Министр юстиции Константин Чуйченко совершенно прав, заявляя, что не стоило декабристам будить Герцена и тем самым давать импульс революционной борьбе. Русская революция, конечно, затормозила развитие страны. Но, если обратиться от ленинской риторики к истории, то следует кое-что уточнить. Это тов. Ленин полагал, будто революционное движение идет от декабристов. Но, если бы декабристы, восстав из гроба, увидели, что сотворил Ильич, то мигом вступили бы в Белую гвардию. Правильнее говорить, что 14 декабря 1825 г. на Сенатской площади была предпринята не первая за сто лет революционная попытка, а последняя за сто предыдущих лет попытка гвардейского урегулирования вопроса о престолонаследии. Другое дело, что в духе своей эпохи декабристы выступали не только за законного государя Константина, но и за «жену его Конституцию». Идеи нового времени были добавлены к тем методам возведения на престол законного государя, которые давно уже опробовались. Нет ни малейших оснований считать, что декабристы хотели разрушить российское государство. Они хотели его укрепить.
Конечно, глядя из XXI века на события двухсотлетней давности, мы понимаем, что Николай I поручил графу Павлу Киселеву готовить решение крестьянского вопроса. Царь не был откровенным консерватором. Он просто был слишком осторожен и, возможно, шок, полученный 14 декабря, трансформировал разумную осторожность в катастрофическую нерешительность. Но, если мы взглянем на те события глазами декабристов, то обнаружим, что вопрос о недопустимости рабства стоял на повестке дня уже более полувека – с первых лет правления Екатерины. Декабристы еще не появились на свет, а матушка государыня этот вопрос уже замотала.
Главный урок восстания состоит не в поиске виновных, а в том, чтобы увидеть, как российское государство, пытавшееся готовить перемены, и российское общество, стремившееся помогать своему государству, оказались вдруг по разные стороны баррикад. Казалось, они были обречены на сотрудничество, как в 1812 г., когда совместными усилиями одержали военную победу! Но Зимний дворец и Сенатская площадь не смогли найти общий язык. И именно это привело к катастрофе.
Конечно, глядя из XXI века на события двухсотлетней давности, мы понимаем, что Николай I поручил графу Павлу Киселеву готовить решение крестьянского вопроса. Царь не был откровенным консерватором. Он просто был слишком осторожен и, возможно, шок, полученный 14 декабря, трансформировал разумную осторожность в катастрофическую нерешительность. Но, если мы взглянем на те события глазами декабристов, то обнаружим, что вопрос о недопустимости рабства стоял на повестке дня уже более полувека – с первых лет правления Екатерины. Декабристы еще не появились на свет, а матушка государыня этот вопрос уже замотала.
Главный урок восстания состоит не в поиске виновных, а в том, чтобы увидеть, как российское государство, пытавшееся готовить перемены, и российское общество, стремившееся помогать своему государству, оказались вдруг по разные стороны баррикад. Казалось, они были обречены на сотрудничество, как в 1812 г., когда совместными усилиями одержали военную победу! Но Зимний дворец и Сенатская площадь не смогли найти общий язык. И именно это привело к катастрофе.
Forwarded from Центр Адама Смита
22 мая 2025 в 19-00 Центр Адама Смита совместно с московскими либертарианцами приглашает на презентацию нового русского издания очерка Джона Стюарта Милля «О свободе» (1859 г.), вошедшего в сокровищницу мировой политической философии.
Вниманию читателей предлагается новый перевод (первый после 1901 г.) знаменитой работы Джона Стюарта Милля «О свободе». В ней Милль впервые ставит вопрос об отношении индивида не только к церкви и государству, но и к обществу, пытаясь определить границу, дальше которой общественное мнение не может законно вмешиваться в личную независимость. Милль утверждает, что люди должны быть свободны поступать так, как им хочется, если их действия не вредят другим. Он подчеркивает важность свободы мысли и выражения мнений, индивидуальности как элемента благосостояния и необходимости защищать мнения меньшинства от «тирании большинства».
◾️Виктор Зацепин, автор предисловия и редактор издания, кандидат философских наук
◾️Александр Куряев, главный редактор издательства «Социум», кандидат экономических наук.
г. Москва, ул. Павловская, д. 18.
Метро Тульская
Пространство "Открытый мир"
Зал "Лофт", третий этаж.
Вход бесплатный, по регистрации
Вниманию читателей предлагается новый перевод (первый после 1901 г.) знаменитой работы Джона Стюарта Милля «О свободе». В ней Милль впервые ставит вопрос об отношении индивида не только к церкви и государству, но и к обществу, пытаясь определить границу, дальше которой общественное мнение не может законно вмешиваться в личную независимость. Милль утверждает, что люди должны быть свободны поступать так, как им хочется, если их действия не вредят другим. Он подчеркивает важность свободы мысли и выражения мнений, индивидуальности как элемента благосостояния и необходимости защищать мнения меньшинства от «тирании большинства».
◾️Виктор Зацепин, автор предисловия и редактор издания, кандидат философских наук
◾️Александр Куряев, главный редактор издательства «Социум», кандидат экономических наук.
г. Москва, ул. Павловская, д. 18.
Метро Тульская
Пространство "Открытый мир"
Зал "Лофт", третий этаж.
Вход бесплатный, по регистрации
Forwarded from Павел Усанов
24 мая 2025 года в 16:00 по адресу: г.Краснодар, ул.Таманская 180, 3 этаж, актовый зал, состоится «круглый стол» по теме:
«Атлант расправил плечи: чему учит нас роман Айн Ренд».
Спикер встречи - Усанов Павел Валерьевич - К.э.н., научный сотрудник
Центра исследований модернизации
Европейского университета в Санкт-Петербурге, директор Института Хайека.
Автор 4-х книг.
Вход свободный, по предварительной записи➡️
+7 (988) 362-17-17, Telegram
Также можно будет приобрести книгу: «Американская модернизация. Идеи. Люди. Экономика.» Стоимость:1000руб.
‼️ПРЯМАЯ ТРАНСЛЯЦИЯ В TELEGRAM‼️
«Атлант расправил плечи: чему учит нас роман Айн Ренд».
Спикер встречи - Усанов Павел Валерьевич - К.э.н., научный сотрудник
Центра исследований модернизации
Европейского университета в Санкт-Петербурге, директор Института Хайека.
Автор 4-х книг.
Вход свободный, по предварительной записи➡️
+7 (988) 362-17-17, Telegram
Также можно будет приобрести книгу: «Американская модернизация. Идеи. Люди. Экономика.» Стоимость:1000руб.
‼️ПРЯМАЯ ТРАНСЛЯЦИЯ В TELEGRAM‼️
Яндекс Карты
Краснодар, Таманская улица, 180, 350040
Краснодар, Таманская улица, 180, индекс 350040 — посмотреть входы, фото, панорамы и построить маршрут до адреса в Яндекс Картах. Найти места рядом, проверить организации внутри и обслуживающие организации.
Вообще-то я не люблю деление истории на этапы. Со студенческих времен осталась неприязнь к периодизации, которой злоупотреблял марксизм. Жизнь всегда сложнее любой схемы. Но в начале недели, когда для «Особых историй» рассказывал про возникновение государства, понял, сколь важно предложить хоть упрощенную историко-социологическую схему вместо традиционной.
Обычно нас учат по такой схеме: 1. Киевская Русь. 2 Монгольское нашествие. 3. Московское государство. 4. Империя. 5. СССР. 6. Постсоветский период. С позиций своей науки я вижу иную картину: 1. Начальная Русь. 2. Безгосударственный период. 3. Московское государство. 4. Россия на распутье. 5. Эпоха модернизации.
Начальная Русь – те первые века, когда существовала ЧВК «Варяги», занимавшаяся, скорее, работорговлей, чем госстроительством. Сам я этой эпохой не занимаюсь, но концепция Толочко, о которой рассказывал в «Особых историях», мне представляется наиболее обоснованной.
Постепенно Рюриковичи рассаживаются по городам. Кто-то скажет, что это уже государство, но оно не соответствует социологическому подходу, согласно которому должна существовать монополия на насилие (по Веберу). Шла война всех против всех (по Гоббсу). Каждый, кто может (от «наших» до печенегов и половцев), прибегал к насилию. А при монголах масштабы лишь усилились.
