Мир полон удивительных возможностей, но наиболее реалистичной остается возможность упустить их все. Ежедневно сталкиваясь с красивыми историями о лучшей жизни, современный субъект не только тревожится об упущенном, но и не видит в настоящем ничего, кроме образов будущего. В своей новой статье Алексей Соловьев рассказывает о том, как потребление возможностей сменило потребление вещей и создало новую культурную ситуацию, в которой каждый вынужден осваивать антикризисное управление собственной жизнью.

В современный философский обиход тема «внешнего» вошла после публикации эссе Квентина Мейясу «После конечности: о необходимости контингентности». Один из центральных концептов работы – это «Великое Внешнее», которое противопоставляется «относительному внешнему» или «внешнему заточения». Последнее Мейясу определяется следующим образом: «это пространство внешнего — всего лишь пространство того, с чем мы сталкиваемся, того, что существует только как коррелят нашего собственного существования».

Под Великим Внешним он подразумевает абсолют, то есть нечто, не нуждающееся для своего существования в человеке или фигуре познающего: «Внешнего, не опосредованного отношением к нам, данного как безразличное к собственной данности, существующего в себе, безразлично, мыслим мы его или нет».

Ближайшим аналогом внешнего в истории философии является категория «трансцендентного», которую дословно можно перевести как «выступающее за пределы» или потустороннее. Как указывает Мейясу, после трех критик Канта фокус внимания философии сместился с трансцендентного на «трансцендентальное», то есть с существующего вне человеческого познания на условия и предпосылки познания. Если догматическая (докритическая) философия пыталась разобраться с тем, как устроен мир по ту сторону человека и его познания, как устроен объект как таковой, то после Канта философию интересует форма отношений между субъектом и объектом, как они взаимообусловливают друг друга.

Из статьи «Великое Внешнее».

Что связывает экзистенциализм и аналитическую философию? На первый взгляд – буквально ничего. Представителей обоих направлений даже трудно застать за ссылками друг на друга, не говоря уже о том, что литературность экзистенциалистских текстов – это противоположность аналитического упора на явную аргументацию. Но на деле ситуация сложнее и интереснее, что мы и обсуждаем с Романом Кочневым.

Как Ницше и Сартр предвосхищали аргументы аналитических философов? Каким образом идеи экзистенциалистов вписываются в дискуссию о тождестве личности? Почему Дерек Парфит – это экзистенциалист, который притворяется аналитическим философом? И чем оба направления могут быть полезны друг другу? Об этом и многом другом вы узнаете в новом выпуске нашего подкаста, расширенная версия которого уже вышла в раннем доступе на Бусти.

Жиль Липовецки подчёркивает фиксацию на текущем моменте как новую модель реальности, в которой умерла политика «светлого будущего». Обещание эйфорического счастья «здесь-и-сейчас» для субъекта всегда происходит в режиме немного отсроченного настоящего, заключённого в самом статусе потребителя возможностей. Непрерывное обновление эстетического опыта порождает существование в зазоре между настоящим и ближайшим будущем, возможности которого всегда сулят ещё более прекрасный опыт, но в то же время увеличивают инфляцию уже существующего. Потребляя возможность новых впечатлений от того, что произойдёт завтра или через несколько дней, человек живёт в ожидании праздника, который никогда не состоится, потому что реальность всегда проигрывает красивой упаковке того, что ещё не случилось. Потребление возможностей приводит к тому, что мы, как Марсель Пруст, мечтавший ехать в карете с женщиной в Булонском лесу, сидим в этой самой карете с той самой женщиной и переживаем разочарование в духе мемов «ожидание/реальность».

Из статьи «Капитализм возможностей и гиперотчуждение субъекта выгорания».

Переубеждение других посредством аргументации — это интеллектуальный идеал, который чаще других сталкивается с суровой действительностью, где любой довод можно попросту игнорировать. Размышляя над альтернативами доказательной критике, Жижек и Слотердайк обращают своё внимание на кинизм, предполагающий критические практики, которые далеки от типичных форм философской аргументации. Пётр Ильин разбирается с тем, какие методы и приемы составляют киническую критику, способную оспаривать воззрения оппонентов без явного обращения к разумным аргументам.

