им. А. С. Пушкина, издательство «СканРус», 2012.
Начну с того, что я мало что понимаю во фламандской живописи. От ван Эйка, Брейгелей и Рубенса, конечно, никуда не спрячешься, но всё остальное существует дистанционно. Потому имя «Якоб Йорданс» для меня было лишено визуального содержания (а ведь некоторые называют его «самым фламандским»). И так продолжалось до тех пор, пока в этом году я не попала на обновленную постоянную экспозицию старых мастеров в музее им. А. С. Пушкина (к слову, вчера отметил 113-летие), конкретно в зал «Искусство Фландрии XVII века». И тут сработала насмотренность (ещё раз спасибо учителю Анатолию Владимировичу Кованёву за наше художественное детство).
Работа впечатляет размерами (155 х 205 см), запоминается композицией, очень телесным сатиром и яркой эмоциональностью прочих героев… Описываемую книжку увидела на очередной музейной распродаже и не смогла не купить (исследования! реставрация!). И это очень, очень интересно. Цитатно.
* … к началу 1768 года наследники Генриха фон Брюля [графа, кабинет-министра Саксонского двора и владельца картины] получили всё обратно и, что не редкость при дележе наследства, встал вопрос о продаже [художественных и литературных] коллекций. Весть об этом, как и о всякой другой предстоящей распродаже крупного художественного собрания, быстро облетела европейские столицы. Достигла она и берегов Невы. Так совпало, что именно в эти годы российская императрица Екатерина II стала одержима идеей собрать в Эрмитаже не просто хорошую подборку произведений искусства, но именно коллекцию выдающихся памятников, обладающих своим неповторимым своеобразием общепризнанных шедевров творчества старых и современных мастеров…
* … зарубежные исследователи на протяжении последних десятилетий практически игнорировали факт существования картины… Причиной тому, очевидно, стало наличие многочисленных старых реставрационных тонировок, изменившихся со временем и искажавших представление о достоинствах авторской живописи, а также отсутствие у послевоенного поколения западных специалистов возможности детально изучить картину в оригинале.
* … многие картины крупного формата доставлялись по морю свёрнутыми в рулоны и уже по прибытии в Эрмитаж для них были изготовлены новые подрамники… к концу апреля 1769 года было изготовлено 310 резных рам к «выписанным из-за моря… живописным картинам разных профилев…». Такая рама и поныне обрамляет полотно Йорданса.
* … Края холста с авторской живописью оказались загнуты за подрамник, что было продиктовано необходимостью «подогнать» картину к уже существующей или заново изготовленной раме, которая должна была занять своё место в столь популярной в XVIII столетии «шпалерной» развеске на площади большой стены. Ведь в ту эпоху было принято достаточно вольно обращаться с изменением размеров произведений искусства. В зависимости от конкретных условий развески их нередко обрезали по краям или, наоборот, надставляли, тем самым увеличивая повесочное пространство.
* … была выработана специальная методика, для того чтобы можно было размягчить жёсткие приподнятые края грунтового кракелюра и уложить их. Для этого применялись размягчающие компрессы, включающие в себя мёд, воду, спирт и лавандовое масло. После того как кракелюр был уложен, красочный слой необходимо было укрепить (зафиксировать), для этого применялся водный раствор 5%-ного осетрового клея с мёдом…
* * *
Интимные подробности картины - в комментариях. А книжка отличная.
P. S.: книжка на двух языках, все тексты приведены на русском и английском - вдруг кому пригодится.
P. P. S.: в ходе реставрации на картине была обнаружена… собака. Она была зарисована самим мастером, но со временем новый слой масляной краски стал более прозрачным, и сейчас собаку видно. Пишите, если найдёте на фото - угощу кофе ))
Начну с того, что я мало что понимаю во фламандской живописи. От ван Эйка, Брейгелей и Рубенса, конечно, никуда не спрячешься, но всё остальное существует дистанционно. Потому имя «Якоб Йорданс» для меня было лишено визуального содержания (а ведь некоторые называют его «самым фламандским»). И так продолжалось до тех пор, пока в этом году я не попала на обновленную постоянную экспозицию старых мастеров в музее им. А. С. Пушкина (к слову, вчера отметил 113-летие), конкретно в зал «Искусство Фландрии XVII века». И тут сработала насмотренность (ещё раз спасибо учителю Анатолию Владимировичу Кованёву за наше художественное детство).