Государство, как монополия на насилие, формируется в эпоху Василия Темного и Ивана III. Основой этого государства стали поместное войско и крепостное право. Государство Ивана Грозного уже имело монополию на насилие, но не самодержавие. И это породило опричнину, о чем шла речь раньше в «Особых историях».
Россия на распутье – это XVII – XVIII века, когда встал вопрос о вхождении в Европу, но требовалось выбрать модель этого вхождения. Условно имелось три возможных модели: испанская, французская, английская. О том, как была выбрана французская, я пишу книгу, продолжающую «Почему Россия отстала» и «Русскую ловушку».
В XIX столетии начинается эпоха модернизации. Советский период – это важнейший кризис модернизации, поэтому его я включаю в данный период, несмотря на очевидные шокирующие отличия от нормального хода истории. Будет и об этом книга, если хватит сил.
Обычно нас учат по такой схеме: 1. Киевская Русь. 2 Монгольское нашествие. 3. Московское государство. 4. Империя. 5. СССР. 6. Постсоветский период. С позиций своей науки я вижу иную картину: 1. Начальная Русь. 2. Безгосударственный период. 3. Московское государство. 4. Россия на распутье. 5. Эпоха модернизации.
Начальная Русь – те первые века, когда существовала ЧВК «Варяги», занимавшаяся, скорее, работорговлей, чем госстроительством. Сам я этой эпохой не занимаюсь, но концепция Толочко, о которой рассказывал в «Особых историях», мне представляется наиболее обоснованной.
Постепенно Рюриковичи рассаживаются по городам. Кто-то скажет, что это уже государство, но оно не соответствует социологическому подходу, согласно которому должна существовать монополия на насилие (по Веберу). Шла война всех против всех (по Гоббсу). Каждый, кто может (от «наших» до печенегов и половцев), прибегал к насилию. А при монголах масштабы лишь усилились.
Государство, как монополия на насилие, формируется в эпоху Василия Темного и Ивана III. Основой этого государства стали поместное войско и крепостное право. Государство Ивана Грозного уже имело монополию на насилие, но не самодержавие. И это породило опричнину, о чем шла речь раньше в «Особых историях».
Россия на распутье – это XVII – XVIII века, когда встал вопрос о вхождении в Европу, но требовалось выбрать модель этого вхождения. Условно имелось три возможных модели: испанская, французская, английская. О том, как была выбрана французская, я пишу книгу, продолжающую «Почему Россия отстала» и «Русскую ловушку».
В XIX столетии начинается эпоха модернизации. Советский период – это важнейший кризис модернизации, поэтому его я включаю в данный период, несмотря на очевидные шокирующие отличия от нормального хода истории. Будет и об этом книга, если хватит сил.
Историческая социология – странная наука, про которую мало, кто слышал. Меня спрашивают, как я этим делом занимаюсь. Если кратко, то от стресса к стрессу. Если подробнее, то вот пять ироничных советов, в каждом из которых не только ирония.
1. Не бойтесь историков😀. Они станут вам говорить, будто то, чем вы занимаетесь – всего лишь публицистика, поскольку в науке надо сосредоточиться на определенной теме и эпохе, а не изучать все сразу. Но в реальном обществе, которое вы хотите понять все существует сразу (экономика, политика, общество, война) и самые разные эпохи влияют друг на друга.
2. Не бойтесь социологов😊. Они станут вас уверять, будто то, чем вы занимаетесь – всего лишь публицистика, поскольку в науке надо разрабатывать концепцию, а собранные вами многочисленные исторические факты ни о чем не говорят. Мол, если факт не вписывается в теорию, тем хуже для факта. Но на самом деле лишь собранные факты позволяют выстраивать концепции.
3. Не бойтесь бессистемного чтения с юных лет. Умудренные опытом ученые мужи станут требовать сосредоточения на узком круге научной литературы, но понять, как развивается общество, невозможно, оставаясь в этом узком кругу. Скорее всего вы получите важную для вас историческую информацию в самом неожиданном месте из книги, явно выходящей за пределы системы.
4. Бойтесь превратить бессистемное чтение в самоцель. Чтение затягивает, но из книжного омута надо уметь выбираться. Если вы любите науку, то читать и собирать факты вам нравится больше, чем писать и публиковаться. И все же надо попробовать собрать факты в систему. Система эта затем десять раз развалится, но начинать когда-то ведь надо.
5. Бойтесь быстрых результатов. В этой науке юных гениев не бывает. Скорее всего вы начнете что-то понимать в развитии общества лишь ближе к концу научной карьеры. Остальное – промежуточный результат. Не исключено, что достигнутый к старости конечный результат тоже окажется промежуточным, и новые поколения ваши выводы пересмотрят. Но вы этого уже не узнаете😢.
1. Не бойтесь историков😀. Они станут вам говорить, будто то, чем вы занимаетесь – всего лишь публицистика, поскольку в науке надо сосредоточиться на определенной теме и эпохе, а не изучать все сразу. Но в реальном обществе, которое вы хотите понять все существует сразу (экономика, политика, общество, война) и самые разные эпохи влияют друг на друга.
2. Не бойтесь социологов😊. Они станут вас уверять, будто то, чем вы занимаетесь – всего лишь публицистика, поскольку в науке надо разрабатывать концепцию, а собранные вами многочисленные исторические факты ни о чем не говорят. Мол, если факт не вписывается в теорию, тем хуже для факта. Но на самом деле лишь собранные факты позволяют выстраивать концепции.
3. Не бойтесь бессистемного чтения с юных лет. Умудренные опытом ученые мужи станут требовать сосредоточения на узком круге научной литературы, но понять, как развивается общество, невозможно, оставаясь в этом узком кругу. Скорее всего вы получите важную для вас историческую информацию в самом неожиданном месте из книги, явно выходящей за пределы системы.
4. Бойтесь превратить бессистемное чтение в самоцель. Чтение затягивает, но из книжного омута надо уметь выбираться. Если вы любите науку, то читать и собирать факты вам нравится больше, чем писать и публиковаться. И все же надо попробовать собрать факты в систему. Система эта затем десять раз развалится, но начинать когда-то ведь надо.
5. Бойтесь быстрых результатов. В этой науке юных гениев не бывает. Скорее всего вы начнете что-то понимать в развитии общества лишь ближе к концу научной карьеры. Остальное – промежуточный результат. Не исключено, что достигнутый к старости конечный результат тоже окажется промежуточным, и новые поколения ваши выводы пересмотрят. Но вы этого уже не узнаете😢.
Оказывается, понятие «новые русские» употреблялось сразу после Великих реформ Александра II. Читаю переизданные «Воспоминания» Николая Врангеля (НЛО: 2024):
Новые русские «демонстрировали бурный энтузиазм ко всему новому и абсолютное принятие его. В реформах они видели восход лучшей эры, и вся их энергия уходила на подражание европейским либералам. Некоторые из них в своем энтузиазме были честны, но были и такие, которые только притворялись, пытаясь приспособиться к новым условиям. Но и первые, и вторые производили странное впечатление <…>. Новые идеи они проглотили и, желая произвести определенное впечатление, демонстрировали свою приверженность им. Но по сути своей они оставались теми же самыми. И те, и другие были так называемые половинчатые люди, те общественные флюгерки, к которым причислить нужно большинство людей, поворачивающихся туда, куда ветер дует» (стр. 80 – 81).
«В начале 60-х годов появился в Женеве новый тип русских – русские эмигранты. <…> Неразвитые дикари <…> занимались пропагандой и проповедью того, что им самим еще было неясно, но культурным людям Европы издавна уже известно. <…> Не дав собеседнику вымолвить слово, они с пеной у рта, стуча кулаками по столу, орали во все горло, ломились в открытую дверь, проповедуя свободу слова и мысли и тому подобные истины, в которых никто не сомневался давным-давно. <…> Иностранцы над этой милой братией посмеивались, а мы, русские краснели, глядя на них, а потом начинали их избегать. К счастью, они скоро стушевались… Обиженные тем, что их не приняли как апостолов абсолютной правды, они заперлись в своих коммунах и фаланстериях и занялись мытьем своего грязного партийного белья и грызней между собой» (стр. 82 – 83).
Одни «бойкие, находчивые, обыкновенно были запевалами-главарями, “лидерами”, как теперь говорят. Другие – искренние, убежденные – безответственным стадом, слепо следующими за своими чабанами. Первые из своих убеждений (которые они меняли по мере надобности) извлекали пользу и в конце концов выходили сухими из воды. Вторые часто гибли и очень редко вкушали пирога» (стр. 84).
