ПСИХОТРАВМА. ВВЕДЕНИЕ
В терминологии путаница начинается буквально с самого начала, так как в английском языке относительно травмы традиционно используется слово "psychological" (что можно было бы перевести как "психологическая"), но на русский эти тексты переводят с использованием слова "психическая". Я думаю, теоретики с этим когда-нибудь точно определятся, для практики же я не вижу никакой значительной разницы, и в своих текстах буду использовать слова "психотравма" или просто "травма".
Самые первые вопросы, которые могут появиться, это "что такое травма? как отличить, где уже травма, а где еще нет?". Как ни странно, но в контексте психологической практики этот вопрос тоже не является основным, хотя с ним опосредованно связано кое-что важное.
Все больше идей высказывается о континууме травматических расстройств, куда входят как наиболее сложные для лечения диссоциативные расстройства идентичности, где личность человека разделена на три или более довольно автономные части (Билли Миллиган как яркий пример), так и простые всем известные соматоформные расстройства (привет всем неврологам, ставившим вегето-сосудистую дистонию с рекомендацией пить глицин). Там же где-то посерединке континуума лежат ПРЛ, ПТСР и кПТСР. Диагнозы разные, а происхождение и механизм формирования один и тот же. Здорово, что в МКБ 11 пересмотра появился диагноз кПТСР aka хроническая травма, многие прекрасные люди долгие годы просили психиатрическое сообщество выделить для него официальное место.
К чему я так подробно про это говорю? К тому, что в целом история с признанием распространенности психотравм и их различных проявлений совсем недавняя (помните, я писала про историю изучения этой темы?) и нам всем очень повезло жить именно сейчас, когда уже есть название происходящему с нами. Почему это круто? Потому что первое и основное, на чем зиждется психотерапия травмы - это развитие осознанности и способности к называнию и описанию внутреннего опыта. Собственно, это основное, на что я буду делать упор в своих текстах, по крайней мере поначалу - на описании того, что происходит во внутреннем мире человека, пережившего травму, и как оно там все работает (или не работает).
Пока что важно понять, что травма - по сути комплекс выученных реакций вашей психики для совладания с окружающим пиздецом (и то, что не достигает уровня травмы - то же самое, потому и лечение примерно одинаковое). Проблема в том, что пиздец заканчивается, а реакции остаются и дальше отравляют жизнь. Дальше я подробнее расскажу об этом на примерах, которые привела в кружочке.
Есть множество методов для работы с травмой, но единственный пример полного и подробного описания механизмов развития и поддержания травматизации я нашла только у Онно Ван дер Харта с коллегами, которые в свою очередь опираются на учение Пьера Жане (он стоит в самом начале развития психотерапии наравне с Фрейдом). Поэтому опираться я буду в основном на них, но так же буду приводить в пример и других авторов.
В терминологии путаница начинается буквально с самого начала, так как в английском языке относительно травмы традиционно используется слово "psychological" (что можно было бы перевести как "психологическая"), но на русский эти тексты переводят с использованием слова "психическая". Я думаю, теоретики с этим когда-нибудь точно определятся, для практики же я не вижу никакой значительной разницы, и в своих текстах буду использовать слова "психотравма" или просто "травма".
Самые первые вопросы, которые могут появиться, это "что такое травма? как отличить, где уже травма, а где еще нет?". Как ни странно, но в контексте психологической практики этот вопрос тоже не является основным, хотя с ним опосредованно связано кое-что важное.
Все больше идей высказывается о континууме травматических расстройств, куда входят как наиболее сложные для лечения диссоциативные расстройства идентичности, где личность человека разделена на три или более довольно автономные части (Билли Миллиган как яркий пример), так и простые всем известные соматоформные расстройства (привет всем неврологам, ставившим вегето-сосудистую дистонию с рекомендацией пить глицин). Там же где-то посерединке континуума лежат ПРЛ, ПТСР и кПТСР. Диагнозы разные, а происхождение и механизм формирования один и тот же. Здорово, что в МКБ 11 пересмотра появился диагноз кПТСР aka хроническая травма, многие прекрасные люди долгие годы просили психиатрическое сообщество выделить для него официальное место.
К чему я так подробно про это говорю? К тому, что в целом история с признанием распространенности психотравм и их различных проявлений совсем недавняя (помните, я писала про историю изучения этой темы?) и нам всем очень повезло жить именно сейчас, когда уже есть название происходящему с нами. Почему это круто? Потому что первое и основное, на чем зиждется психотерапия травмы - это развитие осознанности и способности к называнию и описанию внутреннего опыта. Собственно, это основное, на что я буду делать упор в своих текстах, по крайней мере поначалу - на описании того, что происходит во внутреннем мире человека, пережившего травму, и как оно там все работает (или не работает).
Пока что важно понять, что травма - по сути комплекс выученных реакций вашей психики для совладания с окружающим пиздецом (и то, что не достигает уровня травмы - то же самое, потому и лечение примерно одинаковое). Проблема в том, что пиздец заканчивается, а реакции остаются и дальше отравляют жизнь. Дальше я подробнее расскажу об этом на примерах, которые привела в кружочке.
Есть множество методов для работы с травмой, но единственный пример полного и подробного описания механизмов развития и поддержания травматизации я нашла только у Онно Ван дер Харта с коллегами, которые в свою очередь опираются на учение Пьера Жане (он стоит в самом начале развития психотерапии наравне с Фрейдом). Поэтому опираться я буду в основном на них, но так же буду приводить в пример и других авторов.
Это было неосознанно, но символично, что писать про травмы я начала 1 сентября 🥲
ПСИХОТРАВМА.
Часть 1. Расколотая личность
Вы все верно отметили про примеры, о которых я говорила в кружочке. Но я бы хотела сделать акцент на том аспекте, что во всех случаях теряется свобода. Я бы хотел отдохнуть, но моя тревога не позволяет мне. Я бы хотел начать работать, но что-то внутри меня не дает мне этого делать. Я бы хотел доверять своему партнеру, но внутренние переживания пересиливают мою осознанность. И это не про "хочу хотеть", когда деятельность на самом деле не приносит мне интереса и я стараюсь стать "лучшей версией себя", а именно про настоящие, искренние желания, которые почему-то не получается реализовать. Травматический опыт просто обрезает огромную часть моей жизни, а зона отчуждения со временем только разрастается.
Как это происходит? Я буду оперировать психологическими терминами, опуская нейрофизиологические основы этих процессов. Сейчас я в процессе чтения книжки именно про нейробиологию травмы, но она на английском, поэтому дело движется медленно. Позже кратко распишу и эту сторону вопроса для тех, кому, как и мне, интересно понять все до мелочей.
Итак, живет себе маленький человек, живет, и тут происходит что-то очень стрессовое, внезапное и угрожающее. Или он вообще все время находится в очень небезопасной среде, и это стрессовое происходит регулярно (на самом деле это касается не только детей, но с детскими травмами я работаю чаще, потому и примеры будут про них). Психика находится в процессе развития, навыков справляться со стрессом нет, это все пока на плечах заботящегося взрослого. Плюс часто бывает так, что именно этот взрослый и становится тем самым внезапным и угрожающим, и тогда помощи ждать вообще неоткуда. Интегрировать и переработать опыт не получается, и тогда кусочек психики оказывается отколот, изолирован от основной личности. Впервые я с этим ясно столкнулась и описала здесь.
На выходе у человека остается урезанная психика (ее предлагают называть внешне нормальной личностью - ВНЛ), которой не доступны те ее части, что были непосредственно связаны с травматическим опытом, осколки этой психики, которые зовут аффективными личностями (АЛ). Таких осколков может быть сколь угодно много, и содержать они могут любые части вашей психики, будь то воспоминания, чувства, убеждения и что угодно еще. Более автономные АЛ имеют свои имена, восприятие себя и мира, чувства и даже поведенческий контроль над телом (про это запишу кружок с примером). ВНЛ старается жить свою жизнь, в то время как АЛ фиксирована на защитных действиях и включается каждый раз, когда дело пахнет керосином (даже если ей кажется, что вот-вот запахнет). Некоторые авторы называют эту активизацию АЛ эмоциональным регрессом, а связанные с ней переживания - флэшбеком, типичным симптомом ПТСР. Про это напишу отдельно.
