- дело А. Синявского и Ю. Даниэля (1964–1965 гг.);
- публикацию памфлета А. Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года» (1969 г.; Амальрик предсказывал возможный распад СССР в результате войны с Китаем; в 1970 г. Амальрик, которого судили вместе с Л. Убожко, получил три года; в предисловии к переизданию памфлета его автор отметил, что, недооцени гибкость советского режима – и это именно тогда, когда в СССР уже работали разрушительные механизмы; Китай, отмечу, действительно сыграл роль в разрушении СССР, но не «горячей войной», а активной помощью Западу в Холодной войне Советского Союза, о чём всегда надо помнить);

- открытое письмо А. Сахарова, В. Турчина и Р. Медведева советскому руководству (1970 г.);
- арест и покаяние диссидентов А. Якира и В. Красина (1972 г.);
- письма Ю. Орлова А. Брежневу (1972 г.) и ЦК КПСС (1973 г.);
- русская секция «Amnesty International» (В. Турчин, А. Твердохлебов);
- солженицынская фальшивка «Архипелаг ГУЛАГ» (1973 г.; Нобелевская премия 1974 г.);
- работа Сахарова «Тревога и надежды» (1974 г.; Нобелевская премия 1975 г.).

О диссидентах, как и о шестидесятниках, создано немало мифов, большую часть которых сработали они сами же и западные спецслужбы. В этих «сказаниях о земле диссидентской» все её «жители» предстают чистыми, честными и бескорыстными борцами за свободу и права человека, дружной когортой, вступающей в неравный бой с «советским тоталитаризмом» и «кровавой гэбнёй». Сейчас, по прошествии четверти века после разрушения СССР, многие мифы развеялись, немало бывших диссидентов показали своё истинное (кто – рваческое, кто – холуйско-прозападное и т.д.) лицо, и теперь на эти мифы ловится значительно меньше наивных людей: постсоветская реальность – это вообще эффективное средство от наивности. Как сказал бы в замечательном стихотворении Н. Коржавин: «Наивность! / Хватит умиленья! / Она совсем не благодать. / Наивность может быть от лени, / От нежеланья понимать». Тем не менее некий флёр, в том числе от умственной лени и нежеланья понимать, остаётся, поэтому имеет смысл привести свидетельства очевидцев, проливающие свет на реальную суть диссидентства.

«Новые шестидесятники» — будь то в Африке, на постсоветском пространстве или в культурной среде мегаполисов — снова воспроизводят тот же либеральный пафос, что и полвека назад: фронда без риска, протест без программы, свобода как хэштег. Все это мы уже видели в СССР, когда управляемое недовольство обслуживало интересы номенклатуры, нуждавшейся в иллюзии «гласности». Сегодня — та же схема, но масштаб глобальный: под прикрытием «мнений снизу» навязывается матрица. На этом фоне особенно важен разговор, который поднимает Василий Бровко в колонке Чтиво. Его взгляд — о большом, о мечте, которая требует не позы, а воли.

Похорошевшая Москва, обновленный Нижний Новгород, Новая Голландия в Санкт-Петербурге, Мурманская Териберка — за этими проектами стояли люди с сильным русским характером, как и за «русской Барселоной» в виде ЦИПР. Успех проекта по-русски — это реальные смыслы, игра в долгую, умение выходить за пределы моды и конъюнктуры и становиться опорой для нового цивилизационного языка. У меня всё.

Писатель В. Войнович, которого ну никак не заподозришь в любви к советской власти и который сам был диссидентом, в книге под названием «Портрет на фоне мифа» писал, что он, как и многие, относился ко всем диссидентам как «к правдолюбцам и правозащитникам, к тем людям, которые выступали против режима решительно и бескомпромиссно, относился с заведомым пиететом поначалу ко всем подряд. Потом стал различать, что среди них были:

а) крупные личности (А. Сахаров, П. Григоренко, Ю. Орлов, В. Буковский, А. Амальрик, В. Турчин и другие), вступившие на этот путь, потому что не могли молчать, а не потому, что ничего не умели другого;
б) наивные и бескорыстные, но пустые романтики;
в) расчётливые дельцы, сообразившие, что и на диссидентстве, умело действуя, можно сделать карьеру;
г) глупые, напыщенные и просто психически нездоровые, вступившие в борьбу по неспособности к рутинному ежедневому труду, вместо которого может быть краткий миг подвига – и жизнь оправдана. У многих тщеславие было первопричиной их поступков: где-то что-то дерзкое сказал, советскую власть обругал, Брежнева назвал палачом, и вот о тебе уже трубят наперебой все западные «голоса».

Иными словами, среди диссидентов, с одной стороны, были крупные фигуры (таких всегда мало) и наивные романтики (их тоже немного), с другой – и это большинство! – расчётливые рвачи-дельцы, сосущие средства из западных фондов и от западных служб и на этом зарабатывающих статус и карьеру, только не в Системе, а в Антисистеме, и глупые и психически нездоровые люди – «перманентные климактерики», как называл их Вс. Кочетов.