Работа впечатляет размерами (155 х 205 см), запоминается композицией, очень телесным сатиром и яркой эмоциональностью прочих героев… Описываемую книжку увидела на очередной музейной распродаже и не смогла не купить (исследования! реставрация!). И это очень, очень интересно. Цитатно.
* … к началу 1768 года наследники Генриха фон Брюля [графа, кабинет-министра Саксонского двора и владельца картины] получили всё обратно и, что не редкость при дележе наследства, встал вопрос о продаже [художественных и литературных] коллекций. Весть об этом, как и о всякой другой предстоящей распродаже крупного художественного собрания, быстро облетела европейские столицы. Достигла она и берегов Невы. Так совпало, что именно в эти годы российская императрица Екатерина II стала одержима идеей собрать в Эрмитаже не просто хорошую подборку произведений искусства, но именно коллекцию выдающихся памятников, обладающих своим неповторимым своеобразием общепризнанных шедевров творчества старых и современных мастеров…
* … зарубежные исследователи на протяжении последних десятилетий практически игнорировали факт существования картины… Причиной тому, очевидно, стало наличие многочисленных старых реставрационных тонировок, изменившихся со временем и искажавших представление о достоинствах авторской живописи, а также отсутствие у послевоенного поколения западных специалистов возможности детально изучить картину в оригинале.
* … многие картины крупного формата доставлялись по морю свёрнутыми в рулоны и уже по прибытии в Эрмитаж для них были изготовлены новые подрамники… к концу апреля 1769 года было изготовлено 310 резных рам к «выписанным из-за моря… живописным картинам разных профилев…». Такая рама и поныне обрамляет полотно Йорданса.
* … Края холста с авторской живописью оказались загнуты за подрамник, что было продиктовано необходимостью «подогнать» картину к уже существующей или заново изготовленной раме, которая должна была занять своё место в столь популярной в XVIII столетии «шпалерной» развеске на площади большой стены. Ведь в ту эпоху было принято достаточно вольно обращаться с изменением размеров произведений искусства. В зависимости от конкретных условий развески их нередко обрезали по краям или, наоборот, надставляли, тем самым увеличивая повесочное пространство.
* … была выработана специальная методика, для того чтобы можно было размягчить жёсткие приподнятые края грунтового кракелюра и уложить их. Для этого применялись размягчающие компрессы, включающие в себя мёд, воду, спирт и лавандовое масло. После того как кракелюр был уложен, красочный слой необходимо было укрепить (зафиксировать), для этого применялся водный раствор 5%-ного осетрового клея с мёдом…
* * *
Интимные подробности картины - в комментариях. А книжка отличная.
P. S.: книжка на двух языках, все тексты приведены на русском и английском - вдруг кому пригодится.
P. P. S.: в ходе реставрации на картине была обнаружена… собака. Она была зарисована самим мастером, но со временем новый слой масляной краски стал более прозрачным, и сейчас собаку видно. Пишите, если найдёте на фото - угощу кофе ))
Про книжку завтра, а сегодня - финальный день книжного фестиваля на Красной площади. FYI: у многих издательств скидки 20-30%.
Декабристы в Москве. Художественно-документальный очерк. Г. В. Чагин. Издательство «Детская литература», 1987.
Небольшая книжка для подрастающего поколения, которое, конечно, до́лжно воспитывать и «подруливать» в нужном направлении, тем более если на дворе - 80-е, и всё опять так нестабильно… Геннадий Васильевич Чагин «подруливает» деликатно: пару раз упомянул Ленина, в паре мест гиперболизировал страдания крестьянства, а в остальном постарался быть доступно-научным.