Сей феномен носит название структурной диссоциации, и именно это лежит в основе травмы и лишает свободы действий. Потому что какая там свобода, если вокруг опасность, боль, стыд, униженность и брошенность (выберите свой вариант).
Часть 1. Расколотая личность
Вы все верно отметили про примеры, о которых я говорила в кружочке. Но я бы хотела сделать акцент на том аспекте, что во всех случаях теряется свобода. Я бы хотел отдохнуть, но моя тревога не позволяет мне. Я бы хотел начать работать, но что-то внутри меня не дает мне этого делать. Я бы хотел доверять своему партнеру, но внутренние переживания пересиливают мою осознанность. И это не про "хочу хотеть", когда деятельность на самом деле не приносит мне интереса и я стараюсь стать "лучшей версией себя", а именно про настоящие, искренние желания, которые почему-то не получается реализовать. Травматический опыт просто обрезает огромную часть моей жизни, а зона отчуждения со временем только разрастается.
Как это происходит? Я буду оперировать психологическими терминами, опуская нейрофизиологические основы этих процессов. Сейчас я в процессе чтения книжки именно про нейробиологию травмы, но она на английском, поэтому дело движется медленно. Позже кратко распишу и эту сторону вопроса для тех, кому, как и мне, интересно понять все до мелочей.
Итак, живет себе маленький человек, живет, и тут происходит что-то очень стрессовое, внезапное и угрожающее. Или он вообще все время находится в очень небезопасной среде, и это стрессовое происходит регулярно (на самом деле это касается не только детей, но с детскими травмами я работаю чаще, потому и примеры будут про них). Психика находится в процессе развития, навыков справляться со стрессом нет, это все пока на плечах заботящегося взрослого. Плюс часто бывает так, что именно этот взрослый и становится тем самым внезапным и угрожающим, и тогда помощи ждать вообще неоткуда. Интегрировать и переработать опыт не получается, и тогда кусочек психики оказывается отколот, изолирован от основной личности. Впервые я с этим ясно столкнулась и описала здесь.
На выходе у человека остается урезанная психика (ее предлагают называть внешне нормальной личностью - ВНЛ), которой не доступны те ее части, что были непосредственно связаны с травматическим опытом, осколки этой психики, которые зовут аффективными личностями (АЛ). Таких осколков может быть сколь угодно много, и содержать они могут любые части вашей психики, будь то воспоминания, чувства, убеждения и что угодно еще. Более автономные АЛ имеют свои имена, восприятие себя и мира, чувства и даже поведенческий контроль над телом (про это запишу кружок с примером). ВНЛ старается жить свою жизнь, в то время как АЛ фиксирована на защитных действиях и включается каждый раз, когда дело пахнет керосином (даже если ей кажется, что вот-вот запахнет). Некоторые авторы называют эту активизацию АЛ эмоциональным регрессом, а связанные с ней переживания - флэшбеком, типичным симптомом ПТСР. Про это напишу отдельно.
Сей феномен носит название структурной диссоциации, и именно это лежит в основе травмы и лишает свободы действий. Потому что какая там свобода, если вокруг опасность, боль, стыд, униженность и брошенность (выберите свой вариант).
Ребятки, два объявления.
1) У меня сейчас есть одно место на длительную личную терапию. В начале будут 2-3 установочные сессии для прояснения запроса и знакомства, после можно будет начать работать. Писать сюда @genhor_reithen
2) Хочется больше интеракций с вами в изучении психотравм, поэтому думаю сделать фокус-группу здесь, в телеге, где вы могли бы рефлексировать свой опыт, делать какие-то упражнения вместе и обсуждать возникающие вопросы. Группа бесплатная, без фиксированных встреч и созвонов и не очень большая. Если хотите поучаствовать, пишите.
Upd группа набрана
1) У меня сейчас есть одно место на длительную личную терапию. В начале будут 2-3 установочные сессии для прояснения запроса и знакомства, после можно будет начать работать. Писать сюда @genhor_reithen
2) Хочется больше интеракций с вами в изучении психотравм, поэтому думаю сделать фокус-группу здесь, в телеге, где вы могли бы рефлексировать свой опыт, делать какие-то упражнения вместе и обсуждать возникающие вопросы. Группа бесплатная, без фиксированных встреч и созвонов и не очень большая. Если хотите поучаствовать, пишите.
Upd группа набрана
#травма
При классическом птср гораздо проще связать флешбеки с исходным событием. Ну то есть поездка в машине может вызвать очень специфическую реакцию: сжаться, замереть, перестать дышать, захотеть спрятаться. И если травмирующее событие, в котором впервые проявилась такая реакция, случилось в сознательном возрасте, у человека хотя бы есть возможность связать то, что с ним происходит сейчас (боится ехать в машине) с тем, что с ним произошло тогда (например, автомобильная авария).
Потому что для этого уже есть слова. Потому что либо он сам может отследить последовательность, либо кто-то снаружи донесет до него эту связь.
А теперь представьте, что травма произошла в тот момент, когда ты не знаешь еще никаких слов. У тебя нет способа описать происходящее, посмотреть на него со стороны. Только интенсивные эмоции, перемешанные с телесными ощущениями. И вдобавок ко всему этот опыт очень просто вытеснить, забыть.
И тогда может триггерить, что значимый человек отходит, ставит границы, повышает голос. А ты даже не понимаешь, почему.
При классическом птср гораздо проще связать флешбеки с исходным событием. Ну то есть поездка в машине может вызвать очень специфическую реакцию: сжаться, замереть, перестать дышать, захотеть спрятаться. И если травмирующее событие, в котором впервые проявилась такая реакция, случилось в сознательном возрасте, у человека хотя бы есть возможность связать то, что с ним происходит сейчас (боится ехать в машине) с тем, что с ним произошло тогда (например, автомобильная авария).
Потому что для этого уже есть слова. Потому что либо он сам может отследить последовательность, либо кто-то снаружи донесет до него эту связь.
А теперь представьте, что травма произошла в тот момент, когда ты не знаешь еще никаких слов. У тебя нет способа описать происходящее, посмотреть на него со стороны. Только интенсивные эмоции, перемешанные с телесными ощущениями. И вдобавок ко всему этот опыт очень просто вытеснить, забыть.
И тогда может триггерить, что значимый человек отходит, ставит границы, повышает голос. А ты даже не понимаешь, почему.
Я сейчас активно обмазываюсь психоанализом, а моя супервизорка кидает мне крутые книжки. От этого отрывка я просто в восторге, потому что он нормализовал мне меня. Я уж думала, что это только я чего-то не понимаю и туплю с вопросами "Вот мы это поняли, а дальше-то что делать?".
Преподавание структурированной и научно обоснованной терапии часто гарантирует счастливую и, как правило, благодарную группу студентов. К концу учебного занятия они чувствуют, что им «есть что взять», что поможет им при встрече со своими пациентами на следующий день. Преподавание психоаналитической терапии – более неопределенное и рискованное предприятие. Студенты часто чувствуют себя подавленными этим терапевтическим подходом, который, в отличие от многих других, может вызвать такое беспокойство, что парализует способных в других отношениях практикующих врачей. Столкнувшись с отсутствием структуры, они не знают, что сказать пациенту. Тревога возникает не только потому, что психоаналитический подход не имеет обнадеживающей структуры, которую можно найти, например, в подходах КПТ, но и потому, что это подход, который побуждает терапевтов обращаться к бессознательным силам как в своих пациентах, так и в них самих – задача, к которой мы все в лучшем случае относимся с некоторой долей страха.
