Как Плотин повлиял на западную философию и христианство? В чем состояла его идея трех ипостасей? Откуда берется Единое и множественность Ума? И является ли философия заметками на полях Пифагора, а не Платона? В нашем новом подкасте, расширенная версия которого уже доступна на Бусти и Патреоне, говорим о Плотине с экспертами по античной философии — Дмитрием Бугаем и Андреем Нечаевым.

Друзья, поскольку этот выпуск является частью уже второго сезона нашего подкаста, то до конца этой недели он доступен по минимальной подписке, а после будет доступен по базовой.

В эпистемологии есть известный аргумент о ясновидении, выдвинутый Лоуренсом Бонжуром. Предлагается представить человека, который верно определяет, кто выиграет на выборах. Не так уж важно, получается ли это у него всегда или только в 90% случаев – важно то, что по условиям мысленного эксперимента можно точно зафиксировать, что он не просто угадывает. Спросив напрямую, мы услышим, что причина его верных предсказаний – ясновидение. Точно так же, как зрение нам даёт в целом верную информацию об окружающем мире, так и ясновидение, по словам нашего менталиста, даёт ему верную информацию о победителях выборов. Мысленный эксперимент ставит нас перед вполне ясной дилеммой. Что для нас является более предпочтительным – грубый факт когнитивного успеха ясновидящего или сомнительная природа процесса, приводящего к этому успеху?

Непосредственные свидетельства – это такая вещь, которой мы охотно пользуемся в индивидуальном порядке, но когда их предоставляет кто-то другой в качестве аргумента, то у нас возникает бесконечное количество поводов для сомнения. В конечном счете, если бы ясновидящим из примера были бы вы, то стали бы вы сомневаться в своей способности, которая надежно приводит вас к истинам, только потому, что эта способность кажется странной на фоне ординарных когнитивных процессов? Аналогичная диспропорция сохраняется и в случае с существующими и вполне обычными непосредственными свидетельствами – для вас очевидно, что именно вы видели, но не для того, кому вы хотите эту очевидность передать словами.

Из статьи «Какими бывают свидетельства?».

Забавную версию скептицизма можно найти у Роберта Нозика в небольшой статье «Выдумка» («Fiction»). Там он создает персонажа «Роберта Нозика», который знает о том, что он вымышленный персонаж и рассуждает о том, насколько разнятся вымышленные миры художественной литературы и мир реальный. Фундаментальное сходство обнаруживается в том, что отношения между персонажем «Робертом Нозиком» и автором Робертом Нозиком подобны отношению между верующим и богом-создателем. Ввиду этого можно заметить, что если у Декарта наличие христианского Бога позволяет избежать скептицизма, то Нозик находит исток для скептицизма в самом отношении творца и творения. В конце этой статьи Нозик-автор даёт комментарий, в котором рассуждает о том, что мы, читатели, будем воспринимать его текст как философское эссе или художественный рассказ в зависимости от того, что он скажет. Поскольку автора произведения можно сравнить с Богом, то Нозик ставит интересный вопрос, а определился ли Бог с тем, будет ли мир персонажа «Роберта Нозика» вымышленным или реальным? Получается не только любопытная скептическая загадка конкретно для теистов, но интересная комбинация сценария в духе мозгов в бочке с проблемой Юма, согласно которой нет логического способа доказать стабильность законов природы в будущем. Иначе говоря, по Нозику, нет логического способа доказать, что Бог (творец) определился с тем, будет ли его творение действительностью или выдумкой.

Из статьи «Скептицизм одной комнаты».

Современный человек привык воспринимать время как ресурс, которым нужно только суметь распорядиться. Но так ли безобидна эта метафора? Почему попытки тратить своё время исключительно рационально мешают свободному течению жизни? И как всё это связано с культом ностальгии? Иван Кудряшов и Алексей Соловьев рассуждают о том, как наше отношение ко времени создало культуру суеты.

Почему пацифист Бертран Рассел допускал возможность оправданной ядерной войны? На каких основаниях современные пацифисты считают те или иные проявления насилия недопустимыми? И что отличает насилие от агрессии и принуждения? Об этом и многом другом говорим с Василом и Константином Морозовым.

https://youtu.be/VsFgwJr4S-M?si=EQsBXYiXAuy23KWs

Что такое означаемое и означающее? Как Ролан Барт использовал эти концепты для анализа современных мифов? Почему Жак Лакан считал, что нужно рассматривать именно цепочки означающих, а не соотношение означающего с означаемым? И чем является господское означающее? Вместе с Иваном Кудряшовым обсуждает эти и другие вопросы в новом выпуске нашего подкаста, расширенная версия которого уже доступна на Бусти и Патреоне.

