те-бе пи-зда стучит в висках, каждый раз когда зверски болит шея, когда не могу заставить себя помыться третью неделю, когда вижу чужие зубы, когда просыпаюсь ТЕ-БЕ ПИ-ЗДА
когда посмотрела фильм госпожа бовари, поиграла в milk outside, когда кто-то говорит ну ты встань и иди, ленивая мразь. когда посмотрела тру крайм подкаст про миллионера, чья жена болела биполярной депрессией и он видел перед собой живой труп и страдал в тропическом раю
я не справляюсь, туман в голове не проходит и как будто бы я все глубже и через толщу воды мир звучит все глуше
во сне меня назвали мертвой птицей и это был единственный спокойный сон за последнее время
те-бе пи-зда, с новым годом
когда посмотрела фильм госпожа бовари, поиграла в milk outside, когда кто-то говорит ну ты встань и иди, ленивая мразь. когда посмотрела тру крайм подкаст про миллионера, чья жена болела биполярной депрессией и он видел перед собой живой труп и страдал в тропическом раю
я не справляюсь, туман в голове не проходит и как будто бы я все глубже и через толщу воды мир звучит все глуше
во сне меня назвали мертвой птицей и это был единственный спокойный сон за последнее время
те-бе пи-зда, с новым годом
Кстати, играл кто то в milk inside + milk outside? Мне не дает покоя история главной героини. Нашла один разбор с теорией что же с ней произошло и чем, собственно, она теперь страдает, но эта теория сильно расходится с моей. Аллергия, шизофрения и травма от суицида отца - нет, это только на первый взгляд.
У меня стойкое ощущение, что разработчик очень близко наблюдал тяжелую форму птср и хорошо понимает как страшно насилие и травма может исказить восприятие реальности.
В общем хочу написать небольшой разбор, предварительно хотелось бы обсудить, если найду с кем.
У меня стойкое ощущение, что разработчик очень близко наблюдал тяжелую форму птср и хорошо понимает как страшно насилие и травма может исказить восприятие реальности.
В общем хочу написать небольшой разбор, предварительно хотелось бы обсудить, если найду с кем.
В продолжение темы с разбором игры - читаю что же писал Никита Каф о своей собственной жизни и в целом, о чем писал и как. Вообще я через текст и язык лучше всего ощущаю чужое восприятие и свое передаю тоже.
Так вот наткнулась на маленький сборник, где Каф описывает микро эпизоды из своего детства. Едва уловимые моменты, вспышки в памяти через призму детского восприятия. Наивные, в основном светлые, даже детские обиды вроде должны вызывать у читателя улыбку. А почему на обложке плачущий малыш закрывает глаза?
Что особенно любопытно - называется этот сборник "Неправда". И что же здесь неправда, вы спросите? Я полагаю только в том, что дело было вовсе не в пряниках.
И если мир был не в состоянии понять оглушительные масштабы детской трагедии - насколько правдивыми могли быть отношения с таким миром?
Так вот наткнулась на маленький сборник, где Каф описывает микро эпизоды из своего детства. Едва уловимые моменты, вспышки в памяти через призму детского восприятия. Наивные, в основном светлые, даже детские обиды вроде должны вызывать у читателя улыбку. А почему на обложке плачущий малыш закрывает глаза?
Что особенно любопытно - называется этот сборник "Неправда". И что же здесь неправда, вы спросите? Я полагаю только в том, что дело было вовсе не в пряниках.
И если мир был не в состоянии понять оглушительные масштабы детской трагедии - насколько правдивыми могли быть отношения с таким миром?
Мне всегда была чуждой распространенная тоска по детству, которое принято считать светлым беззаботным временем, временем наивности, восторга и открытости миру. Более того, подобные телеги невероятно меня угнетают, детство - последнее место и время, куда я хотела бы попасть. Мне весьма комфортно помнить о нем лишь редкие вспышки.
Я считаю детство самым страшным периодом в жизни человека - абсолютно беспомощным, зависимым и пугающим. Сегодня тебя покормят пирожками и погладят по голове или будут уничтожать за слишком громкий смех? Получится ли сегодня укрыться в ванной с книжкой на пару часов и почитать, не привлекая внимания? Не спровоцирую ли я отца на оглушающую агрессию, если недостаточно тщательно проконтролирую свой тон?
Еще не сформированы механизмы, позволяющие адекватно фильтровать информацию, поступающую извне. Они и не формируются, поскольку в положенное этому время психика вырабатывает защиты, которые позволят не разрушиться прямо сейчас, паттерны, которые помогут обезопасить себя сегодня.
Когда травматика пытаются пристыдить тем, что в стрессе он ведет себя как ребенок - это не помогает повзрослеть и в данном диалоге стыдно должно быть совсем не травматику. Взрослеть замечательно, но не так просто делать это, опаздывая на десятки лет. Бежать за поездом, пассажиры которого кричат "что ж ты так опоздал, еще и догнать не можешь, стыдно быть таким ленивым".
