#списокДовлатова раздел #советскаякнига

Советской прозы не существует вообще. Но есть отдельные отличные книжки. Их следует прочесть.

1. Весь Алексей Толстой. Особенно ранние рассказы. Их, кажется, называют «волжским циклом».

2. Евгений Замятин. Его очень трудно достать. Расстрелян был в 37 году. Писатель лукавый, поверхностный, очень яркий. Если раздобудете, читайте, но осторожно и внимательно.

3. Елена Гуро. Любимая писательница Мака. Тоже трудно достать. Довольно нудная тетка.

4. Очерки Ларисы Рейснер. Недавно было переиздание. Толстая красная книга. Вам очень понравится. Замечательные очерки о декабристах. Например, о Каховском. Рейснер, между прочим, была возлюбленной Троцкого.

5. Прочтите «Зависть» Олеши. Я не люблю эту книгу, но всем остальным она нравится.

6. Лев Славин «Наследник».

7. Борис Пильняк. Все, что достанете. Скорей всего, не достанете ничего. Тоже расстрелян. (!)

8. Прочтите Тендрякова «За бегущим днем». Любимый писатель Грубина. Эта книга есть в любой заводской библиотеке.

9. Аркадий Аверченко. Лучший советский юморист. Достать почти невозможно. Эмигрировал в 18 году(?).

10. М. Зощенко. Один сильно подточил советскую власть. Иногда пошловат, но очень смешно.

11. Виктор Конецкий. Довольно молодой ленинградец. Есть во всех библиотеках (?)

12. Юрий Казаков. Тоже из молодых. Рассказы у него изящные, чуть жеманные и кокетливые. Есть очень хорошие.

13. Разыщите рассказ Александра Грина «Комендант порта».

(Тамара, я пропускаю такие хрестоматийные книги, как «Тихий Дон», например).

#списокДовлатова из русской классики здесь

«В России смерть – это закрытая дверь, — сказала она. – Стучишь, стучишь, а никто не открывает. Так и скончаешься, словно больная собака, перед закрытой дверью. Скончаешься – вот подходящее слово. У нас кончаются, а не умирают. А все остальное, физическая смерть – просто бюрократическая формальность. Но смерти как надёжного убежища, как высшей надежды, как запретного мира в России больше нет».

Итальянский журналист, писатель, авантюрист, анархист, фашист Курцио Малапарте в 1929 году проводит несколько недель в советской Москве. Спустя много лет, уже после его смерти выходят черновики философского романа «Бал в Кремле». В нём он описывал красную аристократию второго, так сказать, ряда, которую наблюдал в московских посольских салонах, театрах и ресторанах. В основном жёны революционеров, сотрудники Наркомата иностранных дел и артистическая богема.

Читать это катастрофически скучно. Зубы сводит от декадентского трагизма, диалоги о Боге выглядят надуманными, сцены и действия – искусственными, разложение коммунизма – высосанным из пальца. Очевидно, сам Малапарте понял, что не складывается, и бросил.

В России «Бал в Кремле» продают, интригуя вокруг «Мастера и Маргариты». Малапарте – наполовину немец, прибыл в Москву в мае того самого 1929 году, когда #Булгаков привозит в Москву Воланда, Малапарте знакомится с Булгаковым и несколько раз пересекается, а во время одной из прогулок даже говорит с ним о Боге. Наконец, бал – и у того, и у другого. Но всё это ерунда. Всё интересное, что можно было бы узнать у Малапарте, он уничтожил бесконечным пустопорожним философствованием.

Единственное красивое ⬆️ – цитата мадам Каменевой, сестры Троцкого, первой жены Каменева. Расстреляна в 1941 году.

Вирджиния Вулф не имеет никакого отношения к пьесе Эдварда Олби «Кто боится Вирджинии Вулф?».

Who's Afraid of Virginia Woolf? – интеллектуальная шутка университетских мальчиков, где имя писательницы возникло из диснеевской песни трёх поросят Who is afraid of the Big Bad Wolf?

Три поросенка точно так же не имеют никакого отношения ни к Вирджинии Вульф, ни к пьесе Эдварда Олби.

И в этом заключается искусство всего 20 века. Все простые, понятные и глобальные ответы дала литература 19 века. Век 20-й жизнь максимально усложнил. Дать удобно упакованные ответы на бесконечное множество новых вопросов стало невозможно. Автор получил право не давать ответы, но самому ставить вопросы и вовлекать читателя/зрителя в соавторы.

«Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастлива по своему», - говорит 19-й век. Пьеса американских 1960-х «Кто боится Вирджинии Вулф» отвечает примерно так: каждая конкретная семья может быть и счастлива в своём несчастье, и несчастна в счастье.

Две семьи университетских профессоров. Одна – с 20-летним стажем. Неудачники, полные яда разочарования, ироничные, циничные, осознанно изо дня в день отравляющие друг другу жизнь. Вторая – начинающие подхалимы, связавшие себя друг с другом вымышленной любовью. Кто из них счастливее и ближе друг другу - тот ещё вопрос.

Эту пьесу нужно играть или гениально, или не играть вовсе – иначе зритель заскучает от трёх часов бессвязных пьяных монологов. Десять лет назад Кама Гинкас поставил в МТЮЗ «Кто боится Вирджинии Вулф» с гениальным в роли Джорджа Игорем Гординым. Игра в этой постановка – пожалуй, лучшая из виденных мною до сих пор его ролей.

Кто боится Вирджинии Вулф? – Кто боится реальности? #сезон_23_24

Пьеса с 2022 года идёт и в Театре Наций. Но та постановка, говорят, пустая. Если только ради Марии Смольниковой…

Сорокинское «Наследие» эка вштырило товарищей… И ЛГБТ, и детское порно… разврат и перверсия

«Счастливый конец вызывает справедливое презрение, потому что он вводит нас в заблуждение, ибо известный и видимый нам мир приведёт нас лишь к одному концу — к смерти, разрушению, расчленению и невыразимым душевным страданиям, после того как этот мир покинут те, кого мы любим», - говорит антрополог Джозеф Кэмпбелл в «Тысячеликом герое». И в общем прав.

«Всё будет хорошо – иначе бы фильма не было», - слышала я в детстве от папы. И в общем он тоже прав.

Обеим парадигмам своё время и свои герои.

Шекспир – поэт елизаветинской эпохи. Диккенс – викторианской. «Шекспир — венец героической Англии, Диккенс — символ Англии прозаической. Он [Диккенс] был лояльным подданным другой королевы, кроткой, домовитой, незначительной, old queen Виктории, гражданином чопорного, уютного, благоустроенного государства, где не было места ни размаху, ни страстям», - пишет Стефан Цвейг в эссе «Три мастера».

В ту эпоху был спрос на каминное искусство. Диккенс – это воплощение художественных запросов тогдашней Англии. Образец happy end.

Рекомендация: отложить «Холодный дом» на осенне-зимний сезон. Хотя зачем же откладывать, если и в мае снег идёт ;)

#лирическоеотступление

Формально я билингва. Помимо русского, владею украинским языком, по сути, на уровне среднестатистического носителя из левобережной Украины.

Когда-то мне казалось, что украинский настолько понятен русскоязычному человеку, что владение украинским не считается вторым языком. Только после переезда и полного погружения в русскоязычную среду я с удивлением обнаружила, что заблуждалась. Открытие это произошло, когда коллега пыталась понять из пресс-релиза аналога нашего МЧС (Міністерство з надзвичайних ситуацій), почему люди, пострадавшие от оползня, находились на берёзе.

Для понимания. «На березі» к берёзам отношения не имеет, переводится «на берегу».

Надо, правда, отметить, что последние 30 лет по понятным причинам происходит не только естественная, но и искусственная трансформация украинского языка в поисках независимой (от русского особенно) золотой середины.

Лет эдак с 15 назад, помню, знакомая из Украинского культурного центра (был такой раньше на Арбате), готовившая диссертацию к защите, возмущалась, что Киев инициировал реформу в части спортивной терминологии:

відбиванка (волейбол)
копаний м'яч (футбол)
кошиківка (баскетбол)
гаківка (хоккей)

Для понимания. Эти термины вводил украинский педагог, теоретик и практик (извините, это цитата) «украинской национальной физической культуры» в начале 20 века на Западной Украине, которая в те времена переходила из Австро-Венгерской империи в независимость, а затем довольно быстренько в принудительном порядке в состав Польши, пока в 1939-м, при разделе Польши ее не отжал СССР.

Смотрю сейчас, не прижились-таки его национальные спортивные термины в современной Украине. Провал к сведению наших радетелей за чистоту русского языка, что настоятельно рекомендуют использовать исконно русские аналоги вместо иностранных заимствований.

Но в целом я владею языком настолько, что способна читать украиноязычных авторов. Чего мне, на удивление, в голову как-то не приходило ни разу и пришло сегодня, когда прочла, что украинская писательница София Андрухович и ее переводчики удостоены Международной премии имени Германа Гессе за трёхтомную эпопею «Амадока».