В книжке у меня своя корысть, о чём поделюсь позже. В ней совсем нет самого декабрьского восстания, что понятно: тут речь о Москве, а не о Питере. Соответственно, и некоторые участники упомянуты вскольз, поскольку в Москве бывали проездом. Однако как концепт, как идея исследования, как первый подход к формированию объёмного видения темы книжка просто замечательная. Предпосылки, влияния, личности, противоречия, разногласия, взаимные связи и меняющие ход событий случайности - именно так и стоит изучать историю. Ладно, не изучать, но хотя бы попытаться что-то понять и определиться с собственным мнением. Ценный навык, который вкупе с критичностью мышления далеко может завести подрастающее поколение… Цитатно.
* … писать [воспоминания о декабристах] Пётр Николаевич Свистунов начал по его, Евгения Ивановича [Якушкина] просьбе. Так он и сообщил в письме: «Уступая настоянию Вашему, отложил на время изучение истории Папства и иезуитской истории и принялся писать свои записки…».
* Конечно, ни в коей мере не приходится верить «благонамеренным писаниям» прежних биографов [московского] Университетского пансиона, что в нём будущие чиновники и царедворцы воспитывались исключительно в пламенной любви к государю и отечеству». «Изучая эту идейную атмосферу юношеской жизни, - писала академик М. В. Нечкина, - мы встретим здесь и Вольтера, и Монтескьё, и «оледеняющий деизм» - религиозное «безверие», и толки о тёмных сторонах русской жизни, и мечту о воплощении в жизни «Contrat social» («Об общественном договоре») Руссо, и зародыши первых - полудетских - политических организаций наряду с горячими диспутами о том, что не самодержавие, а именно республиканское правление есть наилучшее».
* … Литературные и любые другие общества создавались тогда в немалом количестве… под видом литературы можно было обсудить и что-то политическое, найти себе единомышленника во взглядах; литература только способствовала формированию этих взглядов. Вот почему будущие декабристы придавали такое значение российской словесности, литературным объединениям. Кружки, кроме того, позволяли высказывать свои мысли лишь небольшому числу близких друзей, чтобы гарантировать себя от доноса…
* … судьба жён декабристов не раз была предметом изучения не только историков, но и многих писателей, поэтов России. В начале 1860-х годов Николай Алексеевич Некрасов, задумав поэму «Русские женщины», чрезвычайно заинтересовался «Записками» Волконской… Поэт упросил сына её, М. С. Волконского, только прочитать ему их, не отдавая рукопись в руки. «Некрасов - рассказывал много лет спустя Волконский, - по-французски не знал, по крайней мере, настолько, чтобы понимать текст при чтении, и я должен был читать, переводя по-русски, причём он делал заметки карандашом в принесённой им тетради… Николай Алексеевич по несколько раз в вечер вскакивал и со словами: «Довольно, не могу», бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал, как ребёнок».
* … Поощряя торжества по случаю своей коронации, Николай I исподволь готовил о себе общественное мнение. Был «прощён» и вызван в Москву Александр Пушкин. «Фельдъегерь выхватил меня из моего вынужденного уединения и на почтовых привёз в Москву, прямо в Кремль, - рассказывал он потом, - и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет государя, который сказал мне: «Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты тем, что возвращён?» - Я ответил, как следовало. Государь долго говорил со мной, потом спросил: «Пушкин, принял бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?» - «Непременно, государь, - все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём…».
* * *
Хорошая книжка.
Небольшая книжка для подрастающего поколения, которое, конечно, до́лжно воспитывать и «подруливать» в нужном направлении, тем более если на дворе - 80-е, и всё опять так нестабильно… Геннадий Васильевич Чагин «подруливает» деликатно: пару раз упомянул Ленина, в паре мест гиперболизировал страдания крестьянства, а в остальном постарался быть доступно-научным.
В книжке у меня своя корысть, о чём поделюсь позже. В ней совсем нет самого декабрьского восстания, что понятно: тут речь о Москве, а не о Питере. Соответственно, и некоторые участники упомянуты вскольз, поскольку в Москве бывали проездом. Однако как концепт, как идея исследования, как первый подход к формированию объёмного видения темы книжка просто замечательная. Предпосылки, влияния, личности, противоречия, разногласия, взаимные связи и меняющие ход событий случайности - именно так и стоит изучать историю. Ладно, не изучать, но хотя бы попытаться что-то понять и определиться с собственным мнением. Ценный навык, который вкупе с критичностью мышления далеко может завести подрастающее поколение… Цитатно.
