Руссо описывает быт предков eвропейской цивилизации. В его представлениях, эти люди находились в связи с природой, вели благородную и праведную жизнь. Спустя время начали появляться люди, которые присваивали себе природные блага, утверждая, что они являются их владельцами. За ними признают это право и схожим образом начинают поступать другие. Так разрастаются притязания на земли и собственность. Отсюда возникают конфликты между людьми и самое ужасное их состояние – война всех против всех, подобная той, что описывал Гоббс. Но если у него монарх, приходящий на смену неконтролируемому насилию, предстаёт фигурой положительной, способной направить общество в русло блага, то у Руссо правители, которые получают власть после всеобщей войны в конечном счёте станут деспотами и будут желать лишь споров и конфликтов в обществе, дабы поддерживать своё положение.

Присущее рассуждениям Руссо сравнение между народами первобытными (добрыми дикарями) и цивилизацией помогает лучше понять новаторство его пессимистичной мысли. То, что традиционно приписывается достижениям нашего общества становится для Руссо самым горьким ядом, отравляющим благородную сущность человека.

Дикари в сознании европейцев XVIII века начали играть роль отличную от той, что им отводило Средневековье. Основным мотивом для христианских обществ было божественное откровение и признание за человеком необходимости следовать божьим заповедям. Иноверие воспринималось как то, что необходимо искоренить. Мышление Просвещения, описывающие изменения в мире природными процессами, а не божьим промыслом, обращается к образу дикаря уже в совершенно другой манере. Появляется взгляд, что дикарь — незаражённый, чистый человек, который максимально близок к истинам мира, который находится в гармонии с ними.

Из статьи «Рождение пессимизма из духа Просвещения».

Возьмем, к примеру, аполитичного на первый взгляд философа – Артура Шопенгауэра. Его пессимистичная онтология в лучшем случае предполагает своеобразную этику аскезы и сострадания, но кажется совершенно не применимой к вопросам социальной-политической философии. Мир бессмыслен, как и жизнь индивида, какое тут еще государство? Однако, когда Дьёрдь Лукач и старые советские учебники клеймят его как буржуазного реакционера, то они в целом попадают в цель.

Его концепция Мировой Воли не создает нового универсализма, а лишь критикует прежние метафизические схемы, выстроенные на разуме. Он одним из первых начинает разворот к мифологии и язычеству, который придется по вкусу Вагнеру и раннему Ницше. Вегетарианство и успокоение страстей, которые он проповедует в своей этике – тоже совсем не современный экологизм, скорее консерватизм традиции, привычно ограничивающий эгоизм индивидов, ради гармонии общественного целого. Эта тяга к естественности, а не разрыву и конфликту, хорошо заметна и в понятии воли-к-жизни, предполагающему желание безмятежного существования (сравни с волей-к-власти у Ницше).

Ну и последнее, самое очевидное, его взгляд на человека (особенно в «Афоризмах житейской мудрости»). Общий тон его заметок – пессимизм в отношении именно людей, что логично заканчивается и комментариями политических вопросов. Например, социализм с идеей революции он явно относит к разгулу звериной природы человека. Для него существование патрициев и черни – онтологический факт. Отсюда и явное следование Гоббсу: государство имеет договорную природу и выполняет функцию «намордника», сдерживающего произвол людских воль. Конечно, специалист по Шопенгауэру запросто укажет и на расхождения: у автора, писавшего по едва ли не всем классическим философским проблемам, где-то должны обнаружиться элементы эклектики. Так, например, в некоторых своих рассуждениях он близок к Платону, но в других тяготеет к номинализму. И все-таки если смотреть в целом – это классический правый мыслитель, который в последние 100 лет очень резко просел в цитировании. Что логично, так как в ХХ веке доминировал левый дискурс.

Из статьи «Правые и левые в философии».

Моральные истины существуют независимо от мнения людей, потому что они проистекают из естественных фактов? Или, напротив, мораль — это что-то слишком странное для нашего мира? В новом выпуске подкаста вместе с Андреем Леманом говорим о моральном натурализме. Согласно этой позиции в метаэтике, мораль является естественным явлением и может быть исследована эмпирически. Обсуждаем широкий спектр связанных тем, включая этику отношения к котам, моральный паразитизм Макгинна и концепцию гомеостатических кластеров Бойда.

https://youtu.be/XAfsWneXD-s

Релятивизм — это способ быть нигде, утверждая, что находишься в равной мере везде.