Заодно выяснилось, что на Украине после блокировки продаж русских и русскоязычных авторов активно развивается спрос на собственную литературу. В топах по-прежнему Стивен Кинг, тут вопросов нет, но свои авторы повысили тиражи со скромных 3 тыс. экземпляров (средние тиражи до пандемии) до 7 – 10 тысяч.

Роман «Амадока» охватывает три периода: начало 20-го века (видимо, австро-венгерский период, он Андрухович близок и интересен), Холокост на Западной Украине во время Второй мировой войны и конфликт с Россией (книга вышла в 2020 году, то есть речь о предыдущей стадии конфликта). Вполне понятно, почему эпопея вызвала интерес у жюри премии Гесса. Год назад она уже получила украино-еврейскую премию Шолом-Алейхема.

Книгу можно скачать в сети. Я прочла в онлайне первую главу и несколько рецензий. Высока вероятность, что автор действительно толковый, а роман достойный. Но, гадство, останавливает липкий страх получить порцию хорошо сформулированной талантливой ненависти в адрес моей украинско-русской идентичности. Андрухович примерно моя сверстница, но родом с другого берега - из Ивано-Франковска, её личность формировала иная идентичность - украинско-польская, иной исторический и географический контекст. Так не хочется испытывать свою психику на прочность.

Персональная литературно-психологическая дилемма на фоне исторической драмы.

… Никто не хочет признать, что мы подсели на звуки, как на наркотик. Так не бывает. Никто не подсаживается на музыку, на телевизор и радио. Просто нам нужно больше: больше каналов, шире экран, громче звук. Мы не можем без музыки и телевизора, но нет — никто на них не подсел…

Шум — это то, чем определяется тишина. Без шума мы не ценили бы тишину. Хороший способ забыть о целом — пристально рассмотреть детали. Хороший способ отгородиться от боли — сосредоточиться на мелочах. Может быть, мы попадаем в ад не за те поступки, которые совершили. Может быть, мы попадаем в ад за поступки, которые не совершили. Не важно, сколько людей умирает, всё равно всё остаётся по-прежнему. 

... Эти тишина-фобы. Эти звуко-голики. Эти тишина-фобы. Эти драма-голики. Эти покое-фобы. Эти поговорить-голики. Эти послушать-фобы. Эти помолчать-фобы. Эти поговорить-голики.

Чак Паланик. Колыбельная.

«В спектакле нет ничего общего с романом» (с)

Ерунда. «Волшебная гора» Богомолова в Электротеатре – перфоманс, погружающий в атмосферу Томаса Манна. Ответ в другом: искусство после 19 века требует от зрителя стать соавтором. Чтобы не просто офигеть, но понять, что происходит, - стоит сначала почитать первоисточник.

Роман - это почти 1 000 страниц, во время которых ничего не происходит.

Время – герой Манна. Четверть книги - три недели завязки. Следом по законам сюжетной композиции - развитие действия. Но его нет. Время теряет значение, остаётся цикличность: то же сладкое по воскресеньям, каждый месяц – осмотр врача, раз в год – рождественский концерт. Больше двух четвертей страниц сливаются в неизвестный срок: признание в любви, отъезд брата, прибытие нового постояльца, убытие соседей по причине смерти – череда дней, сливающихся друг с другом.

Смерть – герой Манна. Она живёт здесь, в Давосе. Праобраз того самого санатория работает до сих пор – константа «Волшебной горы». Роман вышел в 1924-м, когда туберкулёз был неизлечимой болезнью. Жизнь – движение к смерти. Вопрос в скорости. Постояльцы первого, как считается, интеллектуального романа – спринтеры, обречённые на победу. Всё, что у них есть вместо доппинга, - горный воздух в шезлонге.

Война – последний герой Манна. Она приходит под финал, сжимает время до нескольких страниц, путает смерти планы и разрушает волшебство.

Я почла 1000 страниц за 4 майских дня ничего неделания. Богомолов уложил 1000 страниц в 1 час 20 минут, где ничего не происходит, - даже поклона. Есть тёмный зрительный зал, где неловко сидеть в телефоне, тишина, прерываемая кашлем и бессвязные диалоги.

И есть зритель как творец в своей голове.

Спектакль идёт с 2017 года. К нему написано множество рецензий – вот особенно удачная. И всё равно зритель по-прежнему недоумевает и не справляется – с тишиной и отсутствием событий. Сегодня ушли 18 человек: 10 с 20-й по 40-ю минуту, остальные за 10 – 15 минут до конца.

Любопытный опыт над собой с полки #книга20века в #сезон_23_24