Новые русские «демонстрировали бурный энтузиазм ко всему новому и абсолютное принятие его. В реформах они видели восход лучшей эры, и вся их энергия уходила на подражание европейским либералам. Некоторые из них в своем энтузиазме были честны, но были и такие, которые только притворялись, пытаясь приспособиться к новым условиям. Но и первые, и вторые производили странное впечатление <…>. Новые идеи они проглотили и, желая произвести определенное впечатление, демонстрировали свою приверженность им. Но по сути своей они оставались теми же самыми. И те, и другие были так называемые половинчатые люди, те общественные флюгерки, к которым причислить нужно большинство людей, поворачивающихся туда, куда ветер дует» (стр. 80 – 81).
«В начале 60-х годов появился в Женеве новый тип русских – русские эмигранты. <…> Неразвитые дикари <…> занимались пропагандой и проповедью того, что им самим еще было неясно, но культурным людям Европы издавна уже известно. <…> Не дав собеседнику вымолвить слово, они с пеной у рта, стуча кулаками по столу, орали во все горло, ломились в открытую дверь, проповедуя свободу слова и мысли и тому подобные истины, в которых никто не сомневался давным-давно. <…> Иностранцы над этой милой братией посмеивались, а мы, русские краснели, глядя на них, а потом начинали их избегать. К счастью, они скоро стушевались… Обиженные тем, что их не приняли как апостолов абсолютной правды, они заперлись в своих коммунах и фаланстериях и занялись мытьем своего грязного партийного белья и грызней между собой» (стр. 82 – 83).
Одни «бойкие, находчивые, обыкновенно были запевалами-главарями, “лидерами”, как теперь говорят. Другие – искренние, убежденные – безответственным стадом, слепо следующими за своими чабанами. Первые из своих убеждений (которые они меняли по мере надобности) извлекали пользу и в конце концов выходили сухими из воды. Вторые часто гибли и очень редко вкушали пирога» (стр. 84).
День города уходил нынче тревожным и жутковатым закатом. Небо горело над Петербургом так, как будто бы не хотело дать ему протянуть еще хоть один день сверх прожитых 322 изматывающих лет. В прощании с солнцем всегда есть какая-то плохо различимая тайна. Порой красота заката бывает тихой, спокойной, умиротворяющей. Оранжевое пламя медленно спускается за море, оставляя небо столь же медленно наступающей тьме. Но бывает и так, что солнце прощается с днем, разламываясь на мелкие части, раскатываясь по всему небу, пронзая его своими последними лучами – бессильными, холодными и как будто даже озлобленными. Оранжевое пламя от нас не уходит. Оно борется за жизнь, за каждый клочок заливаемого им космоса. Оно порождает хаос небесных красок, хаос цветов, оттенков, просветов. Оно поджигает сгущающийся мрак, и ты, глядя вверх, толком не понимаешь, что происходит: меняются ли день с ночью местами или сплетаются в схватке за жизненное пространство, которого не хватает на всех.
Небо, пронзенное этим расколотым солнцем, не предвещает покоя городу. Кажется, ночь после такого заката будет тревожная, истеричная, злая. Ночь спутает сон с явью, перемешает мысли с безумием, раскроет в сознании такие бездны, в которые лучше не заглядывать. Подобная ночь не дает человеку отдыха, а вытряхивает из него последние силы. И лишь под утро, когда от мучительного заката не остается в памяти никакого следа, она дает нам слегка расслабиться. Но не благодаря упорядочению хаоса, а в связи с исчерпанием сил.
Последние годы каждая ночь проходит в тревоге. Каждый день несет с собой ужасы. Космос оборачивается хаосом, которым никак невозможно управлять, который мучительно трудно пережить, и который совершенно немыслимо осмыслить. Покой к нам приходит лишь тогда, когда ни о чем не думаешь. Чаще всего ночью. Однако тревожный закат будоражит чувства, не дает спать, отбрасывает нас вновь в минувший день, напоминает о том, сколь красив, непонятен и ужасен тот мир, куда мы зачем-то много лет назад были заброшены.
Небо, пронзенное этим расколотым солнцем, не предвещает покоя городу. Кажется, ночь после такого заката будет тревожная, истеричная, злая. Ночь спутает сон с явью, перемешает мысли с безумием, раскроет в сознании такие бездны, в которые лучше не заглядывать. Подобная ночь не дает человеку отдыха, а вытряхивает из него последние силы. И лишь под утро, когда от мучительного заката не остается в памяти никакого следа, она дает нам слегка расслабиться. Но не благодаря упорядочению хаоса, а в связи с исчерпанием сил.
Последние годы каждая ночь проходит в тревоге. Каждый день несет с собой ужасы. Космос оборачивается хаосом, которым никак невозможно управлять, который мучительно трудно пережить, и который совершенно немыслимо осмыслить. Покой к нам приходит лишь тогда, когда ни о чем не думаешь. Чаще всего ночью. Однако тревожный закат будоражит чувства, не дает спать, отбрасывает нас вновь в минувший день, напоминает о том, сколь красив, непонятен и ужасен тот мир, куда мы зачем-то много лет назад были заброшены.
Кажется, я понял, наконец, как надо правильно называть то явление, которое у нас порой именуют российской оппозицией. Давно уже ясно было, что явление это не политическое, а, скорее, культурное, если говорить о культуре в широком смысле, как о ментальности значительной группы людей. Политика в той или иной мере всегда борьба за власть. Культура же связана с выражением приятия или неприятия социальной системы. Если система прочна, оспаривать власть в ней невозможно, но можно демонстрировать так или иначе свою позицию.
В Англии 1950-х гг. сформировался такой феномен, как «сердитые молодые люди». Вот что пишет об этом историк: «Культура аристократии испарилась, на ее месте расползался туман “светскости”, а “истинная” демократия ничуть не приблизилась. Обещания левых спутались, обещания правых представляли собой какой-то сор. Англия казалась тоскливой лавкой, придушенной шифоном, придавленной чаем с пирожным, на дверях которой все чаще висела вывеска “Закрыто”. Что же оставалось рефлексирующим натурам, кроме как сердиться на все подряд?» (Акройд П. История Англии. Том 6: Новая эпоха» М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2022).
Если в этой цитате заменить выражение «культура аристократии» на «советская культура», то выйдет картина наших дней. Естественно, картина, отражающая восприятие действительности не всей массой российского населения (ведь для десятков миллионов нерефлексирующих натур наша эпоха получилась очень даже веселенькой), а именно тех молодых людей, которые не удовлетворяются триадой «кино, вино и домино». Сердитые молодые люди отторгают в равной мере властителей и предателей, псевдокоммунистическую и псевдодемократическую эпохи, а также тех левых, которые продали интересы народа за «чечевичную похлебку» в дорогом московском ресторане, и тех правых, которые не смогли создать сильную экономику в нефтедолларовой стране.
Выражение «сердитые молодые люди» – не похвала и не ирония, а констатация факта неприятия действительности. На мой взгляд, констатация печальная, поскольку эмоциональность разрушает рациональность. Если мы хотим, чтобы на лавке висела вывеска «Добро пожаловать», надо разбираться в реальных причинах кризиса, а не сердиться на продавцов, прохожих и соседских котов.
В Англии 1950-х гг. сформировался такой феномен, как «сердитые молодые люди». Вот что пишет об этом историк: «Культура аристократии испарилась, на ее месте расползался туман “светскости”, а “истинная” демократия ничуть не приблизилась. Обещания левых спутались, обещания правых представляли собой какой-то сор. Англия казалась тоскливой лавкой, придушенной шифоном, придавленной чаем с пирожным, на дверях которой все чаще висела вывеска “Закрыто”. Что же оставалось рефлексирующим натурам, кроме как сердиться на все подряд?» (Акройд П. История Англии. Том 6: Новая эпоха» М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2022).
Если в этой цитате заменить выражение «культура аристократии» на «советская культура», то выйдет картина наших дней. Естественно, картина, отражающая восприятие действительности не всей массой российского населения (ведь для десятков миллионов нерефлексирующих натур наша эпоха получилась очень даже веселенькой), а именно тех молодых людей, которые не удовлетворяются триадой «кино, вино и домино». Сердитые молодые люди отторгают в равной мере властителей и предателей, псевдокоммунистическую и псевдодемократическую эпохи, а также тех левых, которые продали интересы народа за «чечевичную похлебку» в дорогом московском ресторане, и тех правых, которые не смогли создать сильную экономику в нефтедолларовой стране.
