Ну и мы тоже поздравляем! Еще пару праздничных постов см. ниже.

Что было бы, если бы Арво Пярт написал музыку к мультику про Тома и Джерри?
На самом деле это несложно вообразить. Вероятно результат напоминал бы саундтрек к мультфильму «Такие дела» (1973) — анимационной слэпстик-комедии, где действуют коты, мышь и три гарантийных человечка.
Но по-настоящему сюрреалистическим этот фильм делает именно музыка Пярта, рисующая какую-то другую историю. Она появилась в период его «великого молчания» — в те несколько лет тишины, когда композитор искал новый язык, уходя от авангарда к сакральному постмодернизму. Этот творческий/духовный поиск ясно слышен и в «Таких делах»: ярмарочный кантри-наигрыш внезапно перетекает в изысканную тарантеллу, а затем и вовсе — возносится в барочные небесные чертоги. И где-то в их глубине уже угадывается перезвон тинтинабули — минималистской техники, с которой Пярт вернулся к сочинительству в 1976-м и которая сделала его самым исполняемым современным композитором.
А «Такие дела», увы, стали его последней работой в анимации.
Сегодня Арво Пярту — 90.

Сегодня 90 лет исполняется Арво Пярту, музыкальному аскету и апологету тонкой и негромкой красоты.

Пусть музыка сама скажет то, что я должен сказать. Опасно говорить, ведь если я выскажу нечто с помощью речи, для моей музыки может не остаться места.

О своём музыкальном методе и поиске Пярт высказывался не без мистицизма:

В темный час у меня бывает чувство, что все вовне, кроме единого, не имеет смысла. Сложность и многогранность лишь запутывают меня, я ищу единства. Что это такое, то самое, что обладает смыслом? Как мне придти к нему? Следы этой совершенной вещи видны во многом — и все, что неважно и незначительно, блекнет.

Поиск единства среди множества и разрозненности – важная интенция музыки. Она объединяет расколотое, рассыпающееся, рассредоточенное в динамичное, насыщенное, конфликтующее, диалектическое единство. Это интенция, объединяющая звуки и вещи в движущиеся формы, создающая цель и телеологическую причинность в мире, где таковой причинности нет. И Пярт – как в авангардный период своего творчества (до 70-х годов XX века), так и в период «сакрального минимализма» и tintinnabuli (своего собственного метода), – как мне кажется, в этом поиске преуспел как немногие.

И еще один прекрасный юбилейный подгон. Пярт любит сочинять музыкальные приветствия своим друзьям и знакомым, делает это последние лет 50, и в этом году выпустили отдельную книжку, им посвященную — "Gratefully. Heartfelt. With Love: Musical Greetings from Arvo Pärt".

Но послушать их можно и без книжки, вот тут они все собраны. https://www.arvopart.ee/en/greetings/

Спасибо Кириллу Иванову из группы СБПЧ, который мне про это написал — любимые музыканты следят за коллегами, так и должно быть. Кстати, у них вышел новый мини-альбом "Дар", прекрасный. Название отсылает к цитате Александра Шмемана про жизнь как безостановочный дар.

Приведу ее целиком, она стоит того (и к юбиляру тоже относится в полной мере). Это из дневников, 1973 г.

"Трагическое известие о breakdown'е в Лос-Анжелесе о. N.N. Значит, признаки, поразившие меня три недели тому назад, были реальными. Боюсь, что причина все та же: «с головой ушел в свою деятельность». А вот этого-то и не нужно. Полная невозможность в какой-то момент увидеть все в перспективе, отрешиться, не дать суете и мелочности съесть душу. И в сущности все та же гордыня (не гордость): все зависит от меня, все отнесено ко мне. Тогда «я» заполняет собой реальность, и начинается распад. Страшная ошибка современного человека: отождествление жизни с действием, мыслью и т.д. и уже почти полная неспособность жить, то есть ощущать, воспринимать, «жить» жизнь как безостановочный дар. Идти на вокзал под мелким, уже весенним дождем, видеть, ощущать, осознавать передвижение солнечного луча по стене – это не только «тоже» событие, это и есть сама реальность жизни. Не условие для действия и для мысли, не их безразличный фон, а то, в сущности, ради чего (чтобы оно было, ощущалось, «жилось») и стоит действовать и мыслить. И это так потому, что только в этом дает нам Себя ощутить и Бог, а не в действии и не в мысли. И вот почему прав Julien Green: «Tout est ailleurs», «Il n'ya de vrai que le balancement des branches mis dans le ciel» и т.д"

Последняя фраза на французском переводится как «Правда только в качании веток на фоне неба». Все так.