* … писать [воспоминания о декабристах] Пётр Николаевич Свистунов начал по его, Евгения Ивановича [Якушкина] просьбе. Так он и сообщил в письме: «Уступая настоянию Вашему, отложил на время изучение истории Папства и иезуитской истории и принялся писать свои записки…».
* Конечно, ни в коей мере не приходится верить «благонамеренным писаниям» прежних биографов [московского] Университетского пансиона, что в нём будущие чиновники и царедворцы воспитывались исключительно в пламенной любви к государю и отечеству». «Изучая эту идейную атмосферу юношеской жизни, - писала академик М. В. Нечкина, - мы встретим здесь и Вольтера, и Монтескьё, и «оледеняющий деизм» - религиозное «безверие», и толки о тёмных сторонах русской жизни, и мечту о воплощении в жизни «Contrat social» («Об общественном договоре») Руссо, и зародыши первых - полудетских - политических организаций наряду с горячими диспутами о том, что не самодержавие, а именно республиканское правление есть наилучшее».
* … Литературные и любые другие общества создавались тогда в немалом количестве… под видом литературы можно было обсудить и что-то политическое, найти себе единомышленника во взглядах; литература только способствовала формированию этих взглядов. Вот почему будущие декабристы придавали такое значение российской словесности, литературным объединениям. Кружки, кроме того, позволяли высказывать свои мысли лишь небольшому числу близких друзей, чтобы гарантировать себя от доноса…
* … судьба жён декабристов не раз была предметом изучения не только историков, но и многих писателей, поэтов России. В начале 1860-х годов Николай Алексеевич Некрасов, задумав поэму «Русские женщины», чрезвычайно заинтересовался «Записками» Волконской… Поэт упросил сына её, М. С. Волконского, только прочитать ему их, не отдавая рукопись в руки. «Некрасов - рассказывал много лет спустя Волконский, - по-французски не знал, по крайней мере, настолько, чтобы понимать текст при чтении, и я должен был читать, переводя по-русски, причём он делал заметки карандашом в принесённой им тетради… Николай Алексеевич по несколько раз в вечер вскакивал и со словами: «Довольно, не могу», бежал к камину, садился к нему и, схватясь руками за голову, плакал, как ребёнок».
* … Поощряя торжества по случаю своей коронации, Николай I исподволь готовил о себе общественное мнение. Был «прощён» и вызван в Москву Александр Пушкин. «Фельдъегерь выхватил меня из моего вынужденного уединения и на почтовых привёз в Москву, прямо в Кремль, - рассказывал он потом, - и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет государя, который сказал мне: «Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты тем, что возвращён?» - Я ответил, как следовало. Государь долго говорил со мной, потом спросил: «Пушкин, принял бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?» - «Непременно, государь, - все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём…».
* * *
Хорошая книжка.
Послание. Messaged. Фернанду Пессоа. Перевод О. Овчаренко. Издательский дом «Русская философия», 2023.
Соглашусь с теми, кто считает, что португальцы по духу очень близки нам (особенно, как мне кажется, дальневосточникам). И речь не только о жизни «лицом к океану», здесь очень много схожих чувств - потери, тоски, бесстрашия и самоуверенности, независимости мнения и слегка потрепанного величия, которое вписано в гены и всегда с нами, но как-то немного подрасслабилось…
Пессоа умел рассказать об этих чувствах, поэтизировано, образно, с верными акцентами. Этот стихотворный сборник он выпустил в свет в 1934-1935 годах, в тревожный период как португальской, так и общемировой истории. «Нам сегодня остаются, во враждебном молчании, Мировой океан и саудаде / Restam-nos hoje, no silencio hostil, O mar universal e a saudade». При этом трагизм и предопределенность потерь у него неотделимы от ощущения внутренней силы и уверенности в собственной способности менять мир…
Боюсь, именно эта уверенность была и у Салазара, но о нём как-нибудь потом. Книга же, по задумке Пессоа, должна была изменить национальную психологию, заставить население страны осмыслить текущее состояния Португалии, проанализировать возможные варианты и выбрать путь к возрождению и Пятой империи. Цитатно.