Психическое нездоровье, хроническое неудачничество, элементарная безбытность и порождённые всем этим комплексы неполноценности и – компенсаторная реакция – сверхполноценности характерны для рекрутов многих анти- (или контр-) системных движений. Более того, эти качества становятся своеобразным маркером, индикатором своих – удачливыми и состоявшимися по этой логике могут быть только те, кто продался системе. Эпизоды, подтверждающие это, приводит тот же В. Войнович, да и другие тоже. Интересный эпизод, в основе которого ситуация из реальной жизни, есть в романе О. Маркеева «Чёрная луна». Там КГБ внедряет свою агентессу в группу диссидентов, в результате чего та «переходила из чистой контрразведки на “израильской линии” в сумеречную зону Пятого управления». Однако, несмотря на активные выступления и действия против советской власти, диссида не приняла агентессу как свою – и не потому, что заподозрила, дело в другом: «…без пяти минут кандидата наук и счастливую жену там принимали настороженно. Не хватало печати неудачника, закомплексованного брюзги и дегенерата, чтобы всерьёз винить в своих бедах власть и общество». Короче говоря, степень социального здоровья, а точнее нездоровья, определённым образом фигурировала в отборе и самоотборе материала в диссидентское движение и уж совсем точно – в околодиссидентскую среду; я это наблюдал невооружённым глазом.

Моё интервью Скотту Риттеру
https://yadi.sk/d/7cw1NHDL4MD8CQ

Вовсе не были диссиденты и «дружной когортой». В движении была жёсткая статусная иерархия (прекрасно изображена В. Кормером в романе «Наследство»), строившаяся на основе доступа к западным деньгам, грантам, к западной прессе. Диссида – это внутренняя эмиграция, и, как всякую эмиграцию, её раздирали склоки. Неудивительно, что большие фигуры движения, «генералы» с изрядной долей презрения относились к массовке и без зазрения совести жертвовали солдатами в «борьбе с режимом» и в играх с КГБ. Достаточно почитать мемуары или особенно поражающий своей откровенностью и цинизмом опус Солженицына «Бодался телёнок с дубом».

Версия интервью Скотту Риттеру на английском
https://yadi.sk/d/E_Dp_3LLOPA3MA

На диссиде и отчасти на шестидесятничестве лежит двойная «каинова печать» российской интеллигенции, по крайней мере, значительной её части – печать, которую унаследовала от неё её отрицательница и могильщица советская интеллигенция (нет чтобы что-то хорошее взять).
Во-первых, это нерасположенность к содержательному, профессиональному («полезно-профессиональному», как говорили в дореволюционной России) делу и стремление подменить его ненапрягающей, но выглядящей общественно престижной, значимой и позволяющей надувать в экстазе самоуважения щёки деятельностью, желательно хорошо оплачиваемой. Отсюда разница между основной массой российской и советской интеллигенцией, с одной стороны, и профессионалами (в том числе профессиональными интеллектуалами), с другой.

«Средний массовый интеллигент в России, – писал в начале ХХ в. А.В. Изгоев, – большей частью не любит своего дела и не знает его. Он – плохой учитель, плохой инженер, плохой журналист, непрактичный техник и проч. и проч. Его профессия представляет для него нечто случайное, побочное, не заслуживающее уважения. Если он увлечется своей профессией, всецело отдастся ей – его ждут самые жестокие сарказмы со стороны товарищей, как настоящих революционеров, так и фразерствующих бездельников». Меняем «революционера» и «фразерствующего бездельника» на «диссидента» и получаем аналогичную картину. Тот же Изгоев подчёркивал резко негативное отношение «среднемассового интеллигента» к профессионалам своего дела. Прошло почти сто лет, и в конце ХХ в. ничего в этом плане не изменилось.

Д. Галковский: «Интеллигенты, сознавая свою второстепенность (в советской системе эта социальная второстепенность интеллигенции фиксировалась в её определении как “прослойки” между классами и графой в анкетах “из служащих” – А.Ф.), подсознательно завидовали людям, имеющим, по их мнению, серьёзную профессию».

А. Гера (о советской и постсоветской интеллигенции): «А что такое интеллигенция? Сборище недоучек, отовсюду понемногу знаний, в целом каша, которую скармливают дурачкам»; «так называемая русская интеллигенция, неспособная себя прокормить из-за низкого уровня знаний, неудачники и авантюристы, не смогшие выпестовать собственное дело». Аналогичные мысли высказывали А.А. Зиновьев, Л.Н. Гумилёв и др., от них линия прочерчивается к тому, что сказал о диссидентах В. Войнович, и круг замыкается.

Во-вторых, это отношение интеллигенции к русской традиции, «к родному пепелищу». Как писал В.В. Розанов в 1908 г., т.е. после революции 1905–1907 гг., «если бы своевременно статьи Аксакова, Хомякова, Данилевского, Кон. Леонтьева, Страхова, Рачинского читались с тем вниманием, с тем распространением или просто спокойствием, с каким читались статьи Михайловского, Лесевича, Добролюбова, Писарева и всех больших и малых русских “социологов”, – судьба русского общества была бы совсем другая. Бесспорно, мы не имели бы студенческих обструкций и всей великой смуты университетов. Мы имели бы парламент и конституцию, а не “говорильню” и опять же смуту, контрабандно прячущуюся под флагом “конституционализма”. Мы не слышали бы и Россия не читала печальных речей Рамишвили и Зурабянца, и г. Милюков не ездил бы на гастроли в Америку показывать свои усы, свою шевелюру и весьма посредственное красноречие. Всей этой галиматьи не было бы, будь мы национально здоровы; и мы были бы национально здоровы, если бы вот уже полвека не образовалось в нашей печати заговора молчания против русского направления мысли, против русского духа речи. Молчания – или мелкого издевательства, попросту зубоскальства, украшающего улицу и представляющего весьма печальное зрелище в литературе. Вокруг русского и славянофильского направления у нас всегда стоял балаган».