Простейшая форма такой позиции как эвиденциализм (от «evidence», то бишь «свидетельства») состоит в представлении о том, что каждый бит информации – это небольшой грузик, помещаемый на одну из многочисленных чаш весов, призванных отмерять достоверность позиций и суждений, попадающих в поле нашей интеллектуальной оценки. Простой эвиденциализм схватывает две важные особенности обоснования суждений. Феноменологическую – да, иногда так всё от первого лица и выглядит, что мы «манчкиним» любую информацию, прозапас собирая свидетельства не пойми в пользу или против чего. И психологическую – да, иногда люди цепляются буквально за что-угодно, чтобы нечто подтвердить или опровергнуть.

Простой эвиденциализм предполагает ясную и предельно понятную логику: субъект убежден в том, в пользу чего у него больше информации. Информационные пузыри и предвзятость подтверждения – это концепты, которые в той или иной мере полагают эпизоды простого эвиденциализма в качестве легитимного описания обыденных механизмов познания. Для нас же важно отметить, что простой эвиденциализм – это только удобная игрушечная теория и реальные версии эвиденциализма не избегают теоретических уточнений, объясняющих, почему какой-то информации стоит придавать большее значение, а какую-то не стоит воспринимать в качестве свидетельства вообще.

Для примера, известный эвиденциалист Лоуренс Бонжур придерживался позиции, согласно которой обоснованы лишь те убеждения субъекта, свидетельства которых когнитивно доступны для агента и когерентны его системе убеждений. Если строго отнестись к этим критериям, то вполне очевидно, что не любая информация будет когерентна любой системе убеждений, как и не каждое свидетельство будет когнитивно доступным. Например, если я прямо сейчас буду свидетельствовать о том, что до публикации первое предложение этого текста было другим, то это свидетельство будет принципиально когнитивно недоступным для вас. Собственно, критика этого раннего вида эвиденциализма Бонжура и приходила к тому, что уже эти минимальные критерии делают обоснованные убеждения редким достижением для субъекта. Куда более интересное возражение состоит в том, что более или менее развитая система убеждений сама по себе вряд ли всегда будет когнитивно доступной для субъекта, который не обладает феноменальной памятью и логическим всеведением, позволяющим видеть буквально все следствия принятых воззрений.

Из статьи «Какими бывают свидетельства?».

Цель этики Эпикура — счастье. И каждая эпоха создает свои препятствия на пути к нему. Сегодня это не только случайные и лишние вещи, от которых следует освободиться, но и обеспокоенность недостатком смысла в мире, боязнь пустоты внутри. В своей статье Иван Кудряшов рассказывает об учении Эпикура, показывая, как оно может помочь современному человеку стать счастливее.

Мир здравого смысла, в который верят так называемые простые люди, состоит из объектов, которые таковы, какими кажутся, которые доступны для пользования и функционируют по законам, столь глубоко укорененным в концептуальной структуре сознания простых людей, что они едва ли осознают использование этих законов и им отнюдь не просто представить их в явном виде. Философы считали данный взгляд на мир более или менее очевидным. Они занимались лишь тем, что спрашивали, существуют ли в действительности объекты, может ли тот, кто верит в науку, разделять позицию здравого смысла, может ли существовать другой мир, более реальный, чем наш, и если может, то в каком отношении они находятся друг с другом.

Артур Данто

Феномен перформативной аутентичности фиксирует динамику смешения подобную феномену «двойного кодирования» в постмодернистском искусстве. Элитарное и массовое сходятся в одном нарративе и обретают единое пространство для развертывания разнопорядковых культурных кодов. Каждый читатель постмодернистских романов сам волен выбирать и генерировать смыслы-ассоциации в процессе интерпретации текста. Но ирония бартовского суждения о «смерти автора» в том, что текст не может породить сам себя. У него (как ни крути) всё-таки есть конкретный автор. Если это переложить на процесс создания персонального нарратива (личной биографии), то вариативная комбинаторика создания перформативной аутентичности похожа на постоянную миграцию из сферы частного в сферу публичного и обратно. Здесь нет чётких контуров или устойчивых признаков, это постоянная динамика превращений, принятий и отказов, увлечений и разочарований, ассоциаций и отчуждений. В этом причудливом калейдоскопе встречаются надежды и тревоги, рождаются и исчезают новые смыслы, возникают убеждённости, на смену которым приходят разочарования…

Озабоченность темой личных границ как одна из востребованных на рынке услуг поп-психологов тема очень метко схватывает суть проблемы. Человек, превращающий свою жизнь в коммуналку или общественный транспорт, переживает, что у него наследили какие-то посторонние незнакомцы. Он пытается найти решение этой важной и поистине непростой задачи, в которой амбивалентная потребность установить/разрушить личные границы в опыте конструирования перформативной аутентичности подобна древним апориям Зенона, убеждающим нас в иллюзии движения.

