В бане неприлично красиво. И баранки

Вчера я решила, что живем один раз, кредитовалась до зарплаты у одного господина и пошла в спа на шоколадное обертывание.

о, господи, да. я не знаю, что за механизмы включаются в работу, но когда тебя сначала натирают скрабом, потом покрывают толстым слоем шоколадного крема и закутывают в пленку, а потом час разминают натянутые сидячим образом мышцы и нервы, то ощущение блаженства 100 из 100, лежишь как в сахарной люльке на шоколадной фабрике и пищишь от удовольствия.

В общем, как заново родилась.

Видимо расслабилась слишком сильно, потому что вечером снова села читать «Войну» и стала нервничать. Там угроза ядерной войны, все висит на волоске.

Переключилась на художественную литературу, важную современную прозу — там японские офицеры насилуют детей.

Сегодня такой ошибки не повторю — скачала книгу «Ты имел меня в шато». (Мой вольный перевод названия You Had Me at Chateau)

Только такое чтение имеет право на жизнь, когда ты в облаке из шоколада.

Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето. С дроботом мелким расходятся улицы в чоботах узких железных.

В черной оспе блаженствуют кольца бульваров...

Нет на Москву и ночью угомону,
Когда покой бежит из-под копыт...
Ты скажешь — где-то там на полигоне
Два клоуна засели — Бим и Бом,
И в ход пошли гребенки, молоточки,
То слышится гармоника губная,
То детское молочное пьянино:
— До-ре-ми-фа
И соль-фа-ми-ре-до.

Бывало, я, как помоложе, выйду
В проклеенном резиновом пальто
В широкую разлапицу бульваров,
Где спичечные ножки цыганочки в подоле бьются длинном,
Где арестованный медведь гуляет —
Самой природы вечный меньшевик.

И пахло до отказу лавровишней...
Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен... 

Я подтяну бутылочную гирьку Кухонных крупно скачущих часов.
Уж до чего шероховато время,
А все-таки люблю за хвост его ловить,
Ведь в беге собственном оно не виновато
Да, кажется, чуть-чуть жуликовато...

Чур, не просить, не жаловаться! Цыц!
Не хныкать — для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги, чтоб я теперь их предал?

Мы умрем как пехотинцы,
Но не прославим ни хищи, ни поденщины, ни лжи.

Есть у нас паутинка шотландского старого пледа. Ты меня им укроешь, как флагом военным, когда я умру.
Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,
Выпьем до дна...

Из густо отработавших кино, Убитые, как после хлороформа,
Выходят толпы — до чего они венозны,
И до чего им нужен кислород...

Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, —
Смотрите, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!

Попробуйте меня от века оторвать, —
Ручаюсь вам — себе свернете шею!
Я говорю с эпохою, но разве Душа у ней пеньковая и разве Она у нас постыдно прижилась,
Как сморщенный зверек в тибетском храме:
Почешется и в цинковую ванну. —
Изобрази еще нам, Марь Иванна.
Пусть это оскорбительно — поймите:
Есть блуд труда и он у нас в крови.

Уже светает. Шумят сады зеленым телеграфом,
К Рембрандту входит в гости Рафаэль.

Он с Моцартом в Москве души не чает —
За карий глаз, за воробьиный хмель.
И словно пневматическую почту
Иль студенец медузы черноморской
Передают с квартиры на квартиру
Конвейером воздушным сквозняки,
Как майские студенты-шелапуты.

Май — 4 июня 1931

Осип Мандельштам

Проклято

это я позавчера на космоскоу держу в руках новый номер нашего журнала «РБК Стиль».

Внимательный читатель заметит ещё и бокальчик, искушенный — прекрасный стенд Jessica Gallery.

На космоскоу еще можно найти целый стенд Стиля с работами художников, которые были на обложках журнала и инсталляцию «На что вы смотрите?» и даже унести цитатку другую с собой.

А в журнале — мою колоночку о том, что «50 — это новые 30». Первые три читателя очень смеялись! И рекомендуют! Может и вам понравится!