В отличие от КПТ, психоаналитический подход сложнее структурировать и преподавать на уровне навыков. Психоаналитические тренинги направлены главным образом на привитие «отношения» или образа мышления и восприимчивости.
Казалось бы, этих сложностей уже достаточно для начинающего практикующего психоаналитика, но картина еще больше усложняется из-за огромного разнообразия психоаналитических теорий, которые часто противоречат друг другу. Поскольку психоаналитические терапевты традиционно избегали научных исследований, конкурирующие теории сосуществовали без каких-либо попыток доказать их обоснованность. Новичку в этой области становится трудно решить, какой теории следовать и как ее применять в консультационном кабинете.
Дополнительные сложности проявляются в том, что идеи Фрейда или Мелани Кляйн могут быть вдохновляющими, но реализовать их на практике – непростая задача. Студенты в панике могут спросить: «Итак, пациент нападает на меня, потому что завидует мне. Что мне теперь сказать?». Размышлений о том, что сказать и нужно ли вообще говорить, достаточно, чтобы вызвать такую тревогу, что альтернативный вариант, скажем, попросить пациента вести дневник своих негативных автоматических мыслей, является желанным оазисом уверенности.
Александра Лемма, Введение в практику психоаналитической психотерапии
Преподавание структурированной и научно обоснованной терапии часто гарантирует счастливую и, как правило, благодарную группу студентов. К концу учебного занятия они чувствуют, что им «есть что взять», что поможет им при встрече со своими пациентами на следующий день. Преподавание психоаналитической терапии – более неопределенное и рискованное предприятие. Студенты часто чувствуют себя подавленными этим терапевтическим подходом, который, в отличие от многих других, может вызвать такое беспокойство, что парализует способных в других отношениях практикующих врачей. Столкнувшись с отсутствием структуры, они не знают, что сказать пациенту. Тревога возникает не только потому, что психоаналитический подход не имеет обнадеживающей структуры, которую можно найти, например, в подходах КПТ, но и потому, что это подход, который побуждает терапевтов обращаться к бессознательным силам как в своих пациентах, так и в них самих – задача, к которой мы все в лучшем случае относимся с некоторой долей страха.
В отличие от КПТ, психоаналитический подход сложнее структурировать и преподавать на уровне навыков. Психоаналитические тренинги направлены главным образом на привитие «отношения» или образа мышления и восприимчивости.
Казалось бы, этих сложностей уже достаточно для начинающего практикующего психоаналитика, но картина еще больше усложняется из-за огромного разнообразия психоаналитических теорий, которые часто противоречат друг другу. Поскольку психоаналитические терапевты традиционно избегали научных исследований, конкурирующие теории сосуществовали без каких-либо попыток доказать их обоснованность. Новичку в этой области становится трудно решить, какой теории следовать и как ее применять в консультационном кабинете.
Дополнительные сложности проявляются в том, что идеи Фрейда или Мелани Кляйн могут быть вдохновляющими, но реализовать их на практике – непростая задача. Студенты в панике могут спросить: «Итак, пациент нападает на меня, потому что завидует мне. Что мне теперь сказать?». Размышлений о том, что сказать и нужно ли вообще говорить, достаточно, чтобы вызвать такую тревогу, что альтернативный вариант, скажем, попросить пациента вести дневник своих негативных автоматических мыслей, является желанным оазисом уверенности.
Александра Лемма, Введение в практику психоаналитической психотерапии
Так непривычно, когда оценивающий объект внезапно становится поддерживающим, интересующимся и доброжелательным. Условно год назад супервизоры, преподаватели и авторы книг знали точно, как ты должен себя вести, как на самом деле правильно, видели твое несоответствие и выражали недовольство по этому поводу.
- Зачем ты так сильно включаешься? (Ты неправильно делаешь, не включайся и молчи побольше)
- Клиенту нужно твое постоянство, а то, что ты уходишь в отпуск, сильно шатает его безопасность. (Твои нужды не должны приносить другим неприятности, о себе нужно заботиться в последнюю очередь)
- А ты зачем вообще решила взять этого клиента в работу? (Господи, ну сразу же было понятно, что не потянешь, все же видят, ну все же, да? Слишком много из себя строишь, девочка).
Чудеса, но теперь те же самые слова я могу перевести не только так, но и иначе (на самом деле, гораздо ближе к реальности):
- Когда ты так сильно включаешься, что-то происходит у вас в контакте, это можно использовать для понимания процессов клиента. Расскажи подробнее, мы с тобой разберемся.
- Клиента точно будет шатать от перерывов, и это нормально, можно понаблюдать за тем, как именно его шатает, это поможет тебе с ним работать, давай вместе посмотрим.
- Внутри тебя возникло ощущение всемогущества, хм. Это как-то характеризует процесс вашего с клиентом взаимодействия, давай смотреть, что это за контрперенос, тебе должно стать полегче.
То есть авторитетные для меня люди реально хотят мне помочь и научить, а не унизить и вписать в какие-то жесткие рамки. Чувствуются большое расслабление и поддержка. И в этот самый момент появляется набившее оскомину "а что, так можно было?".
- Зачем ты так сильно включаешься? (Ты неправильно делаешь, не включайся и молчи побольше)
- Клиенту нужно твое постоянство, а то, что ты уходишь в отпуск, сильно шатает его безопасность. (Твои нужды не должны приносить другим неприятности, о себе нужно заботиться в последнюю очередь)
- А ты зачем вообще решила взять этого клиента в работу? (Господи, ну сразу же было понятно, что не потянешь, все же видят, ну все же, да? Слишком много из себя строишь, девочка).
Чудеса, но теперь те же самые слова я могу перевести не только так, но и иначе (на самом деле, гораздо ближе к реальности):
- Когда ты так сильно включаешься, что-то происходит у вас в контакте, это можно использовать для понимания процессов клиента. Расскажи подробнее, мы с тобой разберемся.
- Клиента точно будет шатать от перерывов, и это нормально, можно понаблюдать за тем, как именно его шатает, это поможет тебе с ним работать, давай вместе посмотрим.
- Внутри тебя возникло ощущение всемогущества, хм. Это как-то характеризует процесс вашего с клиентом взаимодействия, давай смотреть, что это за контрперенос, тебе должно стать полегче.
То есть авторитетные для меня люди реально хотят мне помочь и научить, а не унизить и вписать в какие-то жесткие рамки. Чувствуются большое расслабление и поддержка. И в этот самый момент появляется набившее оскомину "а что, так можно было?".
Про требования к себе
Вообще, требования к себе как к терапевту всегда были заоблачными. С обучением они постепенно приближаются к реалистичным, но все равно кое-где встречаются перекосы. К примеру, в моем воображении от терапевта ожидается, что его отношения с родителями обязательно наполнены принятием (к родителям) и спокойствием (даже когда они проявляют насилие). Благо, есть возможность в кругу коллег этим поделиться и услышать, что такое требование к себе - не редкость (его сложная выполнимость - тоже). И в этой атмосфере вспомнить, что вообще-то, чем лучше отношения, тем быстрее и безболезненнее проходит сепарация, а хорошесть отношений зависит от обоих участников, не только от моих желаний и навыков. Короче быстрая сепарация без регистрации и смс - не мой вариант.
На самом деле такое требование - часть какого-то общего послания по типу "взрослей уже сейчас, а не тогда, когда ты будешь к этому готов, будь удобным, убери свою эмоциональность". Часто он звучит как "пора бы уже перестать переживать по поводу школы", "да сколько меня еще будет задевать та стародавняя история", "почему я не могу просто перестать это чувствовать, это же не имеет смысла". Как будто ребенок может удариться об пол и стать другим, нереалистично идеальным, которого так хотелось родителям. И недостаток поддерживающей среды и ресурсов для переработки травматичного опыта вменяется в вину самому себе, мол нужно было извернуться и совершить невозможное, напившись водой из наперстка после длительного перехода через пустыню. Ну а чо, вон, дочь подруги смогла!
