И смерти твоей не увижу. No te veré morir. Антонио Муньос Молина. Перевод Е. Горбовой. Издательство «Polyandria NoAge”, 2025.
Очередная книжка от Молины, которую стоит читать в октябре-ноябре, уже пережив сложный период, преодолев, отмолив, согласившись, в общем, в более-менее стабильном состоянии. Однако сложный период обязательно должен состояться, иначе понять эти испанские порывы, катарсисы и раздраи невозможно. Даже при условии, что они причёсаны классическим английским, лондонской экономической школой, озером Женевы и Нью-Йорком. Испанец - это образ жизни, мышления и… чтения. Стоит учесть.
Книжка состоит из четырёх частей, где меняются главные лица, переживания, истории. Первая - протяжённый вздох о давно прошедшем, сдержанно-страстном, предложение в семьдесят (семьдесят!) страниц. «Это как музыкальная фраза, которая захватывает с первых нот. Я хотел, чтобы читатель почувствовал этот ритм. Я понял, что роман должен быть построен, как камерный квартет…», комментирует Молина (ссылкой на интервью поделюсь). И потому есть вторая часть - сплошной восторг Америкой, нивелированный разобранным состоянием героя, третья - попытка возвращения, объяснений и окончательного расставания, и четвёртая, словно выдох. «Время не всегда лечит… но и не всегда разрушает».
По сути - это история о двух людях и их несостоявшейся (или наоборот) любви, а также ещё об одном человеке - свидетеле их чувств, а попутно - нервном хронологе-эстете, чуть завидующем чужим страстям. Цитатно.
* … не до конца уверенный в том, что стоит ему переступить порог отеля, как он тут же легко и непринуждённо сориентируется в подёрнутом забвением лабиринте улиц его юности, намного более зелёных, чем в его замшелых воспоминаниях, более шумных и с более интенсивным транспортным потоком, заполненных незнакомыми ему юнцами, хотя глаз на этих улицах выхватывает и другие лица, в которых он, пожалуй, мог бы узнать своих ровесников, своих одногодков, тех, кто находится уже в терминальной стадии эпидемии времени, седовласых и медлительных…
* … играть и слушать, наслаждаться сюитами…, впитывать в себя эти звуки и, подсев поближе, смотреть, как играет Казальс, когда они с отцом навещали музыканта в изгнании… вот он устроился в кресле из камыша, и шпиль его виолончели вонзён в гравий дорожки, а волшебные звуки музыки разливаются и плещут… на свежем воздухе, словно бурный поток дождевой воды в канаве или родник в лесу, соло виолончели под аккомпанемент пения птиц и шелеста айвы, … музыка, что ввергала Габриэля Аристу в то смятение чувств, из которого ему никогда и не выйти, в ту красоту, что являет собой естественную часть мира…
* … [он] ходил медленнее, чем я, и не потому, что был старше лет на двадцать, а потому, что с юности имел привычку беседовать на ходу, свойственную, как мне кажется, не только провинциальным испанским столицам, но и Мадриду… И почти всегда возникал такой момент, когда он останавливался, дабы усилить аргумент, подчеркнуть ожидание или задать каверзный вопрос. И нетерпеливые ньюйоркцы шарахались в стороны, принуждённые нарушить неколебимые свои траектории, едва не сбивая нас с ног, жестами и порой негромкими проклятиями в наш адрес давая понять, что мы не на шутку как молодняки им жизнь…
* … я, должно быть, совсем вас заболтал. Это всё вино и испанский язык. Рискованное для меня сочетание. Английский с водой воспоминаний не навевают. К тому же Конни и детям они не интересны… Они же калифорнийцы, и по рождению, и по воспитанию. А в Калифорнии прошлого нет и в помине. Калифорнийцам оно видится антиквариатом, какой-то странной выдумкой европейцев…
* … Я вышел из вагона… На перроне стоял Габриэль Аристу: испанское лицо Сулоаги, кожаная куртка и меховая шапка, созданные для американской зимы, зимы сплошь покрытой лесами, возвышенной и мрачной части штата Нью-Йорк с его республиканским электоратом, вооружённым автоматами, состоящим из последователей Дональда Трампа в глубоко надвинутых бейсболках, и величественными, бродящими на свободе стадами громадных оленей…
* * *
Хорошая книжка. О жизни, слабости, об ожидании, разочаровании и решениях. Как есть.
Очередная книжка от Молины, которую стоит читать в октябре-ноябре, уже пережив сложный период, преодолев, отмолив, согласившись, в общем, в более-менее стабильном состоянии. Однако сложный период обязательно должен состояться, иначе понять эти испанские порывы, катарсисы и раздраи невозможно. Даже при условии, что они причёсаны классическим английским, лондонской экономической школой, озером Женевы и Нью-Йорком. Испанец - это образ жизни, мышления и… чтения. Стоит учесть.