Донна Харауэй

Постструктурализм тесно связан со своим идейным предшественником и визави – структурализмом. Кратко поясним, что под ним понимается в данном случае. Слово «структура» – одно из опорных понятий системного анализа. В сущности, любой разговор в терминах системы предполагает наличие элементов и связей, где структура – это вся совокупность связей без элементов, то есть тот каркас, в который встраивается нечто, становясь элементом. Надеюсь вы заметили, что здесь уже появляется интерпретация сути происходящего: можно считать важными элементы, а связи вторичными, а можно наоборот делать акцент на структуре и связях. Например, кто-то считает, что группа людей в ходе совместной жизни в итоге выработает какие-то связи и отношения, но их эссенциальные достоинства – вроде характера, опыта, воспитания – будут влиять на характер связей.

Структуралист мыслит иначе: неважно, кто именно попадёт в позицию правителя, слуги или раба. Сама так сказать инфраструктура (из ритуалов, ожиданий, быта и смыслов) трансформирует личное под конфигурацию системы. В таком ракурсе люди способны придумывать вариации (добрый правитель, хитрый слуга, жёстокий раб), но не могут уйти от самой матрицы, в которой неизбежно существуют некоторые устойчивые позиции. Иными словами, позиции и отношения пред-существуют индивидам, а сам выбор почти всегда строго бинарен (мужчина/женщина, женат/холост, господин/слуга) и, само собой, поддерживает воспроизводство структуры.

Из статьи «Постструктурализм».

Рассуждая о распределении ресурсов, Джон Локк оговаривал необходимость справедливого ограничения в их присвоении. Впоследствии мысль британского философа оказала сильное влияние на современную этику и политическую философию. «Оговорку Локка» интерпретировали и анализировали Роберт Нозик и Дэвид Готье, как и множество других философов, пытавшихся понять, может ли исключительное владение ресурсом быть справедливым? В своей статье Константин Морозов помогает разобраться с различными трактовками оговорки Локка и тем, какие ответы они дают на поставленный вопрос.

Утверждая свою анонимную диктатуру, «люди» следят за всяким выбивающимся исключением и уравнивают бытийные возможности человеческого существования. Поэтому основной чертой «неподлинного существования» является некая унифицирующая усреднённость: «быть как все» и не высовываться. Отказ от решительной готовности жить свою собственную жизнь выражается в порабощении анонимностью «людей» (dasman), задающих рамку внутренней самоцензуре и регламентирующей повседневное поведение всех и каждого.

Эта безликая всеприсутствующая анонимность «людей» размечает траектории толкования мира, ценностей, регламентирует порядок развлечений, интересов и траекторий профессионального роста. При этом происходит нивелировка и ускользает возможность иного, того подлинно собственного, которое, по мысли Хайдеггера, выходит в «просвет экзистенции» из дымовой завесы «диктатуры других». Движение к подлинному существованию отличается «наибольшей высотой и полнотой, потому что «жизнь в своем предельном подъеме произрастает на почве обычной и естественной жизни» [SZ, § 27]. Стремление к исключительности и героизация подлинного существования противопоставляется обычному мещанству «неподлинного существования», затерянного в безликой бездумности и конформизме «людей».

Из статьи «Девальвация подлинности: история одного разочарования».

Эзопов язык может быть рассмотрен не просто как специфический художественный прием, но как модус существования. Не просто умение предполагать, что подумает Другой, облеченной властью и правом на насилие, но навык одновременно говорить и разрешенное, и запретное. Он предполагает двоемыслие, и «двусуществование»: быть в мире и подпольной правды, и официального языка. Иначе говоря, эзопов язык — это определенная партитура роли. Это почти театральное выступление, в котором человек выражает свои мысли словами драматурга, умершего сотни лет назад. Тональность, в рамках которой человек пишет свою мелодию.

В недавно изданном тексте «Эзопов язык в русской литературе» Лев Лосев предполагает более узкое понимание этой практики. Он называет эзопов язык метастилем, обосновывая это тем, что «эзоповский прием состоит в контрасте текста художественного произведения, то есть уже стилистически организованного, с более крупным по масштабу контекстом социально-идеологической ситуации, контекстом, в котором все рассматриваемое произведение, или даже вся литература в целом, являются лишь одной из составных частей». Иначе говоря, эта практика стоит на пересечении мира искусства и мира истории.

Амбивалентность — ещё одна важная черта эзопова языка в понимании Лосева. Один и тот же прием в произведении выполняет роль и политического намека, и составной части стиля. Подчеркнем этот момент: эзопов язык одновременно выполняет несколько функций и может быть атрибутирован как автору в литературоведческом смысле, так и в биографическом. В первом случае мы говорим о поэтике конкретного художника, особенностях его подхода. К примеру, если бы в романе герои переговаривались намеками и иносказаниями. Во втором случае речь идет уже о конкретном человеке и его судьбе. Здесь эзопов язык может быть вынужденной мерой для заработка денег, или особым видом политического высказывания. От успеха применения эзопова языка может зависеть судьба не только произведения, но и человека.

