когда ты маленький, наука — и академия — увлекают.
люди там кажутся какими-то — не такими. особенными. необыкновенными.
сначала-то вообще — демиургами и добрыми волшебниками, Гэндальфами или Дамблдорами.

это увлечение бывает разным на разных периодах интеграции в академию. когда ты условный ребёнок-олимпиадник, крутым и волшебным кажется всё, вообще всё. по-другому в бакалавриате. а потом на первой конференции. а потом в магистратуре.

люди, на которых ты look up to, могут меняться. но само увлечение до поры остается.

а потом — все-таки — оно пропадает.

***

ты понимаешь, что ничего такого уникально хорошего в академии нет. есть, конечно, хорошее, как везде. но есть и плохое:

и ваши сени кочевые
в пустынях не спаслись от бед,
и всюду страсти роковые,
и от судеб защиты нет! —

— страсти роковые и от судеб защиты нет — не только среди вольных цыган, но и в академии. там, как и везде, есть плоскость, вульгарность, подлость и так далее.

то есть, возможно, именно для тебя, со всеми твоими особенностями, это сравнительно удачная среда. особенно если сравнить с бэкграундом, в котором ты рос.

(а возможно и нет)

***

это не в упрек академии. (когда вырастаешь, понимаешь, что странно ожидать от нея, чтобы она была Царством Небесным).

просто внутренние задачи у тебя остаются. и появляются новые!

но раньше тебе казалось, что их можно решать на топливе представления о том, что «самое главное — это наука». или, не знаю, другого представления: «наука — это супер прикольно».

а теперь надо как-то вертеться без этого.
(прикольно может оставаться, но вот в топливо это уже не конвертируется)