Книжка состоит из четырёх частей, где меняются главные лица, переживания, истории. Первая - протяжённый вздох о давно прошедшем, сдержанно-страстном, предложение в семьдесят (семьдесят!) страниц. «Это как музыкальная фраза, которая захватывает с первых нот. Я хотел, чтобы читатель почувствовал этот ритм. Я понял, что роман должен быть построен, как камерный квартет…», комментирует Молина (ссылкой на интервью поделюсь). И потому есть вторая часть - сплошной восторг Америкой, нивелированный разобранным состоянием героя, третья - попытка возвращения, объяснений и окончательного расставания, и четвёртая, словно выдох. «Время не всегда лечит… но и не всегда разрушает».
По сути - это история о двух людях и их несостоявшейся (или наоборот) любви, а также ещё об одном человеке - свидетеле их чувств, а попутно - нервном хронологе-эстете, чуть завидующем чужим страстям. Цитатно.
* … не до конца уверенный в том, что стоит ему переступить порог отеля, как он тут же легко и непринуждённо сориентируется в подёрнутом забвением лабиринте улиц его юности, намного более зелёных, чем в его замшелых воспоминаниях, более шумных и с более интенсивным транспортным потоком, заполненных незнакомыми ему юнцами, хотя глаз на этих улицах выхватывает и другие лица, в которых он, пожалуй, мог бы узнать своих ровесников, своих одногодков, тех, кто находится уже в терминальной стадии эпидемии времени, седовласых и медлительных…
* … играть и слушать, наслаждаться сюитами…, впитывать в себя эти звуки и, подсев поближе, смотреть, как играет Казальс, когда они с отцом навещали музыканта в изгнании… вот он устроился в кресле из камыша, и шпиль его виолончели вонзён в гравий дорожки, а волшебные звуки музыки разливаются и плещут… на свежем воздухе, словно бурный поток дождевой воды в канаве или родник в лесу, соло виолончели под аккомпанемент пения птиц и шелеста айвы, … музыка, что ввергала Габриэля Аристу в то смятение чувств, из которого ему никогда и не выйти, в ту красоту, что являет собой естественную часть мира…
* … [он] ходил медленнее, чем я, и не потому, что был старше лет на двадцать, а потому, что с юности имел привычку беседовать на ходу, свойственную, как мне кажется, не только провинциальным испанским столицам, но и Мадриду… И почти всегда возникал такой момент, когда он останавливался, дабы усилить аргумент, подчеркнуть ожидание или задать каверзный вопрос. И нетерпеливые ньюйоркцы шарахались в стороны, принуждённые нарушить неколебимые свои траектории, едва не сбивая нас с ног, жестами и порой негромкими проклятиями в наш адрес давая понять, что мы не на шутку как молодняки им жизнь…
* … я, должно быть, совсем вас заболтал. Это всё вино и испанский язык. Рискованное для меня сочетание. Английский с водой воспоминаний не навевают. К тому же Конни и детям они не интересны… Они же калифорнийцы, и по рождению, и по воспитанию. А в Калифорнии прошлого нет и в помине. Калифорнийцам оно видится антиквариатом, какой-то странной выдумкой европейцев…
* … Я вышел из вагона… На перроне стоял Габриэль Аристу: испанское лицо Сулоаги, кожаная куртка и меховая шапка, созданные для американской зимы, зимы сплошь покрытой лесами, возвышенной и мрачной части штата Нью-Йорк с его республиканским электоратом, вооружённым автоматами, состоящим из последователей Дональда Трампа в глубоко надвинутых бейсболках, и величественными, бродящими на свободе стадами громадных оленей…
* * *
Хорошая книжка. О жизни, слабости, об ожидании, разочаровании и решениях. Как есть.
Про книжки - чуть позже, а сегодня было так. Книжная ярмарка Rassvet Book Fair.
В прошлом году она для меня не случилась, а в этом, с учётом всё более удивляющей действительности, пропустить её права не имела.
Пришла - не пожалела. Хорошая концентрация хороших книг.
В прошлом году она для меня не случилась, а в этом, с учётом всё более удивляющей действительности, пропустить её права не имела.
Пришла - не пожалела. Хорошая концентрация хороших книг.
Наказание без преступления. Дворянский бунт 14 декабря 1825 года. Г. Азин-Соколов. Издательско-торговый дом «Скифия», 2025.
Тема, заявленная в названии, сейчас меня чрезвычайно увлекает, потому мне и посоветовали эту книжку. И напрасно. Геннадий Дмитриевич написал нечто обширное и замысловатое, но ровно так, как не надо писать. Это крайне неудачный «подход к снаряду», провальный. Без подробностей - вокруг и так слишком много критики, - но я вам в самом начале отзыва сообщаю: это читать не надо.