Выражение «сердитые молодые люди» – не похвала и не ирония, а констатация факта неприятия действительности. На мой взгляд, констатация печальная, поскольку эмоциональность разрушает рациональность. Если мы хотим, чтобы на лавке висела вывеска «Добро пожаловать», надо разбираться в реальных причинах кризиса, а не сердиться на продавцов, прохожих и соседских котов.
Forwarded from Вольные думы Ивана Левченко🕊
Когда в прошлом году в издательстве "Новое литературное обозрение" вышла книга Дмитрия Травина "Как мы жили в СССР", на множестве презентаций и встреч с автором наблюдался полный аншлаг. На встрече в Доме Айн Рэнд, я не успел приобрести книгу, потому что всё разобрали. На встрече в книжном магазине "Все свободны" людей пришло столько, что пришлось залезать на мансарду и наблюдать за мероприятием сверху. И на всех мероприятиях почти половину слушателей составляет молодёжь примерно моего возраста - те, кто не застали ничего из описанного в этой книге, но желают знать. И это здорово!
Дмитрий Травин - один из самых интересных для меня публицистов и исследователей, в том числе в силу основного направления его трудов - исторической социологии. Но эта новая книга уникальна тем, что здесь автор пишет отчасти о личных воспоминаниях, отчасти о воспоминаниях современников. Всё это наряду с описанием бытовых аспектов жизни советского человека, особенностей образования, культуры и социально-экономического уклада, позволяет сформировать достаточно цельную общую картину.
Вопреки мнениям некоторых критиков, эта книга не является антисоветской по своей сути. Её задача - дать объективную картину, основанную на реальном жизненном опыте разных людей и попытаться осветить те сферы жизни советского человека, о которых обычно говорят мало. И что самое главное - погрузить читателя в реальность, лишённую пафоса и эстетизации. К сожалению, мы до сих пор часто склонны путать две эти вещи - воспоминания, выраженные в эстетических образах и суровую реальность, которая и показывает настоящую (в том числе этическую) сторону вопроса.
И поэтому отдельным разделом выделен "кинозал", где рассказывается о фильмах 1960-1980-х годов, которые оставили самые яркие воспоминания и лучше всего отражают дух меняющегося времени. Часть из них я посмотрел специально перед прочтением книги, чтобы лучше понимать взгляд автора. И многое к этому списку можно добавить, но точно нечего убавить. Каждая картина, даже не известная большинству людей, хорошо иллюстрирует состояние умов, настроения интеллигенции и не только.
Несмотря на то, что в ряде моментов наши политические предпочтения и социально-экономические взгляды с Дмитрием Яковлевичем расходятся, эту книгу я бы однозначно рекомендовал к прочтению тем, кто хочет лучше понять взаимосвязь прошлого и будущего нашей страны. Что сегодня осталось из этого относительно недавнего исторического опыта, а что навсегда осталось в прошлом? Интересно было бы поискать похожие книги зарубежных авторов о жизни в странах "Соцлагеря" и сравнить их.
Дмитрий Травин - один из самых интересных для меня публицистов и исследователей, в том числе в силу основного направления его трудов - исторической социологии. Но эта новая книга уникальна тем, что здесь автор пишет отчасти о личных воспоминаниях, отчасти о воспоминаниях современников. Всё это наряду с описанием бытовых аспектов жизни советского человека, особенностей образования, культуры и социально-экономического уклада, позволяет сформировать достаточно цельную общую картину.
Вопреки мнениям некоторых критиков, эта книга не является антисоветской по своей сути. Её задача - дать объективную картину, основанную на реальном жизненном опыте разных людей и попытаться осветить те сферы жизни советского человека, о которых обычно говорят мало. И что самое главное - погрузить читателя в реальность, лишённую пафоса и эстетизации. К сожалению, мы до сих пор часто склонны путать две эти вещи - воспоминания, выраженные в эстетических образах и суровую реальность, которая и показывает настоящую (в том числе этическую) сторону вопроса.
И поэтому отдельным разделом выделен "кинозал", где рассказывается о фильмах 1960-1980-х годов, которые оставили самые яркие воспоминания и лучше всего отражают дух меняющегося времени. Часть из них я посмотрел специально перед прочтением книги, чтобы лучше понимать взгляд автора. И многое к этому списку можно добавить, но точно нечего убавить. Каждая картина, даже не известная большинству людей, хорошо иллюстрирует состояние умов, настроения интеллигенции и не только.
Несмотря на то, что в ряде моментов наши политические предпочтения и социально-экономические взгляды с Дмитрием Яковлевичем расходятся, эту книгу я бы однозначно рекомендовал к прочтению тем, кто хочет лучше понять взаимосвязь прошлого и будущего нашей страны. Что сегодня осталось из этого относительно недавнего исторического опыта, а что навсегда осталось в прошлом? Интересно было бы поискать похожие книги зарубежных авторов о жизни в странах "Соцлагеря" и сравнить их.
Информация уже стала распространяться, поэтому странно было бы мне не сказать хоть два слова на тему, которая была главной темой моей жизни целых 16 лет. С 2008 по май 2024 года я имел честь быть научным руководителем Центра исследований модернизации (М-центра), который 30 июня закрывается.
Многого из того, о чем мечталось в 2008 г., сделать так и не удалось. В том числе по моей вине. Но кое-что важное после нас останется. Как ни странно, в России почти нет исследовательских структур, профессионально занимающихся анализом проблемы, выраженной в названии известной книги зарубежных авторов «Почему одни страны богатые, а другие бедные». И, в частности, почему Россия отстала от ведущих стран мира. Большая часть того, что вы читаете по данной теме у отечественных авторов, это эмоциональные восклицания (порой растянутые на целую книгу) или очень политизированные высказывания. Мы в М-центре решили осуществить профессиональное исследование причин российской отсталости и, как мне представляется, смогли все 16 лет удержаться на научном уровне, причем не замыкаясь в башню из слоновой кости, а делая наши книги и доклады доступными для интеллектуалов, стремящихся читать, размышлять и искать истину.
И еще удалось не превратить М-центр в авторитарную структуру, подгоняющую свои исследования под мнение руководителя. Тот, кто читает наши работы, с удивлением обнаруживает анализ разной направленности. Есть книги, объясняющие комплекс российских проблем особенностями многовековой культуры. Есть книги, показывающие деструктивные действия политических акторов. Есть книги, которые вписывают Россию в общую логику европейского развития и демонстрируют, как историческая конкретика влияла в разные эпохи (от монгольского ига до «лихих девяностых») на успехи и неудачи нашей страны.
Мы бились за то, чтобы давать ответы на актуальные вопросы, а не на вопросы модные. И верили в то, что есть еще спрос на эти ответы, несмотря на быстро нарастающую апатию, переходящую у некоторых отчаявшихся интеллектуалов даже в ненависть к России. Мы не изменили мир, но, думается, долг свой выполнили.
Многого из того, о чем мечталось в 2008 г., сделать так и не удалось. В том числе по моей вине. Но кое-что важное после нас останется. Как ни странно, в России почти нет исследовательских структур, профессионально занимающихся анализом проблемы, выраженной в названии известной книги зарубежных авторов «Почему одни страны богатые, а другие бедные». И, в частности, почему Россия отстала от ведущих стран мира. Большая часть того, что вы читаете по данной теме у отечественных авторов, это эмоциональные восклицания (порой растянутые на целую книгу) или очень политизированные высказывания. Мы в М-центре решили осуществить профессиональное исследование причин российской отсталости и, как мне представляется, смогли все 16 лет удержаться на научном уровне, причем не замыкаясь в башню из слоновой кости, а делая наши книги и доклады доступными для интеллектуалов, стремящихся читать, размышлять и искать истину.
И еще удалось не превратить М-центр в авторитарную структуру, подгоняющую свои исследования под мнение руководителя. Тот, кто читает наши работы, с удивлением обнаруживает анализ разной направленности. Есть книги, объясняющие комплекс российских проблем особенностями многовековой культуры. Есть книги, показывающие деструктивные действия политических акторов. Есть книги, которые вписывают Россию в общую логику европейского развития и демонстрируют, как историческая конкретика влияла в разные эпохи (от монгольского ига до «лихих девяностых») на успехи и неудачи нашей страны.