Помимо статьи Анри Валлона («Как развивается у ребенка понятие о собственном теле», 1931 года) еще одним важным источником вдохновения лакановской «стадии зеркала» стала статья Роже Кайуа «Мимикрия и легендарная психастения» (1938 год). В тексте последнего содержался весьма оригинальный тезис о том, что организмы не приспосабливаются к среде, а захватываются самой средой. Ведь привычное объяснение мимикрии как маскировки и защиты оказалось сомнительным: в 30-е годы масштабный эксперимент показал, что в желудках птиц мимикрирующие насекомые оказываются ничуть не реже прочих. Поэтому Кайуа предполагает в духе фрейдовских влечений к жизни и к смерти у животных наличие не только тяги к самосохранению, но и парадоксального инстинкта ухода – в состояние бесчувственное, бессознательное, полуживое (заставляющее сливаться с реальностью, а не бороться за свои границы).

Ребенок по мысли Лакана как раз и обнаруживает подобную захваченность средой, а именно своим зеркальным образом (в зеркале и/или в телах других людей), который позволяет лучше овладеть телом, но вносит изначальный раскол в психику индивида. Само Я человека оказывается отчуждено, поскольку, говоря: «это Я», ребенок указывает не на себя, а от себя – в сторону зеркального образа. Чуть позже он научится показывать на себя, интроецировав и присвоив этот образ. Именно поэтому истории про двойников так задевают нас: все мы живём с бессознательным «другим», вызывающим амбивалентные чувства любви-ненависти. В связи со структурным психоанализом регулярно вспоминают выражение Рембо: «Я – это другой». Да, в сущности то самое Я (Эго), которое мы привыкли оберегать – это лишь иллюзорная сущность себя как кого-то другого. Однако, как иронично заметил во 2-м семинаре Лакан: «Только не поддавайтесь на эпатаж, не вздумайте бежать на улицу, крича, что я это другой».

Из статьи «Словарь постмодерна. Другой».

Практически каждый день нам приходится выбирать, чьим словам доверять. Будто этого мало, так ещё и большинство знаний о мире мы не познаем непосредственно, а получаем от других людей. Нетрудно заметить, что коммуникативное знание и свидетельства со слов других пронизывают нашу жизнь, а эпистемическое легко сплетается с социальным и политическим. Ещё Дэвид Юм и Томас Рид спорили о том, должны ли мы подходить ко всему с сомнением или начальным кредитом доверия? Сегодня философы продолжают размышлять над этим вопросом, исследуя феномен эпистемической несправедливости, о котором мы подробно говорим с Михаилом Хортом в нашем новом подкасте.

https://youtu.be/EMDHEzeSYK4

Жиль Липовецки в книге «Les Temps Hypermoderns» описывает современное социальное устройство как «модное общество», ориентированное на быстрые тренды и удовольствие в настоящем. Подталкивает к этому притягательная эйфория следования эстетическому принципу: «совершенно новое, поэтому совершенно прекрасное». Таков закономерный итог краха проектов «светлого будущего», сменившихся погоней за «счастливыми мгновениями» в настоящем.

В своём первичном содержании эстетический опыт — это совокупность чувственных впечатлений, получаемых благодаря работе сенсорных анализаторов и способности мозга складывать их в общую картинку. Однако опыт непосредственного восприятия стал главным объектом для интервенций со стороны агентов «экономики внимания». Эстетическая индивидуальность и способность креативно представлять себя публике становится одним из важнейших конкурентных преимуществ в культурном пространстве, завязанном на визуальных образах и получаемых от них впечатлениях.

Модное общество генерирует «красивую картинку» и создаёт характерную для него эстетику, соблазняющую зрителей «спектакля» грезить возможными сиюминутными чувственными удовольствиями от обновления гардероба, фото в модных туристических локациях или новых ресторанах с экзотической кухней. Но один визуальный образ с лёгкостью меркнет на фоне другого, и эти грёзы стимулируют новые проявления эстетической конкуренции — от гонок «залетающих рилс» до бесконечной охоты на удачную шутку (чем заняты не только стендап-комики, но и миллионы энтузиастов, мечтающих стать смешным скриншотом из «Х»). Да и сам эстетический труд «предпринимателей самих себя», проявляемый в различных формах от повседневного макияжа до пластической хирургии, становится все более и более требовательным в свете возможности наблюдать за тем, что ещё могло быть его результатом.

Из статьи «Капитализм возможностей и гиперотчуждение субъекта выгорания».