Из статьи «Метаморфозы приватного и публичного».

«Отмени его!» — кричат в Сетях. А мне слышится: «Распни». Разница невелика. Все чаще слышно как новое поколение борется с «негативом». Не критикой или осуждением, а требованием отмены и запрета некого явления. Сделает ли это мир лучше? Не знаю, но самих людей точно нет.

Молодое поколение, метко прозванное словарем Коллинза в 2016-м году «поколением снежинок» (рожденные после 1990 на Западе, после 2000 на постсоветском пространстве), по признанию исследователей, да и собственному самоописанию крайне не любит насилие и негативный опыт. Представители этого поколения страстно жалуются на свои травмы, чувствительны к любым ограничениям и нетерпимы к чуждым мнениям, которые считают способными наносить им новые травмы. Мы даже не успели осознать насколько необычно такое представление в истории человечества. Насилие и несправедливость — то немногое, что заставит их активно объединяться для борьбы. В остальном — это поколение «домоседов», им меньше других требуется групповое взаимодействие.

Всё, что в жизни вызывает боль или сложные эмоции, они последовательно осуждают, часто с привлечением плохо понятых теорий. Правда, в теориях их мало интересуют сами построения, факты, аргументация, они практично требуют от теорий соответствовать их чувствам и ценностям. Как только на эти ожидания брошена малейшая тень сомнения или подозрения, теория попросту игнорируется, словно вся суть концепции только в том, верите вы в нее или нет.

Об этом не принято говорить, но все же мое поколение помимо хорошего образования и медийной грамотности может похвастать и таким скиллом как «игнорирование логики и истины в любом виде». Теории понимаются скорее как рекламные месседжи или саморепрезенты (кто сказал «факты»? Фактов больше не существует). Я много наблюдаю за сверстниками и теми кто помладше и в подавляющем большинстве одно и то же. У теорий и концепций, сообщающих лично им неприятные истины или не очень хорошо воспринимаемых окружением, вообще нет шансов.

У этой гибкости в отношении теорий есть множество плюсов, но минусы тоже не из приятных. Вместе с неспособностью принимать логическую убедительность теории, постепенно исчезает устойчивость и настойчивость жизненных целей. Может быть поэтому протестная деятельность молодых работает эпизодами, а в лучшем случае волнами: подобно смартфону на морозе протестный заряд не держится и требует постоянной подпитки эмоциями. Идеи же скорее похожи на каменный уголь — он может и горит хорошо и долго, но как им зарядить телефон?

Из статьи «Похвала негативу».

В современной философии всё стало темным — просвещение, логос, экология и даже Делёз. Обращение к тьме знаменует не только эстетический, но и концептуальный выбор, подразумевающий особое внимание к негативному, непознаваемому и нечеловеческому. Самсон Либерман рассказывает о тематике тьмы в философии — о том, как всё это связано с противостоянием Платону и Декарту, тоталитаризму и солипсизму.

Аристотель наследует тезис, согласно которому добродетели одновременно являются составляющими высшего блага для человека и в то же время обладание ими необходимо не только ради них самих, как подлинных совершенств, но и ради этого блага. Но его конструктивная критика теории идей, психологии и политической философии Платона породила отличающееся в соответствующих аспектах учение о высшем благе и о добродетелях; учение, представляющее собой, в отличие от учения Платона, скорректированную и рационально обоснованную версию убеждений образованного афинянина-современника по поводу добродетелей.

Так, добродетели являются склонностями не только действовать – но также судить и чувствовать согласно правильному основанию; практика добродетелей требуется для жизни в состоянии eudaimoni’и, достижение которой представляет собой человеческий telos. Обладать добродетелями значит хорошо функционировать в качестве человеческого существа.