Мы бились за то, чтобы давать ответы на актуальные вопросы, а не на вопросы модные. И верили в то, что есть еще спрос на эти ответы, несмотря на быстро нарастающую апатию, переходящую у некоторых отчаявшихся интеллектуалов даже в ненависть к России. Мы не изменили мир, но, думается, долг свой выполнили.
Та периодизация российской истории. которую я предложил, исходя из потребностей исторической социологии, вызвала споры и опровержения. Пришлось разъяснить мой подход подробнее. https://www.youtube.com/watch?v=KdP0yk1FbVw
YouTube
Что в истории России пошло не так? | Особые истории с Дмитрием Травиным
Дмитрий Травин о том, когда Россия пошла не тем путем. Что, если история России — это не путь от Киевской Руси к империи, а совсем другая логика? Травин предлагает нестандартную схему: от ЧВК «Рюрик и Ко» — к модернизации. Почему у нас не было государства?…
Forwarded from Денис Драгунский (Денис Драгунский)
альтернатива
ЕСЛИ БЫ ПУШКИН ОСТАЛСЯ ЖИВ!
Хороший вариант
ГРАФ ПУШКИН
Жорж Дантес, стреляя в Пушкина, промахнулся, а Пушкин попал в пуговицу на сюртуке Дантеса. Скандал замяли. Дантес вместе с Геккерном уехал из России.
Пушкин помирился с женой и дожил до 1881 года.
С помощью своего друга князя Горчакова он стал министром просвещения, получил графский титул и орден Св. Владимира первой степени. Всю вторую половину своей жизни он был консерватором, публиковал множество статей на политические темы, печатно клеймил Некрасова и всю эту шатию из «Современника» и «Свистка», и, разумеется, публично отказался от своих вольнолюбивых и атеистических стихов как от ошибок молодости.
Однако все прочие его стихи, и в первую очередь поэмы «Полтава», «Медный всадник» и особенно роман в стихах «Евгений Онегин» – были весьма популярны, переиздавались с иллюстрациями, отрывками вошли в школьные хрестоматии. Особенным же успехом пользовался четырехтомный роман «Борис Годунов», посвященный событиям Смуты (по совету императора Николая I переделанный из одноименной пьесы). Правда, четвертый том романа, в котором Пушкин объяснял свои воззрения на роль личности в истории и на судьбу России, был скучноват, тяжеловесен и вообще излишен, по мнению молодого талантливого критика и детского писателя графа Толстого. Однако все признавали психологизм, историзм, художественное мастерство и нравственную ценность этого романа, который занял почетное место на книжной полке любого образованного русского человека.
Государь император Александр III, в бытность свою наследником не раз беседовавший с министром и поэтом, согласился с просьбой Победоносцева о памятнике великому художнику и мыслителю Пушкину, но решил, что надо, просто для исторического приличия, выждать лет двадцать. Но потом государь скончался, а при Николае II стало не до того.
Поэтому в СССР Пушкина не зубрили в школах. Никаких станций метро, улиц и библиотек его имени по всей стране. Мелким шрифтом в учебнике литературы: «А.С.Пушкин (1799-1881), русский поэт, публицист и государственный деятель. В юности был близок к декабристам, написал роман в стихах «Евгений Онегин», где дана сатирическая картина дворянско-помещичьего быта, в дальнейшем перешел на реакционно-охранительные позиции».
Но зато в 1990-х настал «пушкинский реабилитанс». Напечатали запрещенную в СССР антиреволюционную публицистику и сатирическую поэму «Свистуны», высмеивающую Герцена и Добролюбова. И, наконец, поставили памятник на Басманной, вблизи места, где он родился.
ЕСЛИ БЫ ПУШКИН ОСТАЛСЯ ЖИВ!
Хороший вариант
ГРАФ ПУШКИН
Жорж Дантес, стреляя в Пушкина, промахнулся, а Пушкин попал в пуговицу на сюртуке Дантеса. Скандал замяли. Дантес вместе с Геккерном уехал из России.
Пушкин помирился с женой и дожил до 1881 года.
С помощью своего друга князя Горчакова он стал министром просвещения, получил графский титул и орден Св. Владимира первой степени. Всю вторую половину своей жизни он был консерватором, публиковал множество статей на политические темы, печатно клеймил Некрасова и всю эту шатию из «Современника» и «Свистка», и, разумеется, публично отказался от своих вольнолюбивых и атеистических стихов как от ошибок молодости.
Однако все прочие его стихи, и в первую очередь поэмы «Полтава», «Медный всадник» и особенно роман в стихах «Евгений Онегин» – были весьма популярны, переиздавались с иллюстрациями, отрывками вошли в школьные хрестоматии. Особенным же успехом пользовался четырехтомный роман «Борис Годунов», посвященный событиям Смуты (по совету императора Николая I переделанный из одноименной пьесы). Правда, четвертый том романа, в котором Пушкин объяснял свои воззрения на роль личности в истории и на судьбу России, был скучноват, тяжеловесен и вообще излишен, по мнению молодого талантливого критика и детского писателя графа Толстого. Однако все признавали психологизм, историзм, художественное мастерство и нравственную ценность этого романа, который занял почетное место на книжной полке любого образованного русского человека.
Государь император Александр III, в бытность свою наследником не раз беседовавший с министром и поэтом, согласился с просьбой Победоносцева о памятнике великому художнику и мыслителю Пушкину, но решил, что надо, просто для исторического приличия, выждать лет двадцать. Но потом государь скончался, а при Николае II стало не до того.
Поэтому в СССР Пушкина не зубрили в школах. Никаких станций метро, улиц и библиотек его имени по всей стране. Мелким шрифтом в учебнике литературы: «А.С.Пушкин (1799-1881), русский поэт, публицист и государственный деятель. В юности был близок к декабристам, написал роман в стихах «Евгений Онегин», где дана сатирическая картина дворянско-помещичьего быта, в дальнейшем перешел на реакционно-охранительные позиции».
Но зато в 1990-х настал «пушкинский реабилитанс». Напечатали запрещенную в СССР антиреволюционную публицистику и сатирическую поэму «Свистуны», высмеивающую Герцена и Добролюбова. И, наконец, поставили памятник на Басманной, вблизи места, где он родился.
Forwarded from Денис Драгунский (Денис Драгунский)
альтернатива
ЕСЛИ БЫ ПУШКИН ОСТАЛСЯ ЖИВ!
Плохой вариант
«COMTESSE POUCHKINE»
27 января 1837 года камер-юнкер Александр Пушкин убивает на дуэли поручика Георга-Карла де-Геккерна-Дантеса.
Для Николая I это удобный повод разделаться с оппозиционным поэтом. Пушкина судят. Жена, красавица Натали, с ним разводится. Он отсиживает несколько лет в крепости, потом до 1857 года живет в ссылке.
Новый царь Александр II его прощает, возвращает в столицу, приближает к себе, жалует чин камергера и графский титул. Но Пушкин безнадежно отстал от жизни и литературы. Он не понимает раннюю прозу Толстого. От «Мертвых душ» его воротит, «Записки охотника» ему скучны, он изумляется, что критика находит в «Бедных людях». Как поэт он уже давно потерял лидерство: в популярности его явно превосходят Тютчев, Фет и Полонский, не говоря уже о Некрасове.
Пушкин начинает писать прозу под влиянием Бальзака, публикует целую серию социальных романов-фельетонов: «Растраченные фантазии», «Роскошь и бедность дам полусвета», «Женщина после тридцати», «Торговый дом Литвинова». На короткое время он становится популярен, критики его сравнивают с Евгенией Тур и даже с Чернышевским.
В 1868 году Пушкин вступает в переписку с сорокалетней французской журналисткой Софи Шатирон, дальней родственницей Жорж Санд. Образованная, амбициозная и авантюристичная женщина, она отдает себе отчет в том, кем Пушкин был и кем стал, но ей лестно выйти за камергера и стать графиней. Он едет в Бордо, где венчается с ней, перед этим тайно от царя перейдя в католичество. Семейная жизнь его не задается, он устраивает жене безумные сцены ревности; наконец, супруги решают разъехаться.
Больной и одинокий, Пушкин возвращается в Петербург, где умирает в феврале 1881 года. Смерть престарелого литератора остается незамеченной, ибо ее заслоняют похороны Достоевского и убийство Александра II.
Его вдова описывает жизнь своего покойного мужа в анонимном романе под названием «Графиня Пушкин».