При этом детство не обязательно должно проходить в сеттинге войны, сексуального насилия, алкоголизма или других очевидно жутких вещей. Травма всегда субъективна, и детская трагедия может оставить уродливый шрам, который будет ныть ночами еще пять, десять, тысячу лет. Даже если проблема, казалось бы, была в пряниках.
Я считаю детство самым страшным периодом в жизни человека - абсолютно беспомощным, зависимым и пугающим. Сегодня тебя покормят пирожками и погладят по голове или будут уничтожать за слишком громкий смех? Получится ли сегодня укрыться в ванной с книжкой на пару часов и почитать, не привлекая внимания? Не спровоцирую ли я отца на оглушающую агрессию, если недостаточно тщательно проконтролирую свой тон?
Еще не сформированы механизмы, позволяющие адекватно фильтровать информацию, поступающую извне. Они и не формируются, поскольку в положенное этому время психика вырабатывает защиты, которые позволят не разрушиться прямо сейчас, паттерны, которые помогут обезопасить себя сегодня.
Когда травматика пытаются пристыдить тем, что в стрессе он ведет себя как ребенок - это не помогает повзрослеть и в данном диалоге стыдно должно быть совсем не травматику. Взрослеть замечательно, но не так просто делать это, опаздывая на десятки лет. Бежать за поездом, пассажиры которого кричат "что ж ты так опоздал, еще и догнать не можешь, стыдно быть таким ленивым".
При этом детство не обязательно должно проходить в сеттинге войны, сексуального насилия, алкоголизма или других очевидно жутких вещей. Травма всегда субъективна, и детская трагедия может оставить уродливый шрам, который будет ныть ночами еще пять, десять, тысячу лет. Даже если проблема, казалось бы, была в пряниках.
одним из планов на новый год было создать наконец канал, куда буду складировать дорисованное (или недорисованное тоже?)
в общем вот он https://www.tg-me.com/headyhoney
в общем вот он https://www.tg-me.com/headyhoney
Каждый филолог знает о том, что для успешного проведения анализа необходимо на определенное время забыть, что ты имеешь дело с художественным, эстетическим объектом, который может напускать на тебя свои эстетические чары; необходимо устранить возможность собственной эстетической реакции: никакой экзальтации, никакого «вчувствования», никаких «Татьян, русских душою». Есть только голая конструкция, которую необходимо разобрать «по винтикам»; только тогда ты можешь надеяться понять, из чего или как это сделано (ср. эпатирующие и в то же время типовые названия формалистских статей вроде «Как сделана „Шинель“ Гоголя?» (Б. М. Эйхенбаум) или «Как сделан „Дон Кихот“?» (В. Б. Шкловский).
В определенном смысле то же самое происходит и перед началом психоаналитического лечения. Пациент предстает перед аналитиком как голый пучок функций. И весь анализ – это преодоление лабиринта, тех ловушек, которые расставило сопротивление. Но вот в какой-то момент, когда анализ уже довольно сильно приблизился к патогенному ядру, к травме (когда филолог уже почти готов понять, «про что» это написано), в этот момент сопротивление идет на смелый и временно успешный шаг: сознание пациента полностью переключается на аналитика, тем самым заблокировав ему всякий подступ к патогенному материалу. Пациент отождествляет аналитика, например, со своим отцом и объявляет тем самым, что анализ закончен. Действительно, а он-то мучился, когда счастье, оказывается, тут рядом! Но это не счастье, это просто демон переноса. Художественный текст поступает точно так же. Когда разгадка близка, он вдруг заставляет аналитика вспомнить, что является эстетическим явлением. Он как будто говорит ему: «Зачем ты копаешься, ищешь чего-то? Вот я весь перед тобой, посмотри, как я прекрасен!» И если аналитик-филолог не поймет, что это лишь трансферентный трюк, если он поверит тексту и влюбится в него как в эстетическое явление, тогда конец анализу.
Руднев Вадим. Прочь от реальности: Исследования по философии текста.
В определенном смысле то же самое происходит и перед началом психоаналитического лечения. Пациент предстает перед аналитиком как голый пучок функций. И весь анализ – это преодоление лабиринта, тех ловушек, которые расставило сопротивление. Но вот в какой-то момент, когда анализ уже довольно сильно приблизился к патогенному ядру, к травме (когда филолог уже почти готов понять, «про что» это написано), в этот момент сопротивление идет на смелый и временно успешный шаг: сознание пациента полностью переключается на аналитика, тем самым заблокировав ему всякий подступ к патогенному материалу. Пациент отождествляет аналитика, например, со своим отцом и объявляет тем самым, что анализ закончен. Действительно, а он-то мучился, когда счастье, оказывается, тут рядом! Но это не счастье, это просто демон переноса. Художественный текст поступает точно так же. Когда разгадка близка, он вдруг заставляет аналитика вспомнить, что является эстетическим явлением. Он как будто говорит ему: «Зачем ты копаешься, ищешь чего-то? Вот я весь перед тобой, посмотри, как я прекрасен!» И если аналитик-филолог не поймет, что это лишь трансферентный трюк, если он поверит тексту и влюбится в него как в эстетическое явление, тогда конец анализу.
Руднев Вадим. Прочь от реальности: Исследования по философии текста.