Сами добродетели делятся на два класса: интеллектуальные добродетели – совершенства, относящиеся к видам деятельности, характерным для разума и приобретаемые только посредством образования, и моральные добродетели – совершенства неразумных частей души, когда те подчинены разуму, приобретаемые посредством привычки и тренировки. Интеллектуальные добродетели включают в себя не только phronesis [практическую мудрость], но также совершенство в рассуждениях и созерцательную мудрость. Моральные добродетели включают в себя храбрость, умеренность, щедрость, великодушие и справедливость. Действовать морально добродетельно значит выбирать середину между определённым избытком и определённым недостатком. Таким образом, провал в добродетельном поведении – всегда проявление порока избытка или недостатка. Так, например, порок трусости, подразумевающий избыток страха и недостаток уверенности, и порок безрассудства, подразумевающий недостаток страха и излишнюю самоуверенность – оба они являются ошибками в понимании той середины, которой является храбрость.

Из статьи «Этика добродетелей».

Почему для Лакана психоанализ – это прежде всего этика? Как он относился к Аристотелю, Бентаму и Канту? И в чем состоит лакановская этика ставки на худшее? Об этом и многом другом в нашем подкасте об этике психоанализа.

https://youtu.be/acD3UqjnXw4?si=d6nBOZo87MKFx9pv

Если философские вопросы уже на захватывают ваш ум с былой силой, то рекомендую обратить внимание на вопросы о философских вопросах. Например, в эпистемологии есть проблема критерия (problem of the criterion), которая проистекает из соотношения двух базовых вопросов о познании: (1) «Что мы знаем?» и (2) «На основании чего мы отличаем знание от незнания?».

Предполагается, что на один вопрос невозможно ответить, не ответив сначала на другой. Но с чего-то начать всё-таки нужно, поэтому на один из вопросов приходится отвечать, не ответив на другой. Так, озвучив сначала конкретный пример знания, в перформативном смысле вы сделаете это, не опираясь на какие-либо явные критерии отличия знания от незнания. Даже если вы их озвучите позже, то вполне ясно, что минутой ранее все получилось и без них.

Если же вы сначала обозначите критерии, то внезапно употребите «знание» и «незнание» в каком-то неопределенном смысле. То есть, предложите критерий, как отличать не пойми что от не пойми чего.

В качестве альтернативы можно сходу закрутить юлу когерентизма, заявив, что мы знаем, что отличает знание от незнания благодаря примерам знания и незнания. То есть, что ответом на (1) является (2), а (1) является ответом на (2). И это даже похоже на стратегию. Проблему критерия тогда можно переопределить как форму анализа вопросов (1) и (2), которая показывает, что они не имеют независимых, некруговых ответов.

Интересный аспект проблемы критерия – это указание на значимость эпистемической хронологии. Того, в какой последовательности мы вообще отвечаем на вопросы и что-то узнаем.

Во-первых, сам выбор чего-либо в качестве начальной точки задает исследовательский контекст, делающий более вероятными одни познавательные сценарии, а не другие. Искажения, предвзятости и уникальные особенности личной перспективы – это не только следствие (ир)рациональности агента, но и результат влияния эпистемической хронологии, которая заведомо всецело не контролируется индивидом. Никто не застрахован от неудачной начальной точки даже во вполне обыденном исследовании и познании мира вокруг.

Во-вторых, по мере изучения, исследования или познания некоего X субъект обычно становится более информированным об этом самом Х. Это означает, что не только ответы на вопросы, которые делались раньше, но и сам выбор этих вопросов или объектов для исследования был сделан под влиянием недостаточной информированности об X. Отсюда следует, что пересматривать и обновлять стоит не только убеждения, но и саму их композицию.

В-третьих, повышение информированности – это необязательный эффект от изучения чего-либо. Возможны сценарии и с ровно обратным эффектом. Неудачно начав, можно не только собрать охапку заблуждений, но и благодаря ошибке согласованности сплести из них систему убеждений с хотя бы частичной защитой от возможности пересмотра.

Каждый из нас, скажем так, заброшен в свою область познавательного болота. Выбраться ли или обжиться – любой вариант предполагает, что с чего-то нужно начать. И некоторые кочки слишком шатки, чтобы по ним же вернуться назад. Выбранный путь обременяет. Вплоть до того, что последовательное и длительное изучение болота может подсказать, что следующий логичный шаг – это оказаться на его дне. Однако длительность, последовательность и факт пройденного пути не означают, что подсказка верна и этот шаг стоит того.