Роман большого успеха не имеет, хотя его переводят на немецкий и английский; на основе романа Мельяк сочинаяет либретто для одноименной оперы Массне, которая проваливается в постановке.
В 1922 году Стефан Цвейг, прочитавший этот роман, пишет подробную биографию Пушкина. Горький ее отказывается печатать в ЖЗЛ.
Зато Цвейг во время своего визита в СССР заводит роман с советской художницей Саррой Голицыной, внучатой племянницей генерала Ланского, второго мужа Натали Гончаровой-Пушкиной-Ланской.
Рождается ребенок. Он становится писателем. Диссидентом, разумеется.
ЕСЛИ БЫ ПУШКИН ОСТАЛСЯ ЖИВ!
Плохой вариант
«COMTESSE POUCHKINE»
27 января 1837 года камер-юнкер Александр Пушкин убивает на дуэли поручика Георга-Карла де-Геккерна-Дантеса.
Для Николая I это удобный повод разделаться с оппозиционным поэтом. Пушкина судят. Жена, красавица Натали, с ним разводится. Он отсиживает несколько лет в крепости, потом до 1857 года живет в ссылке.
Новый царь Александр II его прощает, возвращает в столицу, приближает к себе, жалует чин камергера и графский титул. Но Пушкин безнадежно отстал от жизни и литературы. Он не понимает раннюю прозу Толстого. От «Мертвых душ» его воротит, «Записки охотника» ему скучны, он изумляется, что критика находит в «Бедных людях». Как поэт он уже давно потерял лидерство: в популярности его явно превосходят Тютчев, Фет и Полонский, не говоря уже о Некрасове.
Пушкин начинает писать прозу под влиянием Бальзака, публикует целую серию социальных романов-фельетонов: «Растраченные фантазии», «Роскошь и бедность дам полусвета», «Женщина после тридцати», «Торговый дом Литвинова». На короткое время он становится популярен, критики его сравнивают с Евгенией Тур и даже с Чернышевским.
В 1868 году Пушкин вступает в переписку с сорокалетней французской журналисткой Софи Шатирон, дальней родственницей Жорж Санд. Образованная, амбициозная и авантюристичная женщина, она отдает себе отчет в том, кем Пушкин был и кем стал, но ей лестно выйти за камергера и стать графиней. Он едет в Бордо, где венчается с ней, перед этим тайно от царя перейдя в католичество. Семейная жизнь его не задается, он устраивает жене безумные сцены ревности; наконец, супруги решают разъехаться.
Больной и одинокий, Пушкин возвращается в Петербург, где умирает в феврале 1881 года. Смерть престарелого литератора остается незамеченной, ибо ее заслоняют похороны Достоевского и убийство Александра II.
Его вдова описывает жизнь своего покойного мужа в анонимном романе под названием «Графиня Пушкин».
Роман большого успеха не имеет, хотя его переводят на немецкий и английский; на основе романа Мельяк сочинаяет либретто для одноименной оперы Массне, которая проваливается в постановке.
В 1922 году Стефан Цвейг, прочитавший этот роман, пишет подробную биографию Пушкина. Горький ее отказывается печатать в ЖЗЛ.
Зато Цвейг во время своего визита в СССР заводит роман с советской художницей Саррой Голицыной, внучатой племянницей генерала Ланского, второго мужа Натали Гончаровой-Пушкиной-Ланской.
Рождается ребенок. Он становится писателем. Диссидентом, разумеется.
Пушкин, конечно, это наше всё. Но 6 июня родился еще один великий писатель. Сегодня исполняется 150 лет со дня рождения Томаса Манна. Статью о нем я написал четверть века назад. Писал мучительно долго, пытаясь вместить в газетную статью материал, который мог бы составить книгу. Писал так, как если бы переживал со своим героем всю его жизнь. Сейчас я публикую здесь вновь ту статью без всяких изменений, хотя за четверть века узнал много нового и кое-что из написанного переосмыслил. Но переделать текст я не в силах. Второй раз мне так уже не написать. Возможно, через день-другой просто сделаю дополнение.
Томас Манн. Оптимистическая трилогия с плачем
Однажды в беседе с читателем Томас Манн получил краткую образную характеристику своей жизни. «Вы жили вот так, - сказал собеседник, продемонстрировав плотно сжатый кулак, - а мы вот эдак». И кулак разжался. Писателю понравилось сравнение, и он использовал его в новелле «Смерть в Венеции».
Предисловие: закат Европы
XIX век, гордившийся своей верой в человеческий разум, в беспредельный прогресс и в возможность рационального устройства общественной жизни, завершался тяжело и мучительно. Еще Артур Шопенгауэр – властитель дум 1860-1880 гг. – создал своеобразную теорию, суть которой сводится к тому, что «каждое повышение интеллекта сверх обычного уровня уже располагает как аномалия к безумию». Конец века прошел в полном соответствии с этим взглядом.
Хотя для мировых войн, представлявших собой форму безумия коллективного, оставалось еще много времени, отчетливо стали ощущаться первые признаки того, что интеллект не в силах справиться со смело взятыми некогда на себя обязательствами. Те люди, чьи культурные достижения представляли собой вершину творческого взлёта второй половины столетия, покидали жизнь, ввергая окружающих в ужас трагическими картинами своего ухода.
Жуткие и величественные полотна Винсента ван Гога, созданные в конце 1880-х гг., были своеобразной формой его психического расстройства. Ярость сменялась упадком сил, творческие порывы – пребыванием в лечебнице. Отрезанное в приступе безумия ухо стало таким же символом последних лет его жизни, как и знаменитые «Вороны на пшеничном поле». В июле 1890 года ван Гог покончил с собой.
Полутора годами раньше разум изменил Фридриху Ницше. Последние десять лет жизни этот некогда великий ум провел в своем собственном мире, почти не пересекавшемся с нашим. Периоды буйства и повышенной активности сменились постепенно успокоением. Лишь изредка и с большим трудом Ницше вспоминал о том, что писал раньше «прекрасные книги». Окончательно угас он 25 августа 1900 г. в Веймаре, городе Гёте и Шиллера, городе немецкой культурной славы.
Этот день, наверное, можно считать последним днём XIX века, днём, когда интеллектуальная элита Европы пришла к логическому завершению того процесса, который был порожден Ренессансом, Просвещением и Французской революцией. Больше сказать было нечего. Наступал век расплаты.
В течение еще 12 лет после смерти Ницше по Стокгольму бродил одинокий, несчастный и безумный Август Стриндберг, все больше замыкавшийся в себя и всё реже выглядывавший из-за плотно запертой двери своей квартиры. Но это было лишь послесловие, завершающее прочитанное столетие. Ничего нового оно добавить не могло.
Ницше, Стриндберг и ван Гог, родившиеся на рубеже 1840-1850-хх гг. принадлежали к одному поколению. Они появились на свет в разных частях Европы, избрали для творчества разные сферы и по-разному прожили жизнь. Но их единый печальный конец говорил о том, что силы старого мира исчерпаны. Европа, вступившая в эпоху декаданса, должна была решать, как ей жить дальше и стоит ли жить вообще.
Надежд на лучшее было немного. Пессимистические оценки доминировали. В 1918 г. выступил со своим «Закатом Европы» Освальд Шпенглер. Спустя 20 лет Йохан Хёйзинга написал еще один печальный трактат «В тени завтрашнего дня». Мрак сгущался, разум отступал. Восторженные толпы черни сажали себе на шею одного диктатора за другим. Цивилизация упорно, шаг за шагом, двигалась к катастрофе.
Томас Манн. Оптимистическая трилогия с плачем
Однажды в беседе с читателем Томас Манн получил краткую образную характеристику своей жизни. «Вы жили вот так, - сказал собеседник, продемонстрировав плотно сжатый кулак, - а мы вот эдак». И кулак разжался. Писателю понравилось сравнение, и он использовал его в новелле «Смерть в Венеции».
Предисловие: закат Европы
XIX век, гордившийся своей верой в человеческий разум, в беспредельный прогресс и в возможность рационального устройства общественной жизни, завершался тяжело и мучительно. Еще Артур Шопенгауэр – властитель дум 1860-1880 гг. – создал своеобразную теорию, суть которой сводится к тому, что «каждое повышение интеллекта сверх обычного уровня уже располагает как аномалия к безумию». Конец века прошел в полном соответствии с этим взглядом.