* … И я не стал никем, ведь португалец
Вещали вечно: всё иль ничего!
Весь океан, все бури, вихри, шквалы
Иль жалкий призрак брега своего.
* … Когда-то Бог, нас знаменьем даря,
Явил в тебе предвестье наших сил.
С империей утрачены моря -
Господь о Португалии забыл.
* … Что ж, ведь любая игра стоит свеч,
Если мечта может душу увлечь.
Тем, кто решил обогнуть Божадор,
Муки сулит океанский простор.
Гибель скрывает пучина морей,
Но небеса отражаются в ней.
* … Век поспешает за веком,
Годы идут чередой.
Лишь в недовольстве собой
Вижу я суть человека.
Дух, облачаясь в доспехи,
К битве готовится с тьмой…
* Ни короля, ни мира, ни войны.
Давно глаза границ не различают
Покрытой мглой печальницы-страны,
От коей к небу огоньки взлетают.
И блеска дней минувших лишены
Те искры, что над Родиной блуждают…
* * *
Хорошая книжка. Двуязычная, с португальским.
P. S.: в конце книжки представлен небольшой рассказ «Час дьявола», который, думается, очень понравился бы Булгакову. «… Итак, успокойтесь. Я, конечно, разлагаю человека, потому что приучаю его мечтать. Но Бог хуже, чем я по крайней мере в одном отношении: Он создал тело, поддающееся расспаду, что весьма неэстетично. Мечты хотя бы не разлагаются. Они просто проходят. Не правда ли?..».
Соглашусь с теми, кто считает, что португальцы по духу очень близки нам (особенно, как мне кажется, дальневосточникам). И речь не только о жизни «лицом к океану», здесь очень много схожих чувств - потери, тоски, бесстрашия и самоуверенности, независимости мнения и слегка потрепанного величия, которое вписано в гены и всегда с нами, но как-то немного подрасслабилось…
Пессоа умел рассказать об этих чувствах, поэтизировано, образно, с верными акцентами. Этот стихотворный сборник он выпустил в свет в 1934-1935 годах, в тревожный период как португальской, так и общемировой истории. «Нам сегодня остаются, во враждебном молчании, Мировой океан и саудаде / Restam-nos hoje, no silencio hostil, O mar universal e a saudade». При этом трагизм и предопределенность потерь у него неотделимы от ощущения внутренней силы и уверенности в собственной способности менять мир…
Боюсь, именно эта уверенность была и у Салазара, но о нём как-нибудь потом. Книга же, по задумке Пессоа, должна была изменить национальную психологию, заставить население страны осмыслить текущее состояния Португалии, проанализировать возможные варианты и выбрать путь к возрождению и Пятой империи. Цитатно.
* … И я не стал никем, ведь португалец
Вещали вечно: всё иль ничего!
Весь океан, все бури, вихри, шквалы
Иль жалкий призрак брега своего.
* … Когда-то Бог, нас знаменьем даря,
Явил в тебе предвестье наших сил.
С империей утрачены моря -
Господь о Португалии забыл.
* … Что ж, ведь любая игра стоит свеч,
Если мечта может душу увлечь.
Тем, кто решил обогнуть Божадор,
Муки сулит океанский простор.
Гибель скрывает пучина морей,
Но небеса отражаются в ней.
* … Век поспешает за веком,
Годы идут чередой.
Лишь в недовольстве собой
Вижу я суть человека.
Дух, облачаясь в доспехи,
К битве готовится с тьмой…
* Ни короля, ни мира, ни войны.
Давно глаза границ не различают
Покрытой мглой печальницы-страны,
От коей к небу огоньки взлетают.
И блеска дней минувших лишены
Те искры, что над Родиной блуждают…
* * *
Хорошая книжка. Двуязычная, с португальским.