Другие так сильно идеализируются, что результаты проверки ввергают в отчаяние и разочарование. Моя супервизорка (которая в группе) раз за разом старается повернуть меня лицом к реальности, когда я в восхищении и зависти говорю "хочу как ты!". Говорит: "а я, вообще-то, не так". Фрустрирует, но одновременно с тем поднимает со дна. Потому что какое блин дно, все уже специалисты более или менее опытные.
А, ну и болеть депрессией хорошему терапевту тоже нельзя. Поэтому пишу здесь только после выхода из очередного эпизода. Видимо, это все же рекуррентная депрессия и она будет возвращаться. Такие дела.
Вообще, требования к себе как к терапевту всегда были заоблачными. С обучением они постепенно приближаются к реалистичным, но все равно кое-где встречаются перекосы. К примеру, в моем воображении от терапевта ожидается, что его отношения с родителями обязательно наполнены принятием (к родителям) и спокойствием (даже когда они проявляют насилие). Благо, есть возможность в кругу коллег этим поделиться и услышать, что такое требование к себе - не редкость (его сложная выполнимость - тоже). И в этой атмосфере вспомнить, что вообще-то, чем лучше отношения, тем быстрее и безболезненнее проходит сепарация, а хорошесть отношений зависит от обоих участников, не только от моих желаний и навыков. Короче быстрая сепарация без регистрации и смс - не мой вариант.
На самом деле такое требование - часть какого-то общего послания по типу "взрослей уже сейчас, а не тогда, когда ты будешь к этому готов, будь удобным, убери свою эмоциональность". Часто он звучит как "пора бы уже перестать переживать по поводу школы", "да сколько меня еще будет задевать та стародавняя история", "почему я не могу просто перестать это чувствовать, это же не имеет смысла". Как будто ребенок может удариться об пол и стать другим, нереалистично идеальным, которого так хотелось родителям. И недостаток поддерживающей среды и ресурсов для переработки травматичного опыта вменяется в вину самому себе, мол нужно было извернуться и совершить невозможное, напившись водой из наперстка после длительного перехода через пустыню. Ну а чо, вон, дочь подруги смогла!
Другие так сильно идеализируются, что результаты проверки ввергают в отчаяние и разочарование. Моя супервизорка (которая в группе) раз за разом старается повернуть меня лицом к реальности, когда я в восхищении и зависти говорю "хочу как ты!". Говорит: "а я, вообще-то, не так". Фрустрирует, но одновременно с тем поднимает со дна. Потому что какое блин дно, все уже специалисты более или менее опытные.
А, ну и болеть депрессией хорошему терапевту тоже нельзя. Поэтому пишу здесь только после выхода из очередного эпизода. Видимо, это все же рекуррентная депрессия и она будет возвращаться. Такие дела.
Forwarded from всё ж норм, чё ты (Анатолий Акимов)
Воля и желание
Читаем с Машей книгу Стивена Джонсона «Психотерапия характера». Там он рассказывает про навязчиво-компульсивный характер и его особенности (блокирование спонтанных форм экспрессии, жесткая замкнутость на принципах и т.д.).
И там есть ссылка на Шапиро, который пишет об очень важной вещи: «…волевая направленность оказалась лишена наиболее присущего ей смысла как продолжение и, если можно так выразиться, репрезентация чьих-то желаний и оказалась поставлена в главную позицию по отношению к этим желаниям, стремясь даже к распоряжению ими».
Шапиро в этом отрывке говорит о дисбалансе между волей и желанием. В идеале воля как бы дополняет желание, по сути, являясь той силой,что вечно совершает благо которая необходима для его осуществления. В навязчиво-компульсивном характере воля направлена на сдерживание своей экспрессивности. Парадоксальным образом она пытается контролировать желание.
Шапиро, осмысляя этот внутренний контроль, приводит в пример образ внутреннего «управляющего, отдающего приказы, распоряжения, наказания, предостережения и кары». Очень хороший образ, говорящий, как у Чехова. Я прямо представляю эти скупые, отточенные движения, подозрительный взгляд, сухую усмешку и большую печать «Не одобрено».
Ваше желание не одобрено. Пожалуйста, придумайте более приемлемое желание.
Читаем с Машей книгу Стивена Джонсона «Психотерапия характера». Там он рассказывает про навязчиво-компульсивный характер и его особенности (блокирование спонтанных форм экспрессии, жесткая замкнутость на принципах и т.д.).
И там есть ссылка на Шапиро, который пишет об очень важной вещи: «…волевая направленность оказалась лишена наиболее присущего ей смысла как продолжение и, если можно так выразиться, репрезентация чьих-то желаний и оказалась поставлена в главную позицию по отношению к этим желаниям, стремясь даже к распоряжению ими».
Шапиро в этом отрывке говорит о дисбалансе между волей и желанием. В идеале воля как бы дополняет желание, по сути, являясь той силой,
Шапиро, осмысляя этот внутренний контроль, приводит в пример образ внутреннего «управляющего, отдающего приказы, распоряжения, наказания, предостережения и кары». Очень хороший образ, говорящий, как у Чехова. Я прямо представляю эти скупые, отточенные движения, подозрительный взгляд, сухую усмешку и большую печать «Не одобрено».
Ваше желание не одобрено. Пожалуйста, придумайте более приемлемое желание.
Про похороны
#от_лица_клиента
Впервые я встретилась со смертью и похоронами, когда человек, которого я знала, с которым дружила и в кого какое-то время даже была влюблена, погиб почти сразу после выпуска из школы. Помню, как меня пришибло этой новостью, и на мой вопрос «можно ли не идти на похороны?» мама сказала «нет». Это был плохой опыт, и мне очень жаль, что рядом не оказалось кого-то, кто мог бы побыть в тот момент со мной для меня. У меня закрепилась уверенность в том, что похороны - ужасное мероприятие, и непонятно, зачем их нужно посещать, потому что там становится только хуже. Но почему-то отказаться нельзя.
Вторая смерть - мой дедушка, с которым мы почти не общались и который не вызывал у меня особенно никаких чувств. В тот раз уже я сама стала для моего племянника тем поддерживающим человеком, который был мне нужен ранее. Я была рядом, защищала его от нападок старших родственников, разъясняла ситуацию и отвечала на все детские вопросы, связанные со смертью. А еще я привела туда своего тогда еще мужа, чтобы он был со мной для меня. Сохранилось ощущение, что это все какая-то ужасная сложность, с которой нужно справляться живым, где всем нужно друг друга поддерживать и защищать.
Третьи похороны случились в университете, погибла моя однокурсница. И это был первый раз, когда я сознательно выбрала не приходить. Думаю, что именно этот опыт помог мне принять свою свободу в этом вопросе, потому что нельзя на что-то свободно согласиться и прожить это, если у тебя нет свободы отказаться. И отказаться-то я отказалась, но некоторая мутная, тревожная незавершенность осталась.
И вот мы здесь. 1 марта был день, когда я впервые в своей жизни, ощутив огромную поддержку и валидацию со стороны других людей, имея в голове вариант никуда не идти и ничего не делать, почувствовала желание следить за процессом похорон, сходить на местный мемориал, возложить цветы и побыть среди других скорбящих людей. А после мне стало легче. Удалось пройти весь процесс без сопротивления и проститься с человеком. Как будто мне наконец-то открылась какая-то базовая опция, которая должна быть встроена по умолчанию, но раньше была не доступна.