Из статьи «На что (не) способен эзопов язык?».

Субъект достижений, по Хану, активно эксплуатирует себя и доводит до выгорания, исчерпав в конечном итоге все внутренние ресурсы, но до последнего верит, что он «может больше» и ему нужно еще сильнее напрячься, чтобы стать более успешным и счастливым. Внутренне это похоже на «жизнь на пределе», когда люди в социальных сетях регулярно в итоге сетуют, что они «не вывозят». Однако принципиально ничего не меняется. В атомизированном обществе вынужденных «предпринимателей самих себя» репрессивное поведение заставляет быть более продуктивным с сопутствующей приватизацией стресса, перфекционизмом и гиперответственностью: любые неудачи по этой логике должны лишь стимулировать с большим энтузиазмом двигаться дальше.

Хан настаивает на том, что субъект достижений ведет войну с самим собой, когда верит в безграничность собственных возможностей и принимает очередную порцию насилия в отношении самого себя в качестве неизбежной платы за возможный успех.

Из статьи «Психополитика и нейрональное насилие».

Обосновывая теории или собственные воззрения, мы ищем то, что свидетельствует в их пользу. Но что именно может быть свидетельством? Как оценивать ссылки на то, что человеку дано в непосредственном опыте? И можно ли доверять свидетельствам со слов других? Алексей Кардаш рассказывает о том, какими бывают свидетельства и как их осмысляют в современной эпистемологии.

Как Плотин повлиял на западную философию и христианство? В чем состояла его идея трех ипостасей? Откуда берется Единое и множественность Ума? И является ли философия заметками на полях Пифагора, а не Платона? В нашем новом подкасте, расширенная версия которого уже доступна на Бусти и Патреоне, говорим о Плотине с экспертами по античной философии — Дмитрием Бугаем и Андреем Нечаевым.

Друзья, поскольку этот выпуск является частью уже второго сезона нашего подкаста, то до конца этой недели он доступен по минимальной подписке, а после будет доступен по базовой.

В эпистемологии есть известный аргумент о ясновидении, выдвинутый Лоуренсом Бонжуром. Предлагается представить человека, который верно определяет, кто выиграет на выборах. Не так уж важно, получается ли это у него всегда или только в 90% случаев – важно то, что по условиям мысленного эксперимента можно точно зафиксировать, что он не просто угадывает. Спросив напрямую, мы услышим, что причина его верных предсказаний – ясновидение. Точно так же, как зрение нам даёт в целом верную информацию об окружающем мире, так и ясновидение, по словам нашего менталиста, даёт ему верную информацию о победителях выборов. Мысленный эксперимент ставит нас перед вполне ясной дилеммой. Что для нас является более предпочтительным – грубый факт когнитивного успеха ясновидящего или сомнительная природа процесса, приводящего к этому успеху?

Непосредственные свидетельства – это такая вещь, которой мы охотно пользуемся в индивидуальном порядке, но когда их предоставляет кто-то другой в качестве аргумента, то у нас возникает бесконечное количество поводов для сомнения. В конечном счете, если бы ясновидящим из примера были бы вы, то стали бы вы сомневаться в своей способности, которая надежно приводит вас к истинам, только потому, что эта способность кажется странной на фоне ординарных когнитивных процессов? Аналогичная диспропорция сохраняется и в случае с существующими и вполне обычными непосредственными свидетельствами – для вас очевидно, что именно вы видели, но не для того, кому вы хотите эту очевидность передать словами.

Из статьи «Какими бывают свидетельства?».

Забавную версию скептицизма можно найти у Роберта Нозика в небольшой статье «Выдумка» («Fiction»). Там он создает персонажа «Роберта Нозика», который знает о том, что он вымышленный персонаж и рассуждает о том, насколько разнятся вымышленные миры художественной литературы и мир реальный. Фундаментальное сходство обнаруживается в том, что отношения между персонажем «Робертом Нозиком» и автором Робертом Нозиком подобны отношению между верующим и богом-создателем. Ввиду этого можно заметить, что если у Декарта наличие христианского Бога позволяет избежать скептицизма, то Нозик находит исток для скептицизма в самом отношении творца и творения. В конце этой статьи Нозик-автор даёт комментарий, в котором рассуждает о том, что мы, читатели, будем воспринимать его текст как философское эссе или художественный рассказ в зависимости от того, что он скажет. Поскольку автора произведения можно сравнить с Богом, то Нозик ставит интересный вопрос, а определился ли Бог с тем, будет ли мир персонажа «Роберта Нозика» вымышленным или реальным? Получается не только любопытная скептическая загадка конкретно для теистов, но интересная комбинация сценария в духе мозгов в бочке с проблемой Юма, согласно которой нет логического способа доказать стабильность законов природы в будущем. Иначе говоря, по Нозику, нет логического способа доказать, что Бог (творец) определился с тем, будет ли его творение действительностью или выдумкой.

