Рассказываю, что это я вчера в кружочках записала. Это лекция американского драматурга Уокера Тримбла о самоцензуре и постдраматическом театре. В Тбилиси в Аудитории прошла. Уокер 15 прожил в Спб, прекрасно говорит по-русски и знает русский театр. Теперь поедет жить в Аризону родную.

Если вы идете на компромисс, как бы подчиняетесь в чем-то власти, высказываясь в искусстве, то вы входите в состояние Кетман, у которого есть разные градации.

Про добрых людей, которые плачут в кинотеатрах.

Удивительно, за что давали Оскаров в колониальном государстве. "Король и я" - Оскар 1957 года Юлу Бриннеру. Во-первых, Юл - невероятный красавчик - бурятская кровь, харизма, артистизм, сила личности - за такое ничего не жалко. Но роль он там играет странную - пародия на короля, КВН какой-то. Сам фильм - жалкая фантазия некой Маргарет Лендон о том, как кухарка училка навела порядок в целом государстве. Король выставлен дураком, кривлякой, ребёнком - неудивительно, что роман, на котором основан сценарий, запрещён в Тайланде - это клюква, и она гнилая. И вот это враньё становится мюзиклом, а потом и фильмом. Кровь из глаз. И собирает кучу призов. Американцев так легко было развлечь.

Вот про что надо снимать военное кино. А Тарантино бы сделал кино про то, как жертва превращается в палача. К сожалению, именно этот человек, как и многие другие инвалиды, сосланные на Валаам, чтобы не портить власти настроение, так и сгинул в безвестности. И никто не благодарил его за подвиги. И никто не компенсировал его увечья.

«Неизвестный солдат» 1974 год, Валаам.

"Я пишу книгу о войне, чтобы показать людям, и прежде всего русским, что война — это чудовищное преступление против человека и человеческой морали, пишу для того, чтобы если не обуздать, так хоть немножко утишить в человеке агрессивное начало. А Вам надо, чтобы воспевалась доблесть на войне и многотерпение, забыв при этом, что, чем более наврёшь про войну прошлую, тем скорее приблизишь войну будущую. И те писатели, которых Вы перечислили, продукцию, Вам потребную, поставляли для души Вашей, жаждущей победных радостей, эту радость и преподносили. И… постепенно, победно шествуя, сочинили угодную таким, как Вы, героическую войну. А я и сотоварищи мои, настоящие-то писатели и страдальцы, восприняли войну как отвратительную, подлую, в человеке человеческое убивающую. Список Ваших любимых писателей потрясающ, эти покойнички, за исключением Симонова, ничего уже, кроме вздоха сожаления, часто и насмешки, не вызывают. В Вашем списке нет мной уважаемых писателей, есть беспомощные приспособленцы, елеем мазавшие губы советскому читателю. Константин Воробьёв, покойный мой друг, Александр Твардовский, Виктор Некрасов, Василий Гроссман, Василь Быков, Иван Акулов, Виктор Курочкин, Эммануил Казакевич, Светлана Алексиевич — вот далеко не полный перечень тех, кто пытался и ещё пытается сказать правду о войне и кого за это согнали в ранние могилы такие вот, как Вы, моралисты, присвоившие себе право поучать всех и объяснять «неразумным» правду да выгонять их за границу, как Солженицына иль того же прекрасного писателя — Георгия Владимова".

Виктор Астафьев

Один из моих кабинетов: балкон. Была пандемия, и я бросила на пол кресло-мешок и писала на нем, глядя на всходы. Очень меня они мотивировали. А вы на что смотрите, когда пишете?

Если бы мне нужно было иллюстрировать слово «разнообразие», я бы выбрала эту картинку.

Обожаю Яну, люблю артиста Бурковского. И театр «Арлекин», в котором должна была преподавать драматургию в 2020, но пандемия помешала.

Идет 6 серия, осталось доправить ее и накатать ещё 2, и тогда сериал поедет сниматься. И если в первых сериях можно было отложить глубину на потом, то эти последние - сплошной дайвинг, а с глубины топорщатся колючки, кораллы, удивляют моллюски, заманивают водоросли. Конечно, душевных сил писать целый сериал нужно в 8 раз (по количеству серий) больше, чем п/м, ибо в голове нужно держать все эти линии, и не прохлопать ничего. Собачку назвала как-то, забыла, а нужно помнить, да что собачка - малейшие детали всего, не говоря уже про драму. Ох, эта драма! Присвоить всех персонажей и сделать собой, а потом всеми ими жить как своими субличностями - мозг распухает, полное ощущение, что там, как у потомка Кеннеди, жил червь, и что-то отъел.