Знаю, что многих сейчас сильно шатает. Большая поддержка всем тем, кто тоже в этом процессе
🖤
#от_лица_клиента
Впервые я встретилась со смертью и похоронами, когда человек, которого я знала, с которым дружила и в кого какое-то время даже была влюблена, погиб почти сразу после выпуска из школы. Помню, как меня пришибло этой новостью, и на мой вопрос «можно ли не идти на похороны?» мама сказала «нет». Это был плохой опыт, и мне очень жаль, что рядом не оказалось кого-то, кто мог бы побыть в тот момент со мной для меня. У меня закрепилась уверенность в том, что похороны - ужасное мероприятие, и непонятно, зачем их нужно посещать, потому что там становится только хуже. Но почему-то отказаться нельзя.
Вторая смерть - мой дедушка, с которым мы почти не общались и который не вызывал у меня особенно никаких чувств. В тот раз уже я сама стала для моего племянника тем поддерживающим человеком, который был мне нужен ранее. Я была рядом, защищала его от нападок старших родственников, разъясняла ситуацию и отвечала на все детские вопросы, связанные со смертью. А еще я привела туда своего тогда еще мужа, чтобы он был со мной для меня. Сохранилось ощущение, что это все какая-то ужасная сложность, с которой нужно справляться живым, где всем нужно друг друга поддерживать и защищать.
Третьи похороны случились в университете, погибла моя однокурсница. И это был первый раз, когда я сознательно выбрала не приходить. Думаю, что именно этот опыт помог мне принять свою свободу в этом вопросе, потому что нельзя на что-то свободно согласиться и прожить это, если у тебя нет свободы отказаться. И отказаться-то я отказалась, но некоторая мутная, тревожная незавершенность осталась.
И вот мы здесь. 1 марта был день, когда я впервые в своей жизни, ощутив огромную поддержку и валидацию со стороны других людей, имея в голове вариант никуда не идти и ничего не делать, почувствовала желание следить за процессом похорон, сходить на местный мемориал, возложить цветы и побыть среди других скорбящих людей. А после мне стало легче. Удалось пройти весь процесс без сопротивления и проститься с человеком. Как будто мне наконец-то открылась какая-то базовая опция, которая должна быть встроена по умолчанию, но раньше была не доступна.
Знаю, что многих сейчас сильно шатает. Большая поддержка всем тем, кто тоже в этом процессе
🖤
Про изменения в долгосрочной терапии
#от_лица_психолога #от_лица_клиента
Вообще, конечно, чтобы заметить глубокие, системные изменения в психотерапии, нужно время и порой большое. Мне нравится сравнивать терапевтические изменения с возрастными кризисами: сначала долго-долго как будто бы ничего не происходит, а потом случается качественный скачок, и вот ты уже каким-то образом можешь реагировать иначе — количество переходит в качество. Это в возрастной психологии называется новообразование.
К примеру, сначала значимый другой (партнер, друг, родитель) расщепленный: если удовлетворяет мои потребности, то я его идеализирую, что подкрепляет зависимость от него; если не дает нужного и необходимого, то мне легко свалиться в аффект, где все хорошее сразу забывается и появляется уверенность, что он на самом деле не любит (а может, и не любил никогда). Но вот ты в терапии. Долго и муторно пытаешься эти два образа между собой связать, в моменты раздражения видеть ценное, а в моменты счастья помнить про ограничения и разочарование, не сваливаясь в идеализацию. И потом (о чудо!) уже и в аффективное состояние попасть не можешь в, казалось бы, привычном месте: вот же, снова не спросил, буду ли я чай, подлец, но уже не кажется, что не любит, эмоции сбалансированы, а потому появляется возможность в аффект не провалиться.
Мне кажется, этими терминами про новообразования и кризисы из возрастной психологии можно пользоваться и в психотерапии, потому что процесс какой-то похожий. У себя замечаю такое новообразование: появилась возможность оценивать совершенно рандомные проявления себя как нормальные. Ну то есть если раньше случалось, что я рыдаю ужасно, и на следующее утро выгляжу как побитая, опухшая панда (и чувствую себя соответствующе), то нет-нет, да упрекну себя поутру: ну вот, ты же знала, что лицо опухнет, что голова будет болеть, ну зачем было так сильно плакать, и вообще можно было не истерить. Или вот еще: у здоровых, проработанных людей образ родителей цельный, не расщепленный, вне зависимости от того, какую дичь они творят (комментарии в твиттере на тему «нужно с родителями поддерживать теплый контакт; они тебя атакуют, а ты будь мудрее» усиливали это требование к себе, хоть и бесили неимоверно).
А нынче появляется вариант воспринять все это как норму и дать валидацию самой себе. Это нормально, что сильно плакала, и естественно, что после такой ночи чувствуешь себя вот так и выглядишь вот так. Это накладывает некоторые ограничения, но и это тоже ок. Это нормально, что в ответ на сильное агрессивное воздействие образ значимого другого расщепляется на хорошего (там, в прошлом) и плохого (сейчас), это не ты недостаточно проработанная, это воздействие было настолько экстремальным. Как говорится, травма — это нормальная реакция на ненормальные события (наконец-то эта фраза мной именно прочувствовалась).
И такая нормализация себя стала повсеместной, то есть включается она даже в тех местах, про которые я с терапевтом не разговаривала. Радуюсь безмерно. Думаю еще, что так долго это заняло (а в терапии я уже восьмой год), потому что была у меня фишка заканчивать работу с одним психологом после двух лет. Так повторялось дважды, и такое же желание появилось уже в работе с текущим специалистом. Но в этот раз у меня было достаточно ресурсов, поэтому я решила не сваливать к какому-нибудь прекрасному психоаналитику (которого еще и идеализировать можно за счет того, что никогда у меня такой терапии не было), а остаться со своим гештальтистом. Есть смешная мысль, что в терапии мне, по ощущениям, три годика. «Уйди, но останься; и вообще, я лучше знаю, как меня лечить, делай вот это и вот то, а вон то не делай; и вообще, ты бесишь (не обижаешься же, да?»
#от_лица_психолога #от_лица_клиента
Вообще, конечно, чтобы заметить глубокие, системные изменения в психотерапии, нужно время и порой большое. Мне нравится сравнивать терапевтические изменения с возрастными кризисами: сначала долго-долго как будто бы ничего не происходит, а потом случается качественный скачок, и вот ты уже каким-то образом можешь реагировать иначе — количество переходит в качество. Это в возрастной психологии называется новообразование.
К примеру, сначала значимый другой (партнер, друг, родитель) расщепленный: если удовлетворяет мои потребности, то я его идеализирую, что подкрепляет зависимость от него; если не дает нужного и необходимого, то мне легко свалиться в аффект, где все хорошее сразу забывается и появляется уверенность, что он на самом деле не любит (а может, и не любил никогда). Но вот ты в терапии. Долго и муторно пытаешься эти два образа между собой связать, в моменты раздражения видеть ценное, а в моменты счастья помнить про ограничения и разочарование, не сваливаясь в идеализацию. И потом (о чудо!) уже и в аффективное состояние попасть не можешь в, казалось бы, привычном месте: вот же, снова не спросил, буду ли я чай, подлец, но уже не кажется, что не любит, эмоции сбалансированы, а потому появляется возможность в аффект не провалиться.
Мне кажется, этими терминами про новообразования и кризисы из возрастной психологии можно пользоваться и в психотерапии, потому что процесс какой-то похожий. У себя замечаю такое новообразование: появилась возможность оценивать совершенно рандомные проявления себя как нормальные. Ну то есть если раньше случалось, что я рыдаю ужасно, и на следующее утро выгляжу как побитая, опухшая панда (и чувствую себя соответствующе), то нет-нет, да упрекну себя поутру: ну вот, ты же знала, что лицо опухнет, что голова будет болеть, ну зачем было так сильно плакать, и вообще можно было не истерить. Или вот еще: у здоровых, проработанных людей образ родителей цельный, не расщепленный, вне зависимости от того, какую дичь они творят (комментарии в твиттере на тему «нужно с родителями поддерживать теплый контакт; они тебя атакуют, а ты будь мудрее» усиливали это требование к себе, хоть и бесили неимоверно).
