Crypta Platonica

Между феноменологией и философией сознания, как мне кажется, существует серьёзное противоречие. Дело в том, что если философия сознания — это, в первую очередь, онтология, то для феноменологии не важно, каким онтологическим статусом обладает ноэма, т.е. содержание сознания. Мы можем думать о реальном (res — вещь, т.е. о вещественном) объекте, о фантазии, о воспоминании, а может о галлюцинации. С точки зрения феноменолога, во всех случаях мышление будет работать по одним и тем же законам. В "онтологическом" изводе это можно сопоставить с тем, о чём знает любой нейрофизиолог: для нашего мозга не важно, происходит ли воспринимаемое им явление на самом деле или нет. Та же интуиция, как мы помним, была и у Декарта: что если я сплю, а не бодрствую? Задать такой вопрос можно только предварительно приняв, что мышление работает одинаково в любых наших психических состояниях.

Иными словами, аналитического философа интересует, из какой субстанции состоит мышление, а феноменолог просто изучает это мышление. Различие этих двух подходов становится преимуществом, если принять, что оба они могут усматривать друг в друге слепые зоны. С точки зрения феноменологии, философия сознания не может ухватиться за суть ментальных, или когнитивных, процессов, поскольку не избавляется от естественной установки до конца — т.е. интересуется онтологическим статусом содержания сознания. Со стороны философии сознания, феноменология изучает мышление так, словно бы оно не зависит от материального носителя, на котором происходит. Соответственно, то, что воспринимается нами за самоочевидную достоверность, может оказаться формой изощрённой галлюцинации.

Изучение источника мышления и самого мышления — это два подхода, разница которых коренится в конфликте между Платоном и Аристотелем. В этом отношении, как ни странно, именно Платон занял бы сторону аналитической философии, поскольку его интересует субстанциональное определение мышления (существуют ли идеи или нет). Соответственно, Аристотель признаёт существование идей как интеллектуальных сущностей, из которых выстраивается наш опыт. Однако, Аристотеля не интересует, существуют они или нет. До известной степени он вообще уклоняется от этого вопроса. Так что он в своём роде феноменолог.

Попытку примирить между собой два этих подхода предпринял Порфирий, предложив следующую гипотезу: логика Аристотеля является не наукой об идеях самих по себе, а способом высказывания об этих идеях. Таким образом, аристотелианство можно включить в платонизм и сделать его чем-то вроде введения. По аналогии нам становится понятно, что феноменология, таким образом, является способом высказывания о ментальных состояниях, но ничего не говорит об их онтологическом статусе. Вроде бы это очевидный вывод, но, с другой стороны, он ещё требовал того, чтобы до него дойти. Получается, что феноменология является правильным языком описания при изучении сознания, но именно её аналитическая сводная сестра, философия сознания занимается самой сутью дела.

Возможно, Платон может ещё раз помочь нам. В диалоге "Парменид" (который мы как раз сейчас читаем в нашем клубе) Платон говорит, с одной стороны, о необходимости идей для мышления, но, с другой стороны, — о невозможности их рассмотрения. Идеи обладают не-вещественным характером, и поэтому любая попытка впечатать идеи в вещи обречена на провал. Идея всегда одна (коль скоро это образец), вещей много. Соответственно, идея никаким образом не может находиться в вещах, не теряя своё единство: распадаясь на копии ли (т.е. множась), принимая ли форму множества (снова всё понятно), и даже являясь эталонной вещью в ряду других вещей, к которой обращено подобие последних: в таком случае подобие измеряется по эталону второго порядка, и так до безконечности.

2.5K viewsedited 19:19