«Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства», — с этих слов начинается 1 статья Всеобщей декларации прав человека. Историческим контекстом принятия этого документа стали леденящие кровь преступления нацистского режима, которые для многих подорвали веру в то, что принятие какого-либо нормативного положения соответствующими политическими институциями — это необходимое и достаточное условие, чтобы считать его соблюдение нормативно обязательным. Всеобщая декларация, по крайней мере на уровне своего риторического пафоса и общей идеи, продвигает альтернативное видение условий нормативности тех или иных законодательных положений — видение, которое исторически тесно связано с традицией естественного права.

Концепция естественного права имеет необычайно древнюю историю, зачастую сильно оторванную от той яркой картинки, что представляет нам текст Всеобщей декларации. Основные и самые яркие фигуры античной философии, включая Платона, Аристотеля и стоиков, отстаивали ту или иную концепцию естественного права. Большинство традиционных религий и в особенности авраамические подтипы разделяют общие положения с теорией естественного права. Благодаря Аврелию Августину и Фоме Аквинскому, синтезировавшим положения античных классиков с христианским вероучением, естественное право было господствующей морально-богословской доктриной на протяжении всего Средневековья. В Новое время идеи естественного права стали основой для либерально-республиканской оппозиции сословным привилегиям.

Уже в XX веке, после некоторого падения популярности естественного права, интерес к данной традиции вновь возрождается, например, в трудах неотомистских этиков, таких как Этьен Жильсон, Ив Симон и Жак Маритен. Последний также принимал непосредственное участие в разработке Всеобщей декларации, так что вся современная идеология прав человека по крайней мере частично проистекает из концепции естественного права. Среди теоретиков права особую роль в возрождении теории сыграл Лон Фуллер с его концепцией процедурного естественного права, дебатировавший в своё время с наиболее влиятельным теоретиком правового позитивизма Гербертом Хартом.

Короче говоря, естественно-правовая традиция не только исторически укоренена во влиятельных философских доктринах прошлого, но и продолжает быть значимой позицией в современных юридических, политических и моральных дискуссиях. Тем не менее, с определением рамок этой традиции связано немало путаницы.

Например, этик и богослов Рассел Хиттингер отмечал ещё на рубеже 80-х и 90-х, что сторонниками естественного права в разных контекстах называют всех, кто поддерживает какое-либо из нижеследующих утверждений: (1) у юридических норм есть внутреннее неартикулированное моральное содержание («дух закона»); (2) судьи и законодатели не имеют права на произвольную трактовку правовых норм; (3) существует естественное сближение между правовыми и моральными нормами; (4) категория «благо» предшествует категории «право»; (5) беспристрастные принципы справедливости должны формулироваться как индивидуальные права человека; (6) человеческая природа может выступать в качестве фундамента для морального теоретизирования.

Из статьи «Lex iniusta non est lex».

Иван Кудряшов и Марк Вигилант рассуждают о любви. Представляет ли она собой стокгольмский синдром? Является ли нуждой или роскошью? И способствует ли любовь самопознанию или только отвлекает?

В других случаях пессимистический взгляд вызывается простыми недоразумениями. Наглядным примером служит следствие знаменитой теоремы Курта Гёделя в теории логики, доказывающей неполноту элементарной арифметики. Предполагается, что эта теорема демонстрирует ограниченность логики в математике, а следовательно и человеческого разума вообще. На самом деле ничего такого она не демонстрирует. Результат Гёделя позволяет нам воспринять все истины элементарной арифметики как логические следствия соответствующих аксиом. Он показывает только, что цифровой автомат не может механически перечислить все эти истины. Он выявляет ограниченность вычислительных машин, а не людей или их логики и математики, и уж конечно не человеческого разума. Он должен тревожить хакеров, а не философов.

Яакко Хинтикка

Как зарождалась интернет-философия и как она выглядит сегодня? Для кого создается философский контент? И что мотивирует людей организовывать философские проекты в интернете?

Второй сезон подкаста Insolarance начинается с большого разговора об интернет-философии с 8-ю людьми, которые повлияли на неё и сделали это по-разному. Выпуск уже доступен на Бусти и Патреоне. Соответственно, гостями выпуска-альманаха стали:

Евгений Цуркан — кандидат философских наук, ведущий самого популярного подкаста о философии на русском языке и создатель легендарной «Сути философии».

Old Arselov — автор одноименного ютуб-канала, посвящённого всему тёмному и странному в современной философии.

Андрей Леман — академический философ, автор медиа-проекта LS Philosophy, философский консультант.