А нынче появляется вариант воспринять все это как норму и дать валидацию самой себе. Это нормально, что сильно плакала, и естественно, что после такой ночи чувствуешь себя вот так и выглядишь вот так. Это накладывает некоторые ограничения, но и это тоже ок. Это нормально, что в ответ на сильное агрессивное воздействие образ значимого другого расщепляется на хорошего (там, в прошлом) и плохого (сейчас), это не ты недостаточно проработанная, это воздействие было настолько экстремальным. Как говорится, травма — это нормальная реакция на ненормальные события (наконец-то эта фраза мной именно прочувствовалась).
И такая нормализация себя стала повсеместной, то есть включается она даже в тех местах, про которые я с терапевтом не разговаривала. Радуюсь безмерно. Думаю еще, что так долго это заняло (а в терапии я уже восьмой год), потому что была у меня фишка заканчивать работу с одним психологом после двух лет. Так повторялось дважды, и такое же желание появилось уже в работе с текущим специалистом. Но в этот раз у меня было достаточно ресурсов, поэтому я решила не сваливать к какому-нибудь прекрасному психоаналитику (которого еще и идеализировать можно за счет того, что никогда у меня такой терапии не было), а остаться со своим гештальтистом. Есть смешная мысль, что в терапии мне, по ощущениям, три годика. «Уйди, но останься; и вообще, я лучше знаю, как меня лечить, делай вот это и вот то, а вон то не делай; и вообще, ты бесишь (не обижаешься же, да?»
Ребятки, вопрос такой. Я, похоже, нашла квартиру в Ереване и одновременно с тем успела очень сильно соскучиться по живой работе. Пока хочется индивидуальной терапии в кабинете, но, как чуть адаптируюсь, буду думать, как организовать что-нибудь и в групповом формате. Было бы здорово, если бы кто-то из вас жил здесь!
В общем, ткните ёлочку, если живете в Армении. Или сердечко, если желаете мне успешного переезда
В общем, ткните ёлочку, если живете в Армении. Или сердечко, если желаете мне успешного переезда
Про нарциссизм
#от_лица_психолога
Потихоньку у меня систематизируются знания по нарциссизму. Удалось уловить и выделить это переживание: то, какой ты есть — неправильно, и нужно быть другим. Собственно, мои недавние инсайты на тему своей нормальности — в ту же степь, о той же проблематике. Под неправильное может попасть вообще все, что угодно, в зависимости от раннего опыта: желание внимания и заботы или автономности, выражение обиды и злости или нежности и страха, громкий голос, тихий голос, предпочтение ярких или серых цветов в одежде, быстрая или медленная речь, сильно или слабо выраженная сексуальность во внешнем виде, сильное или слабое желание, большая или маленькая скорость различных процессов и вообще все, что может прийти вам в голову.
Пока писала, появилась ассоциация с буллингом, когда травить могут за буквально противоречивые вещи, и для столкнувшегося с буллингом человека это чистой воды лотерея. Так же и ребенок, взрослея в своей семье, автоматически вытягивает билет нарциссических ожиданий своих значимых взрослых. Причем для взрослых эти ожидания обусловлены их прошлым опытом, а вот для ребенка они совершенно случайны, как будто бы с потолка взяты. Просто вдруг почему-то то, как я звучу — это слишком громко, а то, что я не хочу есть, вызывает раздражение и злость. И ребенку ничего не остается, кроме как подстроиться.
Такая нарциссическая адаптация в той или иной форме встречается практически повсеместно. Большие части личности человека в итоге нарекаются ненормальными, блокируются и останавливаются в развитии и реализации. Мне вот сейчас интересно, насколько яркую и экстравагантную одежду я бы носила, если бы не блок стыда и страха отвержения. С волосами мне экспериментировать давали (поэтому я красила волосы во все цвета и сейчас снова планирую заплести дреды), а вот то, как я одевалась, никогда не оставалось без оценки.
Хорошее место, в которое можно прийти — как раз вот это ощущение нормальности: мне это прям надо, я вот такой человек, я чувствую вот это — и это нормально. Делается это в контакте с другим, при наличии поддержки и искреннего интереса со стороны этого другого.
Под конец делюсь цитатой Стивена Джонсона (из книжки про психотерапию характера), которая меня и вдохновила на этот текст:
«Когда нарциссическая личность перестанет использовать других для поддержания своего фальшивого self и начнет прибегать к ним, чтобы обнаружить self настоящее, она начнет свой путь домой».
#от_лица_психолога
Потихоньку у меня систематизируются знания по нарциссизму. Удалось уловить и выделить это переживание: то, какой ты есть — неправильно, и нужно быть другим. Собственно, мои недавние инсайты на тему своей нормальности — в ту же степь, о той же проблематике. Под неправильное может попасть вообще все, что угодно, в зависимости от раннего опыта: желание внимания и заботы или автономности, выражение обиды и злости или нежности и страха, громкий голос, тихий голос, предпочтение ярких или серых цветов в одежде, быстрая или медленная речь, сильно или слабо выраженная сексуальность во внешнем виде, сильное или слабое желание, большая или маленькая скорость различных процессов и вообще все, что может прийти вам в голову.
Пока писала, появилась ассоциация с буллингом, когда травить могут за буквально противоречивые вещи, и для столкнувшегося с буллингом человека это чистой воды лотерея. Так же и ребенок, взрослея в своей семье, автоматически вытягивает билет нарциссических ожиданий своих значимых взрослых. Причем для взрослых эти ожидания обусловлены их прошлым опытом, а вот для ребенка они совершенно случайны, как будто бы с потолка взяты. Просто вдруг почему-то то, как я звучу — это слишком громко, а то, что я не хочу есть, вызывает раздражение и злость. И ребенку ничего не остается, кроме как подстроиться.
Такая нарциссическая адаптация в той или иной форме встречается практически повсеместно. Большие части личности человека в итоге нарекаются ненормальными, блокируются и останавливаются в развитии и реализации. Мне вот сейчас интересно, насколько яркую и экстравагантную одежду я бы носила, если бы не блок стыда и страха отвержения. С волосами мне экспериментировать давали (поэтому я красила волосы во все цвета и сейчас снова планирую заплести дреды), а вот то, как я одевалась, никогда не оставалось без оценки.
Хорошее место, в которое можно прийти — как раз вот это ощущение нормальности: мне это прям надо, я вот такой человек, я чувствую вот это — и это нормально. Делается это в контакте с другим, при наличии поддержки и искреннего интереса со стороны этого другого.
Под конец делюсь цитатой Стивена Джонсона (из книжки про психотерапию характера), которая меня и вдохновила на этот текст:
«Когда нарциссическая личность перестанет использовать других для поддержания своего фальшивого self и начнет прибегать к ним, чтобы обнаружить self настоящее, она начнет свой путь домой».
#Психочтения
Продолжаем читать с другом книжку про формирование характеров, основанную, в том числе, на теориях развития личности. Хочу поделиться теорией, мне она кажется любопытной. Тут важно сказать, что к любого рода типологиям нужно относиться с большой осторожностью, потому как помимо полезного (помощь в формировании гипотез) можно не заметить вредящего (шаблоны, которые не подходят конкретному человеку, а приложить их ужасно хочется). Но если это учитывать, может получиться неплохо. Вообще, узнавание себя в глазах другого, даже если это книжка, приносит большое удовлетворение. Ты сам, может, даже не вербализировал свой опыт, не осознавал его в полной мере, а кто-то взял и написал про это — приятно. Ну и еще важный дисклеймер — никакое описание типа не будет полностью подходить отдельному человеку, но кое-что может помочь заметить свою сложность или подобрать слова к переживаемому опыту.