Сартр говорил в «Бытии и ничто», что самым пугающим началом любви является взгляд. Косвенным образом его цитирует Бибихин: «Отведение глаз, у животных, от взгляда человека толкуется как их страх перед человеком; отчасти верно, потому что глядение в глаза означало бы желание напасть, чего животные хотят редко в отношении и человека, и себе подобных: драка чаще превращается в церемонию, display. <…> Брачная церемония часто начинается дракой» и современный популярный мем («Как тебя ведать? Как ведать? Не надо меня ведать»). Возможность быть узнанным пугает, пугает и то, что ты останешься неузнанным — для других и самого себя. Предельная самоненависть потому — это образ вампира, который не видит себя в зеркале и вообще не имеет отражения. Предельное знание себя, которое переход в незнание — это образ Нарцисса, что постоянно на себя смотрит.

Из статьи «Подгорная проповедь».

Существует ли единая европейская культура? Как возникло и функционирует само понятие «европейской культуры»? Какие противоречия оно подразумевает? Чтобы прояснить эти вопросы Виктор Станков перевёл текст нидерландского философа Яна Моой, который препарирует и подробно разбирается с тем, что собой представляет европейская культура.

Самый понятный способ оценить нечто, что заявляется как непосредственное свидетельство, — это оценить сам когнитивный процесс, являющийся его источником. Обратимся к примеру. Вы встретились со своим знакомым и вам нужно зайти в книжный магазин. Если ваш знакомый скажет, что видел книжный за углом, то вряд ли вы подвергнете эту информацию большому сомнению, поскольку в целом скорее всего доверяете зрению как способу узнавать расположение объектов в пространстве. Немаловажно, что на сомнение не влияет то, что вы эксплицитно допускаете возможность ошибки. Возможно, что ваш знакомый плохо видит, не отличает фасады магазинов от реальных магазинов или вообще толком не понимает, что такое «книжный магазин», но даже так, если он вас не обманывает, то вы понимаете, что его слова передают информацию о расположении чего-то за углом. Таков минимальный когнитивный успех, создаваемый даже не самым корректным свидетельством.

Радикально иной была бы ситуация, в которой ваш знакомый сообщил бы, что у него было видение о том, что книжный находится за углом. Если он не шутит, то у вас нет особых поводов доверять непосредственным свидетельствам мистического опыта. И вновь на сомнение или доверие не должно влиять то, прав ли ваш знакомый или ошибается. Принципиальное отличие этих двух ситуаций состоит в том, что в случае со зрением вам известны признаки, позволяющие понять или хотя бы допустить, что этот когнитивный процесс мог быть источником рассматриваемого свидетельства. В конечном счете вы знаете, что ваш знакомый не слеп. В случае с мистическим видением у вас столь же наглядного критерия не имеется.

Даже если вы допустите, что имеет место некий процесс, который стоит называть «мистическим видением», то как понять, что он именно когнитивный, то есть пригодный для познания? Со зрением этот вопрос решаем – на обыденном уровне вы просто знаете, что значит что-то увидеть от первого лица, а на углубленном уровне на вас работают множество философов и ученых, предоставляющих теоретические и эмпирические сведения о познавательном характере перцепции. Кроме того, вы с раннего детства привыкли к практике отчетов о наблюдениях в рамках обыденной коммуникации. Вам знакомы неявные правила составления таких отчетов, тогда как имплицитные правила отчетов о ясновидении – загадка для любого, кто не рос в обществе ясновидящих.

Из статьи «Какими бывают свидетельства?».

Квентин Мейясу — это современный философ, который не только привлек внимание идеями о спекулятивной философии, но и успел обзавестись кругом последователей в лице спекулятивных реалистов. Обычно о Мейясу вспоминают как о борце с корреляционизмом (взглядом, согласно которому нельзя помыслить объективную реальность саму по себе вне её соотношения с нашим мышлением). На деле его философия куда шире, а самому Мейясу впоследствии пришлось даже разъяснять, что не только об этом он писал в «После конечности». В этом подкасте мы обсуждаем разнообразные идеи Мейясу от спекулятивного материализма и субъектализма до архиископаемого, абсолюта и контингентности.

https://youtu.be/tVfIvMLC1K8

Кто такой Сёрен Кьеркегор и чем уникальна его философия? Почему датский философ считал, что мысль чужда существованию? Зачем Кьеркегор использовал множество псевдонимов? Как этики и эстетики становятся рыцарями веры? Эти и другие вопросы обсуждаем с Иваном Кудряшовым в подкасте, посвященном мысли Сёрена Кьеркегора, его метафилософии и лирической диалектике.

https://youtu.be/TQ2Sm-aHGpc