И на Deutsche Grammophon вышла пластинка "For Arvo" с сольными фортепианными переложениями.

dgt.link/ForArvo

Еще один концерт с музыкой Лахенмана в берлинской Филармонии, на этот раз крупномасштабный. Ausklang, его громадное сочинение для фортепиано с оркестром, почти 50 мин, по сути - фортепианный концерт, хотя так и не называется. И 11-я Шостаковича. Rundfunk-Sinfonieorchester Berlin (RSB), дирижировал Владимир Юровский, солист Пьер-Лоран Эмар.
Идея Ausklang - в долгом исследовании феномена затухания звука. Для нас игра на фортепиано рутинно связана с тем, как звук начинается, а не с тем, как он умирает: пианист нажимает клавишу — раздается звук — мы это видим и слышим. Но на самом деле затухание, истаивание звука и связанные с ним множественные феномены резонанса струн — важнейшая составляющая фортепианной игры, и пианист им, конечно, постоянно управляет. Ну и вот в этой вещи Лахенман одновременно вслушивается в эти затухания и модифицирует их при помощи оркестровых групп, как бы создавая “суперфортепиано” — то есть звуки и призвуки рояля продолжаются в звуках оркестра, продлеваются, тонут, накладываются друг на друга. Автор преодолевает естественную гравитацию инструмента и уносится в эфемерные акустические поля, где можно бродить буквально как по лугу или лесу. Примерно в этих природных эпитетах, кстати, все это и объясняется в сопроводительных текстах, а сам композитор походя замечает, что ему не очень нравится термин “шум” (Geräush), с которым его все время связывают, ну типа он шумовой композитор, а ему больше нравится “шорох” (Rauschen), ну и вот шорох леса (Waldesrauschen) — что может быть прекрасней?
Так что посетители большого зала Берлинской филармонии почти на час очутились в сумрачном лесу (а это был абонементный концерт), и, конечно, малость прифигели, несмотря на свою готовность ко всему и на то, что этому сочинению уже 40 лет. Ну, это сложно забыть, правда. Потому что сначала мозг по инерции пытается выстроить какие-то семантические связи. Потом понимает, что здесь в этом смысле ловить нечего, и начинает ловить призвуки — и как раз к этому моменту слушателя прибивает волной к фрагменту, где время вообще как будто останавливается — оркестр молчит или издает что-то едва слышимое, солист ловит за хвост улетающие резонансы, звучат аккорды вообще как бы без атаки, как будто их перевернули. Тут понимаешь, что имел в виду автор, когда говорил, что у любого пианиссимо, с его изначальным шумовым содержанием, есть потенциал для мощнейшего эмоционального фортиссимо. Вот это прямо оно и было — звучит не то, что тихо, а вообще как бы в привычном филармоническом смысле не звучит вовсе — а замираешь, как кролик. То есть посмотреть за эти 50 минут тоже есть на что — весь оркестр издает немыслимые звуки невиданным образом (у одного из скрипачей смычок в результате улетел в первый ряд, откуда ему его аккуратно передали обратно), но мощь звукового воображения быстро побеждает все остальное. То есть, за какие-то рациональные образы еще держишься — ну вот, луг, лес, болото, или допустим, как подсказал дирижер, все это сочинение в целом можно трактовать как высказывание про экологию и климат, а эти застывшие тихие звуковые поляны — это мир без людей. Но потом они как-то отпадают и отсыхают, как сухие арбузные хвостики, и остается только чистая звуковая материя.
Когда в начале вышел Владимир Юровский и взял в руки микрофон, некоторые сидящие в зале новые берлинцы, еще помняшие его блестящие вступления в КЗЧ, непроизвольно вздрогнули, потому что они бывали и по полтора часа. Но он уложился минут в 15, как всегда внушительно и остроумно (насколько я мог понять его беглый немецкий) обосновавший и то, почему в одной программе два таких разных вроде бы композитора, и то, как много между ними можно провести параллелей, и главное - то, почему все это (революционную вещь начала 1980х и позднюю “соцреалистическую” симфонию) можно и нужно слушать прямо сейчас, и нет ничего актуальней. И правда — нет.
#musikfest_2025

И чуть-чуть звучания

В честь сегодняшнего юбилея Арво Пярта опубликовал у Ильи Черткова статью о композиторе, его методе tintinnabuli и важности индивидуального понимания музыки и её метода. Музыку, в том числе Арво Августовича Пярта, нужно не только слушать, но и продумывать, подбирать личные метафоры. Ведь в некотором смысле, музыка — это акустика разума, она выстраиваться вдоль силовых линий нашего мышления.

https://vk.com/@musicarticles-pyart

#статьи

А московский подарок выглядит так

Валентин Сильвестров "Три херувимские песни" (2006). Посвящение Арво Пярту.