Конкретно эта типология мне нравится тем, что описываются не только особенности личности, но и переживаемый опыт, легший для них в основу, а так же возраст, в котором этот опыт мог иметь место. Потому что воспоминания о событиях раннего детства доступны далеко не всегда (да они и не так важны по большому счету), но по основной проблематике личности, по ее убеждениям, по характеру близких взаимоотношений можно строить гипотезы о том, что и когда происходило с этим человеком. Довольно обще, но для терапии этого достаточно, потому что большую часть информации можно получить от самого клиента.
Я накидаю несколько коротких описаний первых трех типов, а если вам будет интересно подробнее про какую-то проблематику, я раскрою пошире.
1. Ребенок, которого ненавидели. Большое количество холода и отвержения со стороны заботящегося взрослого в самые первые месяцы жизни, нежелание существования ребенка, неспособность справляться с его живыми проявлениями может приводить к страху уничтожения. Переживания и ощущения, с которыми зачастую сталкивается такой человек — нереальность, отсутствие принадлежности к миру, механистичность себя и мира вокруг, много страха, но в основном эмоции подавляются, т.к. быть живым — капец опасно. Убеждения о том, что «со мной что-то глубоко не так», «мир опасный, сложный и холодный».
2. Брошенный ребенок. Многократное переживание покинутости (физической и эмоциональной), утрата материнского объекта, недостаточное удовлетворение потребностей ребенка приводит к тому, что у человека не формируется «доверчивое ожидание» (когда есть вера в том, что другой обязательно придет, пусть даже и не сразу). То есть опыт хорошего отношения у ребенка уже есть, в отличие от предыдущего варианта, но этот рай «материнской» любви и заботы пропадает раньше, чем ребенок к этому готов. И тогда человек отказывается от своих потребностей (точнее, пытается это сделать), т.к. желания и нужда делают очень больно. Тут основной конфликт между большим голодом и столь же большим страхом снова быть оставленным в самый неподходящий момент. Убеждение о том, что «если сильно нуждаться, меня бросят».
3. Присвоенный ребенок. Здесь проблема возникает на этапе сепарации, то есть быть нуждающимся — это как раз окей, по сути — это единственное, что не вызывает страха, потому что как раз желание отличаться, не соглашаться, быть отдельным вызывает большое опасение и дается крайне сложно. Происходит это потому, что попытки отделения оказывались заблокированы взрослым или же чрезмерно наказывались. Инициатива и независимость сворачиваются, не успев развернуться. Здесь конфликт состоит в желании одновременных контакта и автономии, потому что кажется, что «либо я с другим, но теряю себя, либо утверждаюсь в собственной идентичности, но теряю хорошего другого (он либо отказывается от меня, либо злится и наказывает меня, становясь плохим)».
Продолжаем читать с другом книжку про формирование характеров, основанную, в том числе, на теориях развития личности. Хочу поделиться теорией, мне она кажется любопытной. Тут важно сказать, что к любого рода типологиям нужно относиться с большой осторожностью, потому как помимо полезного (помощь в формировании гипотез) можно не заметить вредящего (шаблоны, которые не подходят конкретному человеку, а приложить их ужасно хочется). Но если это учитывать, может получиться неплохо. Вообще, узнавание себя в глазах другого, даже если это книжка, приносит большое удовлетворение. Ты сам, может, даже не вербализировал свой опыт, не осознавал его в полной мере, а кто-то взял и написал про это — приятно. Ну и еще важный дисклеймер — никакое описание типа не будет полностью подходить отдельному человеку, но кое-что может помочь заметить свою сложность или подобрать слова к переживаемому опыту.
Конкретно эта типология мне нравится тем, что описываются не только особенности личности, но и переживаемый опыт, легший для них в основу, а так же возраст, в котором этот опыт мог иметь место. Потому что воспоминания о событиях раннего детства доступны далеко не всегда (да они и не так важны по большому счету), но по основной проблематике личности, по ее убеждениям, по характеру близких взаимоотношений можно строить гипотезы о том, что и когда происходило с этим человеком. Довольно обще, но для терапии этого достаточно, потому что большую часть информации можно получить от самого клиента.
Я накидаю несколько коротких описаний первых трех типов, а если вам будет интересно подробнее про какую-то проблематику, я раскрою пошире.
1. Ребенок, которого ненавидели. Большое количество холода и отвержения со стороны заботящегося взрослого в самые первые месяцы жизни, нежелание существования ребенка, неспособность справляться с его живыми проявлениями может приводить к страху уничтожения. Переживания и ощущения, с которыми зачастую сталкивается такой человек — нереальность, отсутствие принадлежности к миру, механистичность себя и мира вокруг, много страха, но в основном эмоции подавляются, т.к. быть живым — капец опасно. Убеждения о том, что «со мной что-то глубоко не так», «мир опасный, сложный и холодный».
2. Брошенный ребенок. Многократное переживание покинутости (физической и эмоциональной), утрата материнского объекта, недостаточное удовлетворение потребностей ребенка приводит к тому, что у человека не формируется «доверчивое ожидание» (когда есть вера в том, что другой обязательно придет, пусть даже и не сразу). То есть опыт хорошего отношения у ребенка уже есть, в отличие от предыдущего варианта, но этот рай «материнской» любви и заботы пропадает раньше, чем ребенок к этому готов. И тогда человек отказывается от своих потребностей (точнее, пытается это сделать), т.к. желания и нужда делают очень больно. Тут основной конфликт между большим голодом и столь же большим страхом снова быть оставленным в самый неподходящий момент. Убеждение о том, что «если сильно нуждаться, меня бросят».
3. Присвоенный ребенок. Здесь проблема возникает на этапе сепарации, то есть быть нуждающимся — это как раз окей, по сути — это единственное, что не вызывает страха, потому что как раз желание отличаться, не соглашаться, быть отдельным вызывает большое опасение и дается крайне сложно. Происходит это потому, что попытки отделения оказывались заблокированы взрослым или же чрезмерно наказывались. Инициатива и независимость сворачиваются, не успев развернуться. Здесь конфликт состоит в желании одновременных контакта и автономии, потому что кажется, что «либо я с другим, но теряю себя, либо утверждаюсь в собственной идентичности, но теряю хорошего другого (он либо отказывается от меня, либо злится и наказывает меня, становясь плохим)».
Пост-знакомство
Привет, я Маша. Гештальт-терапевтка с базовым образованием по клинической психологии и уже довольно длительной аналитической супервизией. Полтора года я в эмиграции, сейчас это Армения. Что еще из важного? Люблю черный чай с лимоном и сахаром.
Я тут вчера пробежалась по каналу и выбрала наиболее симпатичные и интересные (на мой взгляд) тексты, с которых можно начать (или освежить) знакомство со мной.
Из общего: о работе психолога вы узнаете на канале по тегу #от_лица_психолога , а о моих личных клиентских историях — #от_лица_клиента .
Из полезного: когда стоит дойти до психиатра, как запрашивать поддержку, про то, что такое психотравма, сепарацию, важность агрессии и разочарования, и небольшая зарисовка про контрзависимость.
Кроме того, я часто делюсь тем, что вычитываю в книжках. К примеру, вот мой любимейший текст про то, как Ганс Селье обнаружил влияние стресса на крыс. Здесь начинается описание истории изучения психотравмы под влиянием политических событий в трех частях по книге Джудит Герман. Это текст про стадии развития морали и нравственности за авторством Лоренца Колберга, которые увлекли меня еще в вузе. А здесь — описание терапевтической работы Карла Бриша с клиентами, имеющими зависимый и пограничный опыт.
Вот еще пара очень трогательных отрывков из сериала, показывающие кусочек работы в ДПДГ и особенности переживания зависимого опыта.
Помимо этого я очень люблю настольные ролевые игры, и здесь лежит статья, которую мы писали вместе с моим другом и коллегой про возможности исследования себя через игру.
Для первого знакомства, думаю, достаточно. Хорошего вам дня, а я пошла заваривать чай 🍋
Привет, я Маша. Гештальт-терапевтка с базовым образованием по клинической психологии и уже довольно длительной аналитической супервизией. Полтора года я в эмиграции, сейчас это Армения. Что еще из важного? Люблю черный чай с лимоном и сахаром.