Из статьи «Скептицизм одной комнаты».

Современный человек привык воспринимать время как ресурс, которым нужно только суметь распорядиться. Но так ли безобидна эта метафора? Почему попытки тратить своё время исключительно рационально мешают свободному течению жизни? И как всё это связано с культом ностальгии? Иван Кудряшов и Алексей Соловьев рассуждают о том, как наше отношение ко времени создало культуру суеты.

Почему пацифист Бертран Рассел допускал возможность оправданной ядерной войны? На каких основаниях современные пацифисты считают те или иные проявления насилия недопустимыми? И что отличает насилие от агрессии и принуждения? Об этом и многом другом говорим с Василом и Константином Морозовым.

https://youtu.be/VsFgwJr4S-M?si=EQsBXYiXAuy23KWs

Что такое означаемое и означающее? Как Ролан Барт использовал эти концепты для анализа современных мифов? Почему Жак Лакан считал, что нужно рассматривать именно цепочки означающих, а не соотношение означающего с означаемым? И чем является господское означающее? Вместе с Иваном Кудряшовым обсуждает эти и другие вопросы в новом выпуске нашего подкаста, расширенная версия которого уже доступна на Бусти и Патреоне.

Простейшая форма такой позиции как эвиденциализм (от «evidence», то бишь «свидетельства») состоит в представлении о том, что каждый бит информации – это небольшой грузик, помещаемый на одну из многочисленных чаш весов, призванных отмерять достоверность позиций и суждений, попадающих в поле нашей интеллектуальной оценки. Простой эвиденциализм схватывает две важные особенности обоснования суждений. Феноменологическую – да, иногда так всё от первого лица и выглядит, что мы «манчкиним» любую информацию, прозапас собирая свидетельства не пойми в пользу или против чего. И психологическую – да, иногда люди цепляются буквально за что-угодно, чтобы нечто подтвердить или опровергнуть.

Простой эвиденциализм предполагает ясную и предельно понятную логику: субъект убежден в том, в пользу чего у него больше информации. Информационные пузыри и предвзятость подтверждения – это концепты, которые в той или иной мере полагают эпизоды простого эвиденциализма в качестве легитимного описания обыденных механизмов познания. Для нас же важно отметить, что простой эвиденциализм – это только удобная игрушечная теория и реальные версии эвиденциализма не избегают теоретических уточнений, объясняющих, почему какой-то информации стоит придавать большее значение, а какую-то не стоит воспринимать в качестве свидетельства вообще.

Для примера, известный эвиденциалист Лоуренс Бонжур придерживался позиции, согласно которой обоснованы лишь те убеждения субъекта, свидетельства которых когнитивно доступны для агента и когерентны его системе убеждений. Если строго отнестись к этим критериям, то вполне очевидно, что не любая информация будет когерентна любой системе убеждений, как и не каждое свидетельство будет когнитивно доступным. Например, если я прямо сейчас буду свидетельствовать о том, что до публикации первое предложение этого текста было другим, то это свидетельство будет принципиально когнитивно недоступным для вас. Собственно, критика этого раннего вида эвиденциализма Бонжура и приходила к тому, что уже эти минимальные критерии делают обоснованные убеждения редким достижением для субъекта. Куда более интересное возражение состоит в том, что более или менее развитая система убеждений сама по себе вряд ли всегда будет когнитивно доступной для субъекта, который не обладает феноменальной памятью и логическим всеведением, позволяющим видеть буквально все следствия принятых воззрений.

Из статьи «Какими бывают свидетельства?».

Цель этики Эпикура — счастье. И каждая эпоха создает свои препятствия на пути к нему. Сегодня это не только случайные и лишние вещи, от которых следует освободиться, но и обеспокоенность недостатком смысла в мире, боязнь пустоты внутри. В своей статье Иван Кудряшов рассказывает об учении Эпикура, показывая, как оно может помочь современному человеку стать счастливее.

Мир здравого смысла, в который верят так называемые простые люди, состоит из объектов, которые таковы, какими кажутся, которые доступны для пользования и функционируют по законам, столь глубоко укорененным в концептуальной структуре сознания простых людей, что они едва ли осознают использование этих законов и им отнюдь не просто представить их в явном виде. Философы считали данный взгляд на мир более или менее очевидным. Они занимались лишь тем, что спрашивали, существуют ли в действительности объекты, может ли тот, кто верит в науку, разделять позицию здравого смысла, может ли существовать другой мир, более реальный, чем наш, и если может, то в каком отношении они находятся друг с другом.

Артур Данто