Однако - не зря же я потратила на неё своё время - вынесу из книжки, для себя и вас, отдельные цитаты. Для последующего обдумывания и рефлексии, потому как даже от неудачной книжки можно получить пользу. Цитатно.
* … на будущего императора России [Александра I] влияло и окружение русского двора, и его бабушка-немка, которая, правда, следовала многим российским традициям. А к Великой Французской революции было ещё влечение и от отца Павла I, чьё правление до сих пор не очень объективно и реально воспринимается. А он, вероятно, находился под влиянием западной политики и даже некоторое время благоволил Наполеону. Нельзя забывать, что самодержец российский поставил в своём Гатчинском дворце бюст Первого Консула Французской Республики, пил за его здоровье и говорил о нём весьма восторженно…
* … британский историк говорит о концепции и задачах «Союза спасения», а с него начиналось декабристское движение: «На ранней стадии создания в е члены общества решили, что для достижения цели необходимо отменить крепостное право и превратить самодержавие в конституционную монархию. Как именно это сделать, решено не было…».
* … Дело в нравственной оценке поступка князя С. П. Трубецкого, который обманул своих товарищей, не явившись на Сенатскую площадь. Да, явно не того героя выбрали декабристы… В мои планы не входит предполагать последствия других его действий. Трубецкой проявил себя как типичный либеральный интеллигент в минуту сложную и даже опасную для себя…
* … представления о жертвенном характере… лежали в основе декабристской концепции Герцена и Огарёва и позже были укреплены авторитетом Плеханова… Опираясь всецело на «Воспоминания» Ник. Бестужева, он утверждал, что «некоторая часть» декабристов «сознательно шла на мученичество»… Ошибочность такого рода объяснений совершенно бесспорна. Само «Воспоминание» Н. Бестужева с его рассказом о напряжённой работе по подготовке восстания опровергает такое толкование…
* Получается, что беды России сменились попытками их преодолеть, сделать лучше, строились надежды, которые вновь приводили к новым бедам… Видимо, ещё происходила эта печальная диалектика и потому, что мы ни разу не сумели провести до конца критический анализ сделанного, дать ему определённую… оценку, логически объективную и сделать правильные выводы.
* * *
Но не читайте.
Тема, заявленная в названии, сейчас меня чрезвычайно увлекает, потому мне и посоветовали эту книжку. И напрасно. Геннадий Дмитриевич написал нечто обширное и замысловатое, но ровно так, как не надо писать. Это крайне неудачный «подход к снаряду», провальный. Без подробностей - вокруг и так слишком много критики, - но я вам в самом начале отзыва сообщаю: это читать не надо.
Однако - не зря же я потратила на неё своё время - вынесу из книжки, для себя и вас, отдельные цитаты. Для последующего обдумывания и рефлексии, потому как даже от неудачной книжки можно получить пользу. Цитатно.
* … на будущего императора России [Александра I] влияло и окружение русского двора, и его бабушка-немка, которая, правда, следовала многим российским традициям. А к Великой Французской революции было ещё влечение и от отца Павла I, чьё правление до сих пор не очень объективно и реально воспринимается. А он, вероятно, находился под влиянием западной политики и даже некоторое время благоволил Наполеону. Нельзя забывать, что самодержец российский поставил в своём Гатчинском дворце бюст Первого Консула Французской Республики, пил за его здоровье и говорил о нём весьма восторженно…
* … британский историк говорит о концепции и задачах «Союза спасения», а с него начиналось декабристское движение: «На ранней стадии создания в е члены общества решили, что для достижения цели необходимо отменить крепостное право и превратить самодержавие в конституционную монархию. Как именно это сделать, решено не было…».
* … Дело в нравственной оценке поступка князя С. П. Трубецкого, который обманул своих товарищей, не явившись на Сенатскую площадь. Да, явно не того героя выбрали декабристы… В мои планы не входит предполагать последствия других его действий. Трубецкой проявил себя как типичный либеральный интеллигент в минуту сложную и даже опасную для себя…
* … представления о жертвенном характере… лежали в основе декабристской концепции Герцена и Огарёва и позже были укреплены авторитетом Плеханова… Опираясь всецело на «Воспоминания» Ник. Бестужева, он утверждал, что «некоторая часть» декабристов «сознательно шла на мученичество»… Ошибочность такого рода объяснений совершенно бесспорна. Само «Воспоминание» Н. Бестужева с его рассказом о напряжённой работе по подготовке восстания опровергает такое толкование…
* Получается, что беды России сменились попытками их преодолеть, сделать лучше, строились надежды, которые вновь приводили к новым бедам… Видимо, ещё происходила эта печальная диалектика и потому, что мы ни разу не сумели провести до конца критический анализ сделанного, дать ему определённую… оценку, логически объективную и сделать правильные выводы.
* * *
Но не читайте.