Я тут вчера пробежалась по каналу и выбрала наиболее симпатичные и интересные (на мой взгляд) тексты, с которых можно начать (или освежить) знакомство со мной.
Из общего: о работе психолога вы узнаете на канале по тегу #от_лица_психолога , а о моих личных клиентских историях — #от_лица_клиента .
Из полезного: когда стоит дойти до психиатра, как запрашивать поддержку, про то, что такое психотравма, сепарацию, важность агрессии и разочарования, и небольшая зарисовка про контрзависимость.
Кроме того, я часто делюсь тем, что вычитываю в книжках. К примеру, вот мой любимейший текст про то, как Ганс Селье обнаружил влияние стресса на крыс. Здесь начинается описание истории изучения психотравмы под влиянием политических событий в трех частях по книге Джудит Герман. Это текст про стадии развития морали и нравственности за авторством Лоренца Колберга, которые увлекли меня еще в вузе. А здесь — описание терапевтической работы Карла Бриша с клиентами, имеющими зависимый и пограничный опыт.
Вот еще пара очень трогательных отрывков из сериала, показывающие кусочек работы в ДПДГ и особенности переживания зависимого опыта.
Помимо этого я очень люблю настольные ролевые игры, и здесь лежит статья, которую мы писали вместе с моим другом и коллегой про возможности исследования себя через игру.
Для первого знакомства, думаю, достаточно. Хорошего вам дня, а я пошла заваривать чай 🍋
Хочу поделиться радостью. Мой любимый тренер, которого я ждала несколько лет, следующей весной начинает вести 3 ступень, обучение супервизии и ведению групп. Этот проект идет четыре года (!), что позволяет простроить перспективу, которой так не хватало все это время.
Наконец-то можно будет шагнуть вперед и работать не только с клиентами, но и с супервизантами. Я прям горю в эту сторону и потому безмерно рада.
А еще у нас зацвела сирень, и это создает ощущение дома 🌿
Наконец-то можно будет шагнуть вперед и работать не только с клиентами, но и с супервизантами. Я прям горю в эту сторону и потому безмерно рада.
А еще у нас зацвела сирень, и это создает ощущение дома 🌿
Эффективность терапии
Часть 1
#от_лица_психолога
Я сейчас много размышляю о методах психотерапии, разных подходах, гибкости и фокусировке на разных аспектах. Мой личная терапия — в гештальте, супервизия — в психоаналитическом подходе, а психиатр практикует метакогнитивную терапию. И я начинаю видеть, как оно может дополнять друг друга, хотя часто все еще путаюсь, что и где лучше использовать.
Эти мысли исходят в том числе из желания определить, что именно приносит терапевтический эффект. Федя Коноров и Женя Андреева (обоих очень люблю еще с гештальт-интенсивов) недавно читали замечательную лекцию про факторы эффективности психотерапии. Хочу сохранить эту информацию здесь, расскажу своими словами в нескольких постах.
1. Терапевтические отношения
Еще давние исследователи, изучая отличия между эффективностью в разных подходах, основным фактором называли не техники, а наличие терапевтического альянса. Этот фактор все еще является базовым. С кем-то можно установить рабочий альянс за несколько сессий, для кого-то работа по созданию безопасности в отношениях может занять пару лет, а с кем-то отношения постоянно трещат по швам и их нужно раз за разом восстанавливать обратно, но игнорировать этот аспект никак нельзя.
Ирвин Ялом любил в начале сессии спрашивать у своих клиентов, как они сейчас видят их отношения, что изменилось за неделю, влияет ли на них что-то из прошлой встречи. Некоторые методы заточены на этот аспект работы больше других. Как кого клиент воспринимает терапевта? Как врача, который его сейчас вылечит? Как учителя, который расскажет ему, как надо жить? Как маму, от которой так нужно одобрение, а иначе она уйдет? Об этом обычно можно поговорить на самой терапии. А вот как кого терапевт воспринимает клиента? И какие это накладывает ограничения на работу?
Я много лет в своей практике сталкивалась с одним большим ограничением. Рационально я знала, что недовольство клиента по отношению к терапевту — большой ресурс для работы, исследования и претворения изменений в жизнь, потому говорила всем, что злиться на меня можно, и если почувствуете что-то такое, пожалуйста, не стесняйтесь. Тогда никто особенно не собирался этого делать, и я не понимала, почему.
Только спустя время я вижу, что мне было очень сложно стать для клиента «плохим» объектом: не рассказать что-то личное, когда меня спрашивают; поставить условие о том, что терапия не проходит в кафе, и значит сессию мы проводить не будем; не ставить сессии в свои выходные, только потому что для человека это чуть более удобный вариант. А если я все время старательно остаюсь «хорошей» и верчу границами терапии (и своими) как угодно, разозлиться на меня крайне проблематично. Ну и пользы от этого, конечно, тоже было меньше.
Остальные пять факторов опишу позже, а пока продолжу болеть и читать про роль эндогенных опиатов в развитии травмы, там все тоже очень интересно.
Часть 1
#от_лица_психолога
Я сейчас много размышляю о методах психотерапии, разных подходах, гибкости и фокусировке на разных аспектах. Мой личная терапия — в гештальте, супервизия — в психоаналитическом подходе, а психиатр практикует метакогнитивную терапию. И я начинаю видеть, как оно может дополнять друг друга, хотя часто все еще путаюсь, что и где лучше использовать.
Эти мысли исходят в том числе из желания определить, что именно приносит терапевтический эффект. Федя Коноров и Женя Андреева (обоих очень люблю еще с гештальт-интенсивов) недавно читали замечательную лекцию про факторы эффективности психотерапии. Хочу сохранить эту информацию здесь, расскажу своими словами в нескольких постах.
1. Терапевтические отношения
Еще давние исследователи, изучая отличия между эффективностью в разных подходах, основным фактором называли не техники, а наличие терапевтического альянса. Этот фактор все еще является базовым. С кем-то можно установить рабочий альянс за несколько сессий, для кого-то работа по созданию безопасности в отношениях может занять пару лет, а с кем-то отношения постоянно трещат по швам и их нужно раз за разом восстанавливать обратно, но игнорировать этот аспект никак нельзя.
Ирвин Ялом любил в начале сессии спрашивать у своих клиентов, как они сейчас видят их отношения, что изменилось за неделю, влияет ли на них что-то из прошлой встречи. Некоторые методы заточены на этот аспект работы больше других. Как кого клиент воспринимает терапевта? Как врача, который его сейчас вылечит? Как учителя, который расскажет ему, как надо жить? Как маму, от которой так нужно одобрение, а иначе она уйдет? Об этом обычно можно поговорить на самой терапии. А вот как кого терапевт воспринимает клиента? И какие это накладывает ограничения на работу?
Я много лет в своей практике сталкивалась с одним большим ограничением. Рационально я знала, что недовольство клиента по отношению к терапевту — большой ресурс для работы, исследования и претворения изменений в жизнь, потому говорила всем, что злиться на меня можно, и если почувствуете что-то такое, пожалуйста, не стесняйтесь. Тогда никто особенно не собирался этого делать, и я не понимала, почему.
Только спустя время я вижу, что мне было очень сложно стать для клиента «плохим» объектом: не рассказать что-то личное, когда меня спрашивают; поставить условие о том, что терапия не проходит в кафе, и значит сессию мы проводить не будем; не ставить сессии в свои выходные, только потому что для человека это чуть более удобный вариант. А если я все время старательно остаюсь «хорошей» и верчу границами терапии (и своими) как угодно, разозлиться на меня крайне проблематично. Ну и пользы от этого, конечно, тоже было меньше.
Остальные пять факторов опишу позже, а пока продолжу болеть и читать про роль эндогенных опиатов в развитии травмы, там все тоже очень интересно.