Хотя для мировых войн, представлявших собой форму безумия коллективного, оставалось еще много времени, отчетливо стали ощущаться первые признаки того, что интеллект не в силах справиться со смело взятыми некогда на себя обязательствами. Те люди, чьи культурные достижения представляли собой вершину творческого взлёта второй половины столетия, покидали жизнь, ввергая окружающих в ужас трагическими картинами своего ухода.
Жуткие и величественные полотна Винсента ван Гога, созданные в конце 1880-х гг., были своеобразной формой его психического расстройства. Ярость сменялась упадком сил, творческие порывы – пребыванием в лечебнице. Отрезанное в приступе безумия ухо стало таким же символом последних лет его жизни, как и знаменитые «Вороны на пшеничном поле». В июле 1890 года ван Гог покончил с собой.
Полутора годами раньше разум изменил Фридриху Ницше. Последние десять лет жизни этот некогда великий ум провел в своем собственном мире, почти не пересекавшемся с нашим. Периоды буйства и повышенной активности сменились постепенно успокоением. Лишь изредка и с большим трудом Ницше вспоминал о том, что писал раньше «прекрасные книги». Окончательно угас он 25 августа 1900 г. в Веймаре, городе Гёте и Шиллера, городе немецкой культурной славы.
Этот день, наверное, можно считать последним днём XIX века, днём, когда интеллектуальная элита Европы пришла к логическому завершению того процесса, который был порожден Ренессансом, Просвещением и Французской революцией. Больше сказать было нечего. Наступал век расплаты.
В течение еще 12 лет после смерти Ницше по Стокгольму бродил одинокий, несчастный и безумный Август Стриндберг, все больше замыкавшийся в себя и всё реже выглядывавший из-за плотно запертой двери своей квартиры. Но это было лишь послесловие, завершающее прочитанное столетие. Ничего нового оно добавить не могло.
Ницше, Стриндберг и ван Гог, родившиеся на рубеже 1840-1850-хх гг. принадлежали к одному поколению. Они появились на свет в разных частях Европы, избрали для творчества разные сферы и по-разному прожили жизнь. Но их единый печальный конец говорил о том, что силы старого мира исчерпаны. Европа, вступившая в эпоху декаданса, должна была решать, как ей жить дальше и стоит ли жить вообще.
Надежд на лучшее было немного. Пессимистические оценки доминировали. В 1918 г. выступил со своим «Закатом Европы» Освальд Шпенглер. Спустя 20 лет Йохан Хёйзинга написал еще один печальный трактат «В тени завтрашнего дня». Мрак сгущался, разум отступал. Восторженные толпы черни сажали себе на шею одного диктатора за другим. Цивилизация упорно, шаг за шагом, двигалась к катастрофе.
Впрочем, это было чуть позже. А наша история начинается непосредственно на рубеже веков, когда Томас Манн, проживающий со своим старшим братом Генрихом в небольшом итальянском городке и работающий над своим первым романом, вносит в дневник записи о попытках покончить жизнь самоубийством.
Decadence story
Самоубийство не состоялось, и ХХ век открылся романом «Будденброки» (1901) – пожалуй, самым пронзительным произведением литературы всего нового столетия. В 1929 г. Томас Манн был удостоен за него Нобелевской премии.
Это роман о судьбе старинной бюргерской с семьи из ганзейского города Любека – фактически семьи самого Томаса Манна. Это роман о том, как она прожила XIX век со всеми его сложными идейными исканиями, как с легкостью и оптимизмом воспринимала своими здоровыми корнями идеи французского Просвещения, как возвращалась к религии и теряла жизненные силы и как, наконец, вошла в полосу окончательного упадка, потеряла веру и в Прогресс, и в Бога, а с утратой веры потеряла и саму способность жить на этом свете. Будденброки стали подведением итогов всей эпохи декаданса, причем написанным не с позиций XIX века, а с позиций века ХХ.
Те, кто порождали декаданс, гордились своей «непризванностью к земной жизни», отличающей духовную аристократию от плебейской массы, неспособной ощущать высокое. Родившийся в 1875 г. Томас Манн принадлежал к поколению, которое должно было сменить певцов декаданса. Он быстро перестал гордиться упадком. Он чувствовал, как сила рока, нависшего над всеми Будденброками мира, тянет его в пропасть.
Он сопротивлялся всеми силами и старался понять, почему же именно самые лучшие, самые духовные, самые культурные люди заходят в такой жизненный тупик.
Не случайно писатель, глубже всех переживший декаданс, появился на свет в Любеке – городе с удивительно печальной судьбой. Один из ведущих центров Средневековья на Балтике, породивший поколения сильных духом, трудолюбивых протестантских бюргеров, он постепенно пришел в полный упадок.
Торговые пути переместились в океаны, а тот бизнес, что остался на Балтике, проходил мимо кармана. Контакты с Востоком сосредоточились в Штеттине, контакты с Западом – в Киле, где появился знаменитый канал. Пруссия создала таможенный союз, к которому Любек примкнул слишком поздно. Торговать было не с кем, традиционный образ жизни начинал разрушаться и существовать, собственно говоря, было не для чего.
Юный Томас бродил по родному городу «с его кривыми улочками, где над островерхими крышами свистал сырой ветер», и мучительно завидовал тем сильным, уверенным в себе, не знающим сомнений белокурым парням, которые сохраняли в себе силы жить. Он влюблялся в прекрасных светловолосых девушек, которые, казалось бы, могли вытащить его из разверзшейся под ногами пропасти. Но его белокурые кумиры тянулись друг к другу, как в написанной после «Будденброков» новелле «Тонио Крегер», а Томас вновь оставался один на один с жестокой и бессмысленной жизнью.
В Любеке больше делать было нечего. После смерти отца, даже не окончив гимназии, Томас с семьей переезжает в Мюнхен, где била ключом культурная жизнь Германии. Там он начинает писать, даже не получив среднего образования, что, впрочем, не помешало ему впоследствии создать несколько поистине энциклопедических романов и стать профессором Принстона, а также почетным доктором огромного числа европейских и американских университетов.
Первый роман, сильный своей непосредственностью и откровенностью, еще не был романом философским. Всё последующее творчество писателя уже находится на грани литературы и философии.
Decadence story
Самоубийство не состоялось, и ХХ век открылся романом «Будденброки» (1901) – пожалуй, самым пронзительным произведением литературы всего нового столетия. В 1929 г. Томас Манн был удостоен за него Нобелевской премии.
Это роман о судьбе старинной бюргерской с семьи из ганзейского города Любека – фактически семьи самого Томаса Манна. Это роман о том, как она прожила XIX век со всеми его сложными идейными исканиями, как с легкостью и оптимизмом воспринимала своими здоровыми корнями идеи французского Просвещения, как возвращалась к религии и теряла жизненные силы и как, наконец, вошла в полосу окончательного упадка, потеряла веру и в Прогресс, и в Бога, а с утратой веры потеряла и саму способность жить на этом свете. Будденброки стали подведением итогов всей эпохи декаданса, причем написанным не с позиций XIX века, а с позиций века ХХ.
Те, кто порождали декаданс, гордились своей «непризванностью к земной жизни», отличающей духовную аристократию от плебейской массы, неспособной ощущать высокое. Родившийся в 1875 г. Томас Манн принадлежал к поколению, которое должно было сменить певцов декаданса. Он быстро перестал гордиться упадком. Он чувствовал, как сила рока, нависшего над всеми Будденброками мира, тянет его в пропасть.
Он сопротивлялся всеми силами и старался понять, почему же именно самые лучшие, самые духовные, самые культурные люди заходят в такой жизненный тупик.
Не случайно писатель, глубже всех переживший декаданс, появился на свет в Любеке – городе с удивительно печальной судьбой. Один из ведущих центров Средневековья на Балтике, породивший поколения сильных духом, трудолюбивых протестантских бюргеров, он постепенно пришел в полный упадок.
Торговые пути переместились в океаны, а тот бизнес, что остался на Балтике, проходил мимо кармана. Контакты с Востоком сосредоточились в Штеттине, контакты с Западом – в Киле, где появился знаменитый канал. Пруссия создала таможенный союз, к которому Любек примкнул слишком поздно. Торговать было не с кем, традиционный образ жизни начинал разрушаться и существовать, собственно говоря, было не для чего.