P. S.: в конце книжки представлен небольшой рассказ «Час дьявола», который, думается, очень понравился бы Булгакову. «… Итак, успокойтесь. Я, конечно, разлагаю человека, потому что приучаю его мечтать. Но Бог хуже, чем я по крайней мере в одном отношении: Он создал тело, поддающееся расспаду, что весьма неэстетично. Мечты хотя бы не разлагаются. Они просто проходят. Не правда ли?..».
Чертовщина в Американском посольстве в Москве, или 13 загадок Михаила Булгакова. Леонид Паршин. Издательство «Книжная палата», 1991.
Леонид Константинович, судя по редким интервью, был человеком категоричным, резким в суждениях, скрупулёзно-въедливым в отношении фактов. Настоящий исследователь. Людей особо не любил, но понять его можно, если окинуть взглядом толпу тех, кто называет себя булгаковедами.
Собственная биография Паршина свидетельствует, что судьба была к нему немилосердна, о справедливости (а часто - и благоразумии) речи не шло. Однако от себя замечу: если уж ты занялся исследованием жизни и творчества Булгакова, будь готов к страданиям и искуплению, во всех смыслах. Где-то в высших мирах Михаил Афанасьевич зацепил что-то такое, что нарушило всеобщее равновесие, и пока мир не может вернуться к балансу…
Если убрать из книжки элементы самолюбования и желчь в адрес прочих биографов, получим интереснейший труд. Жизнь Булгакова в период Первой мировой - НЭПа, первые журналистские заметки, обретённая жажда писать, плюс реальные факты, происшествия, схемы и планы квартир. Люди. И важно, что это не художественные тексты - подача по-научному суха, без идеализации, но с уважением. Цитатно.
* [Татьяна Николаевна Кисельгоф - о братьях Булгакова] … Ну, Колька кончил в Киеве гимназию, а Ванька не успел… А потом, когда в 1919 году мы уехали во Владикавказ, они ушли с белыми. Николай попал в Загреб, учился там в университете на врача, дальше оба очутились в Париже. Николай стал видным врачом, женился на Яновской, дочке одного Киевского профессора. Михаил переписывался с ним, но я этих писем не видела. А Ванька стал пить, ходить по трущобам и играть на балалайке. Как-то раз он пропал, и Николай долго ходил по этим трущобам, искал его, простудился, заболел воспалением лёгких и умер…
* … [в 1921-м году] как раз в Москву [из Киева] ехал Николай Гладыревский, он там на медицинском учился, и мы поехали вместе… Николай устроил меня в своём общежитии на Малой Пироговской. Техничка одна мне комнату уступила. И вот я жила там, ходила пешком на Пречистенку, брала вещи, которые мы там оставляли по дороге из Вязьмы, и таскала их на Смоленский рынок. Потом получаю письмо от Михаила. Он спрашивает, как в Москве насчёт жизни, чтоб я [у его дяди, живущего в Москве] Николая Михайловича спросила. А дядька мрачный такой был, говорит: «Пускай лучше там [в Батуми] сидит. Сейчас здесь как-то нехорошо»…
* Клиника профессора Стравинского. Именно сюда привезли связанного полотенцами Ивана [Бездомного, в романе «Мастер и Маргарита], сделавшегося буйным. Расположена была клиника в прекрасном старом парке около реки, на противоположном берегу которой «красовался весёлый сосновый бор». Может быть, и у неё есть реальный аналог?.. Из тридцати трёх лечебных заведений [подходящих под описание] только одно оказалось на берегу реки напротив соснового бора. Это была Химкинская городская больница №1 на Правобережной улице, дом 6а.
* «На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад, находились двое: Воланд и Азазелло…». В телевизионном фильме о творчестве Михаила Булгакова Константин Симонов определяет это здание как дом Пашкова - старое здание Библиотеки им. Ленина. Привычных нам высотных зданий до войны ещё не было, а дом Пашкова расположен на достаточно высоком для обзора месте… Уверенность появляется после знакомства с первыми редакциями романа, где упоминаются и читальные залы…
* [Друг Булгакова Николай Николаевич Лямин] характером был мягок и дружелюбен, очень искренне и сердечно относился к друзьям, любил весёлое живое общество, обладал хорошим чувством юмора - однажды, заполняя анкету, на вопрос: «Как Вы отнеслись к Великой Октябрьской социалистической революции?» - он ответил: «Очень испугался, но быстро оправился».