Короче, стойкое ощущение несовершенства содеянного, чувство вины, надежды и уязвимости, дерзость первых израильских пионеров и отчаяние последних из могикан - вот что прямо сейчас и есть я.

"Теоретически мало кто обладает такой свободой, как драматург. В его власти перенести на сцену целый мир. Но в действительности он удивительно робок. Он вглядывается в жизнь и как все мы видит лишь крошечную частичку целого - только частичку, и одна из ее сторон захватывает его воображение. К несчастью, он редко делает попытки соотнести эту деталь с другими, более крупными, как будто он уверен, что его интуиция непогрешима, а то, что он считает реальностью, и есть вся реальность. Как будто убежденность в том, что субъективизм является его орудием и источником его силы, мешает ему уловить диалектическую связь между тем, что он видит, и тем, что он воспринимает. Так получается, что один драматург исследует глубины и темные закоулки своей души, а другой, для которого эта область закрыта, проявляет интерес лишь к внешним сторонам жизни, и каждый считает, что его мир — это и есть целый мир.

Если бы не Шекспир, у нас были бы все основания считать, что объединение этих двух драматургов в одном лице практически невозможно. Однако елизаветинский театр все-таки не миф, и при всем старании мы не можем забыть о нем ни на минуту. Четыреста лет назад драматурги умели соотносить события окружающего мира с событиями сложной духовной жизни людей, каждый из которых был личностью, умели доводить противоборство их страхов и надежд до открытого конфликта. Драма была обнажением души, сопоставлением столкновением, она будила мысль, увлекала, убеждала - и в конце концов рождала понимание. Шекспир не был вершиной, лишенной основания, которая чудом парила в облаках; он завершал пирамиду, состоящую из большой группы драматургов все меньшего и меньшего масштаба и убывающей степени таланта, но одержимых, как и он, честолюбивым стремлением бороться с тем, что Гамлет называл уродствами и пороками века. Тем не менее, новоелизаветский театр драмы в стихах, с пышными декорациями выглядел бы в наше время чудовищной нелепостью.

Вот почему мы должны более пристально вглядеться в шекспировский театр и постараться понять, в чем состоят его специфические особенности. Одна простая мысль сразу же приходит в голову, Шекспир использовал те же единицы измерения, что и мы, — в его распоряжении были те же несколько часов зрительского времени. И он насыщал этот отрезок времени — секунду за секундой — живой, необычайно содержательной жизнью. Его персонажи существуют одновременно на бессчетном множестве уровней — погружаются на дно, витают в облаках; искусная техника, чередование стихов и прозы, разнообразие контрастных эпизодов, волнующих, забавных, тревожных, — вот средства, которыми пользовался Шекспир, чтобы сказать то, что считал нужным, но он, кроме этого, четко знал, чего он хотел от людей и от общества, и это знание помогало ему осмысленно выбирать темы и средства, осмысленно строить театр. А современный драматург все еще не в силах вырваться из застенков анекдота, логики, стиля и чувствует себя связанным по рукам и ногам пережитками викторианских представлений, согласно которым честолюбие и дерзость — нехорошие слова. Как сильно ему недостает того и другого! Если бы только у современного драматурга было честолюбие, если бы он дерзнул посягнуть на небеса! Но пока он не перестанет вести себя как страус, как одинокий страус, об этом нечего и думать.
Потому что, высунув голову из-под крыла, он столкнется с тем же кризисом. Ему тоже придется решать, каким, по его мнению, должен быть театр.

Конечно, произведения каждого драматурга отражают меру его таланта — нельзя прыгнуть выше головы. Он не может уговорить себя быть лучше или стать другим. Единственное, что он может, — писать о том, что видит, думает и чувствует.⬇️⬇️⬇️

⬆️⬆️⬆️ Но он, кроме того, может попытаться усовершенствовать свои рабочие инструменты, Чем отчетливее драматург осознает, каких звеньев недостает в комплексе его связей с окружающим миром, то есть чем острее ощущает, что не в силах показать жизнь достаточно глубоко и достаточно разносторонне или использовать достаточно глубоко и разносторонне все возможности сцены, а потребность в уединении превращает его в узника, тем больше шансов, что он начнет искать способы объединения результатов своих наблюдений и своего личного опыта, которые до тех пор никак не соприкасались."

Питер Брук

Вот что интересное будет в Красноярске скоро - читки коллективной пьесы, которая родилась как итог сентябрьской лаборатории, которой я занималась. Ну и читка «Лошадки».

Поскакала наша Лошадка по театрам. Вчера была премьера в Петербурге.