Юный Томас бродил по родному городу «с его кривыми улочками, где над островерхими крышами свистал сырой ветер», и мучительно завидовал тем сильным, уверенным в себе, не знающим сомнений белокурым парням, которые сохраняли в себе силы жить. Он влюблялся в прекрасных светловолосых девушек, которые, казалось бы, могли вытащить его из разверзшейся под ногами пропасти. Но его белокурые кумиры тянулись друг к другу, как в написанной после «Будденброков» новелле «Тонио Крегер», а Томас вновь оставался один на один с жестокой и бессмысленной жизнью.
В Любеке больше делать было нечего. После смерти отца, даже не окончив гимназии, Томас с семьей переезжает в Мюнхен, где била ключом культурная жизнь Германии. Там он начинает писать, даже не получив среднего образования, что, впрочем, не помешало ему впоследствии создать несколько поистине энциклопедических романов и стать профессором Принстона, а также почетным доктором огромного числа европейских и американских университетов.
Первый роман, сильный своей непосредственностью и откровенностью, еще не был романом философским. Всё последующее творчество писателя уже находится на грани литературы и философии.
Объяснить гибель Будденброков велением рока мог бы античный писатель, но не человек ХХ столетия. Томас Манн ищет причины декаданса и постепенно приходит к вполне определенным выводам. Если смерть юного Ганно – последнего в роду Будденброков – была лишь символом ухода XIX века, то гибель Густава Ашенбаха в новелле «Смерть в Венеции» стала серьёзным осмыслением конца декаданса. Ашенбах разжал кулак, в котором держал себя всю жизнь, позволил своей натуре увлечься красотой, страстью, позволил выйти из-под жестокого самоконтроля. Он позволил дикой природе захватить в плен разум и поплатился за это.
Ашенбах поплатился, а его создатель твердо взял себя в кулак на всю жизнь, не позволяя себе никакой духовной распущенности. Тем более, что для этого был и еще один повод, помимо интеллектуального постижения причин декаданса: за год до «Смерти в Венеции» отравилась сестра Томаса, Карла, не сумев перенести весьма банальной любовной трагедии.
Initiation story
Нетрудно обнаружить корни того неприятия духовной распущенности, из которого вышел весь Томас Манн. Они – в «Анне Карениной» и «Крейцеровой сонате». Любовь к Толстому, чей портрет стоял у него на мюнхенском рабочем столе, писатель пронес через всю жизнь. Уже в 77 лет, увенчанный всеми возможными лаврами, он заметил в одном письме: «Сейчас я как-раз перечитываю «Хаджи Мурата»… Да бог ты мой, я же просто щенок перед таким львом. Каких бы еще мировых премий не присуждали мне всякие академии, я-то знаю, что велико и что в лучшем случае средне».
В плане философском Томас Манн не мог стать тем учеником Толстого, каким явно был в плане художественном. Тот ведь чисто по-русски не принимал среднего пути, умеренности. Оттолкнувшись от одной крайности, он с головой ушел в другую, создав максималистское этическое учение, пожалуй, ненадолго пережившие самого мыслителя. Но его литературный ученик был немцем и человеком с глубокими протестантскими корнями, неспособным совершить какой-нибудь кульбит а-ля Толстой.
«Идея середины – самая что ни на есть немецкая идея», - отмечал Томас Манн в своей программной статье «Любек как форма духовной жизни». А сформированное Любеком бюргерство, принадлежность к которому он всегда воспринимал как основную черту, определившую его жизнь, есть «мировая умеренность, которая не дает человеку увлечь себя ни вправо, ни влево».
Осознав это, он начал медленно, методично вытаскивать себя за волосы из пропасти. «Я всегда был неравнодушен к сказке Андерсена о «стойком деревянном солдатике». Это, в сущности, символ моей жизни».
Выстраивать свою жизнь как форму преодоления декаданса Томас Манн стал на трех китах: дом, семья и труд. Его сын Клаус писал, что решимость отца основать семью была попыткой преодолеть симпатию к смерти. В 1905 г. он женился на Кате Прингсгейм, которая родила ему шестерых детей, и начал роман «Королевское высочество», представлявший собой «попытку заключить пакт со счастьем», воспринимавшимся им чисто по-протестантски – как исполнение своего Долга, как Служение. Вскоре появился и свой мюнхенский дом.
Счастье, однако, так просто в руки не давалось. Ближайшие два десятилетия стали периодом чрезвычайно долгой духовной инициации, завершившейся, пожалуй, к 1924 году, когда буквально накануне своего полувекового юбилея он опубликовал роман «Волшебная гора», который в своих воспоминаниях впоследствии так и окрестил - Initiation story.
Этот тысячестраничный труд, временами переходящий из разряда романа в разряд философского трактата, стал настоящей энциклопедией духовных исканий предвоенной Европы. Когда его прочли, автор превратился в живого классика.
Путь на вершину лежал через страшную трагедию – многолетний ожесточенный конфликт с братом Генрихом, который и стал внешней формой духовной инициации. Братья были очень разными. Как полагал Томас, его чисто немецкой натуре противостояла натура Генриха, «впитавшая» гораздо больше латинской крови от бабки по материнской линии, происходившей родом из бразильских креолов.
Ашенбах поплатился, а его создатель твердо взял себя в кулак на всю жизнь, не позволяя себе никакой духовной распущенности. Тем более, что для этого был и еще один повод, помимо интеллектуального постижения причин декаданса: за год до «Смерти в Венеции» отравилась сестра Томаса, Карла, не сумев перенести весьма банальной любовной трагедии.
Initiation story
Нетрудно обнаружить корни того неприятия духовной распущенности, из которого вышел весь Томас Манн. Они – в «Анне Карениной» и «Крейцеровой сонате». Любовь к Толстому, чей портрет стоял у него на мюнхенском рабочем столе, писатель пронес через всю жизнь. Уже в 77 лет, увенчанный всеми возможными лаврами, он заметил в одном письме: «Сейчас я как-раз перечитываю «Хаджи Мурата»… Да бог ты мой, я же просто щенок перед таким львом. Каких бы еще мировых премий не присуждали мне всякие академии, я-то знаю, что велико и что в лучшем случае средне».
В плане философском Томас Манн не мог стать тем учеником Толстого, каким явно был в плане художественном. Тот ведь чисто по-русски не принимал среднего пути, умеренности. Оттолкнувшись от одной крайности, он с головой ушел в другую, создав максималистское этическое учение, пожалуй, ненадолго пережившие самого мыслителя. Но его литературный ученик был немцем и человеком с глубокими протестантскими корнями, неспособным совершить какой-нибудь кульбит а-ля Толстой.
«Идея середины – самая что ни на есть немецкая идея», - отмечал Томас Манн в своей программной статье «Любек как форма духовной жизни». А сформированное Любеком бюргерство, принадлежность к которому он всегда воспринимал как основную черту, определившую его жизнь, есть «мировая умеренность, которая не дает человеку увлечь себя ни вправо, ни влево».
Осознав это, он начал медленно, методично вытаскивать себя за волосы из пропасти. «Я всегда был неравнодушен к сказке Андерсена о «стойком деревянном солдатике». Это, в сущности, символ моей жизни».
Выстраивать свою жизнь как форму преодоления декаданса Томас Манн стал на трех китах: дом, семья и труд. Его сын Клаус писал, что решимость отца основать семью была попыткой преодолеть симпатию к смерти. В 1905 г. он женился на Кате Прингсгейм, которая родила ему шестерых детей, и начал роман «Королевское высочество», представлявший собой «попытку заключить пакт со счастьем», воспринимавшимся им чисто по-протестантски – как исполнение своего Долга, как Служение. Вскоре появился и свой мюнхенский дом.
Счастье, однако, так просто в руки не давалось. Ближайшие два десятилетия стали периодом чрезвычайно долгой духовной инициации, завершившейся, пожалуй, к 1924 году, когда буквально накануне своего полувекового юбилея он опубликовал роман «Волшебная гора», который в своих воспоминаниях впоследствии так и окрестил - Initiation story.
Этот тысячестраничный труд, временами переходящий из разряда романа в разряд философского трактата, стал настоящей энциклопедией духовных исканий предвоенной Европы. Когда его прочли, автор превратился в живого классика.
Путь на вершину лежал через страшную трагедию – многолетний ожесточенный конфликт с братом Генрихом, который и стал внешней формой духовной инициации. Братья были очень разными. Как полагал Томас, его чисто немецкой натуре противостояла натура Генриха, «впитавшая» гораздо больше латинской крови от бабки по материнской линии, происходившей родом из бразильских креолов.