* * *
Хорошая книжка.
Леонид Константинович, судя по редким интервью, был человеком категоричным, резким в суждениях, скрупулёзно-въедливым в отношении фактов. Настоящий исследователь. Людей особо не любил, но понять его можно, если окинуть взглядом толпу тех, кто называет себя булгаковедами.
Собственная биография Паршина свидетельствует, что судьба была к нему немилосердна, о справедливости (а часто - и благоразумии) речи не шло. Однако от себя замечу: если уж ты занялся исследованием жизни и творчества Булгакова, будь готов к страданиям и искуплению, во всех смыслах. Где-то в высших мирах Михаил Афанасьевич зацепил что-то такое, что нарушило всеобщее равновесие, и пока мир не может вернуться к балансу…
Если убрать из книжки элементы самолюбования и желчь в адрес прочих биографов, получим интереснейший труд. Жизнь Булгакова в период Первой мировой - НЭПа, первые журналистские заметки, обретённая жажда писать, плюс реальные факты, происшествия, схемы и планы квартир. Люди. И важно, что это не художественные тексты - подача по-научному суха, без идеализации, но с уважением. Цитатно.
* [Татьяна Николаевна Кисельгоф - о братьях Булгакова] … Ну, Колька кончил в Киеве гимназию, а Ванька не успел… А потом, когда в 1919 году мы уехали во Владикавказ, они ушли с белыми. Николай попал в Загреб, учился там в университете на врача, дальше оба очутились в Париже. Николай стал видным врачом, женился на Яновской, дочке одного Киевского профессора. Михаил переписывался с ним, но я этих писем не видела. А Ванька стал пить, ходить по трущобам и играть на балалайке. Как-то раз он пропал, и Николай долго ходил по этим трущобам, искал его, простудился, заболел воспалением лёгких и умер…
* … [в 1921-м году] как раз в Москву [из Киева] ехал Николай Гладыревский, он там на медицинском учился, и мы поехали вместе… Николай устроил меня в своём общежитии на Малой Пироговской. Техничка одна мне комнату уступила. И вот я жила там, ходила пешком на Пречистенку, брала вещи, которые мы там оставляли по дороге из Вязьмы, и таскала их на Смоленский рынок. Потом получаю письмо от Михаила. Он спрашивает, как в Москве насчёт жизни, чтоб я [у его дяди, живущего в Москве] Николая Михайловича спросила. А дядька мрачный такой был, говорит: «Пускай лучше там [в Батуми] сидит. Сейчас здесь как-то нехорошо»…
* Клиника профессора Стравинского. Именно сюда привезли связанного полотенцами Ивана [Бездомного, в романе «Мастер и Маргарита], сделавшегося буйным. Расположена была клиника в прекрасном старом парке около реки, на противоположном берегу которой «красовался весёлый сосновый бор». Может быть, и у неё есть реальный аналог?.. Из тридцати трёх лечебных заведений [подходящих под описание] только одно оказалось на берегу реки напротив соснового бора. Это была Химкинская городская больница №1 на Правобережной улице, дом 6а.
* «На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад, находились двое: Воланд и Азазелло…». В телевизионном фильме о творчестве Михаила Булгакова Константин Симонов определяет это здание как дом Пашкова - старое здание Библиотеки им. Ленина. Привычных нам высотных зданий до войны ещё не было, а дом Пашкова расположен на достаточно высоком для обзора месте… Уверенность появляется после знакомства с первыми редакциями романа, где упоминаются и читальные залы…
* [Друг Булгакова Николай Николаевич Лямин] характером был мягок и дружелюбен, очень искренне и сердечно относился к друзьям, любил весёлое живое общество, обладал хорошим чувством юмора - однажды, заполняя анкету, на вопрос: «Как Вы отнеслись к Великой Октябрьской социалистической революции?» - он ответил: «Очень испугался, но быстро оправился».
* * *
Хорошая книжка.