Фотография Константина Сигова, 8.06.2024

https://youtu.be/L3hHZ2IyJLU?si=YpgIxhA6FBW1t2Ub

проиллюстрирована личными фото, начиная с самого детства

https://youtu.be/btrUlL7Hqag?si=afP7jHuVd4XeXHNb

Доброе утро

1 октября в Рассвете

Монк в необычных местах. Португальским читателям, наверное.

Бархатов поставит Кольцо в Байройте-2028! Вот это новости. Поздравляем!

Тем временем попал на Musikfest буквально на концерт мечты - вечер странных гармоний позднего итальянского ренессанса. Я в какой-то момент увлекся фигурой Николо Вичентино, итальянского теоретика, музыковеда и композитора 16 века, делившего октаву на 31 отрезок и придумавшего микротональный клавесин, чтобы играть музыку в соответствии со своими теориями. Послушать его сочинения в записи не составляет проблем, а вот живьем попробуй застань — а это был вечер, где он был едва ли не самым известным именем (ну, не считая Джезуальдо и, может быть, Сиджизмондо Д’Индии, и то не уверен). Джованни Мария Трабачи, Микеланджело Росси, Киприано Роре — такого рода там были люди. Все это не просто локальная, а гиперлокальная музыка, сконцентрированная вокруг Феррары, которая тогда была центром хроматических и энгармонических экспериментов. Вичентино давал уроки герцогу Феррарскому, некоторые его сочинения звучали при дворе, а работы повлияли на группу феррарских мадригалистов (в том числе на Луццаско Луццаски и на Джезуальдо), но и не только на них, а некоторые, возможно, дошли до этих идей и сами: давайте использовать невиданные, резкие, пряные и возмутительные диссонансы, чтобы подчеркнуть соответствующие слова в тексте мадригала, и сладкие консонансы — в других местах. Так что все эти мадригалы надо слушать с текстами в руках, чтобы услышать, как “боль”, “мука” или там “сердечная горечь” расцветает такими пронзительными и едкими звуками, что можно буквально прослезиться как от нашатыря. Или, наоборот, сладость и благозвучие в соответствующих местах — например, у Вичентино есть мадригал “Madonna, il poco dolce” (чуть сладкая? Нежнейшая?) со словами “Madonna, il poco dolce e il molto amaro” (немного сладости и много горечи). Александр Аронович Кнайфель придумал несуществующее в итальянском слово выражение “pieno dolcissimo”, примерно “полнота нежнейшести” или сладчайшести — вот тут она и была, такая, что вздрогнешь. Интересно, конечно, как это воспринимали современники, если даже нас пронимает — в принципе, должны были просто падать в обморок. Рецензиями с мадригальных концертов мы не располагаем, и дневниковыми записями не особенно, главные документы — это перебранка музыковедов, публичные споры и трактаты, ну и по ним видно, какой был накал; спор между Вичентино и Виченто Лузитано, чернокожим афро-португальским священником, у которого хроматизмы были еще похлеще — это сюжет для отдельной книжки. Если вдруг среди читателей есть подписчики VAN Magazine, найдите эссе “Centuries of Silence”, как раз про него.

И все это написано как будто вчера, ну или лет сто назад, во времена Вышнеградского и Хабы, и чтобы это дело подчеркнуть, французский хор Les Cris de Paris, который эту программу придумал, заказал еще интерлюдии симпатичной итальянской девушке Франческе Верунелли — ее “VicentinoOo” с разными номерами звучали между Джезуальдо и Росси. Вполне уместно они звучали, и вся это медленно тающая, кривая, микротональная смурь действительно не то чтобы прямо сильно выбивалась (найдите их в видео). В принципе, и нововенцы, и всякие прочие авангардисты любили подчеркивать, что их отчизна - это вот примерно Феррара, 16 век, они их прямые наследники. Но и спектралисты, и Хаас, и все любители поиграть в just intonation и подергать странно настроенные струны арфы - они все, конечно, отсюда выросли. Джезуальдо, конечно, выделяется и на этом фоне, но вообще весь этот круг писал такое, что может буквально закружиться голова - не от впечатления, а как от поездки на карусели. То есть ощущение, что тебя усадили на табуретку посреди миража, и ты медленно сползаешь вместе с ней по какой-то психоделической ледяной горке, тщетно пытаясь ухватиться хоть за какой-нибудь тональный центр (а их еще не придумали, чувак!), там в полный рост в каждой вещи.

Ну и отдельно — какие прекрасные люди все это исполняли! Особенно совершенно блаженный юноша-арфист, который как застыл с малахольной улыбкой в начале, так и до конца и сидел, словно эфира надышавшись. И мы вместе с ним

#musikfest