Евгений Сычев — создатель и главный редактор вебзина Spacemorgue, прославленного множеством уникального контента по современной континентальной философии.

Тарас Тарасенко — автор канала с интервью с философами, виновник «Первой войны Тараса» и тот, кто подал идею для записи этого альманаха.

Алексей Соловьев — кандидат философских наук, редкий философ, который сначала завоевал популярность своими текстами и только потом завел ютуб-канал.

Олег Деррунда — автор неповторимых эссе, лекций и мемов «Выхинской критики французской мысли».

Антон Кузнецов — кандидат философских наук, ведущий подкаста «Неискуственный интеллект» и ваш любимый философ.

Подкаст длится три часа.

Долгое время философия рассматривала только область активности сознания вроде мышления или оперирования с понятиями. Лишь с приходом Ницше-Фрейда-Маркса она обратила внимание на то, что многие из презумпций (ценности, комплексы, социальные установки, экономический базис) являются неосознанными и автоматически формируют наше восприятие и мышление насчет некоторых вещей. Все эти бессознательные схемы и предустановки не только можно вытащить и осознать, но и наоборот — интериоризировать. Наример, мы интериоризируем навык, когда изучаем математику. Ведь, что значит знать математику? Уметь её применять? Алгоритм прост — почитай, разберись, порешай пару примеров и, о чудо, ты начинаешь автоматически просчитывать окружающий мир, как геометрию, набор соотношений, скорости, количества и т.д.

Выбор для примера математики не случаен — именно она, а точнее, разработанная Николя Бурбаки, теория групп легла в основу того, что получило имя структурализм. Конечно, после добавилась ещё и фонология, но речь сейчас не об этом. Речь о том, что в этот момент метод открыто начал курсировать по дисциплинам. Вначале Леви-Стросс применил его в поле социальной антропологии. И, сделав открытия, связанные с системами родства, прославился и прославил структурный метод, как позволяющий получать объективную информацию о гуманитарных феноменах. Тогда этот метод перенесли в философию (Мерло-Понти), психоанализ (Жак Лакан), экономику (Луи Альтюссер), филологию (Ролан Барт) и так далее…

Рождение «постструктурализма» с такой точки зрения — это момент доработки метода, который уже и не метод в философии, а философия метода. «Письмо и различие» Жака Деррида — это сборник работ, посвященных противоречиям структурного метода, а «О грамматологии» — презентация метода деконструкции. Ранние «исторические» работы Делеза — это методологические этюды, в которых он эксплицирует основные мыслительные схемы тех или иных философов, чтобы потом взять их себе на вооружение.

Из статьи «Wetware studies».

Как замечают Жижек и Зупанчич оборотной стороной капитализма всегда становится прибавочное наслаждение или некоторые объекты, которых слишком много. Так, например, за фантазиями о текучести капитала и всё более эффективных технологиях всё настойчивее в реальности заявляют о себе мёртвые артефакты экономической модели (токсичные выбросы и огромные свалки, вроде кладбища самолетов в Мохаве) и эксцессивные проявления риторики успеха (трудоголизм, привлекательность террора для бедных, цинизм и безумие исполнителей, неспособность к самоограничению).

На эту тенденцию указывал и сам Лакан. В «Радиофонии» он упоминает капиталистический дискурс и говорит следующее: «Не стоит ждать никакого прогресса истины или же благополучия, но только поворот от воображаемого бессилия к невозможности, оказывающейся реальным, основанным исключительно на логике: именно там, я предупреждаю, восседает бессознательное, но нельзя сказать, что логика этого поворота не требует поспешить с актом». Итак, от воображаемого к реальному. Там, где невротик прежней эпохи страдал от запрещённых, но желанных фантазий, современный субъект ставит на карту свое реальное (например, пол, который он хочет сменить в надежде избавиться от дисморфомании). И там, где прежняя культура порождала тревоги через утопии и большие проекты, теперь страх утонуть в мусоре или обнаружить что нефть, чистая вода, озон в атмосфере, разумные люди попросту закончились.

Более того, нельзя не отметить, что дискурс капитализма превращает наслаждение в обязательство. «Потребляй и наслаждайся!» – таков его девиз, запускающий углубляющуюся фрустрацию. Там, где господин ничего не желает знать о наслаждении (и потому регулярно наслаждается тайно), университет пытается его объяснить, истерик демонстративно отказывается от него, а аналитик приостанавливает наслаждение, там капитализм – отказывается видеть какие-либо проблемы в наслаждении и буквально навязывает его.

Из статьи «Введение в теорию дискурсов Лакана: дискурс капитализма».

Мы не ненавидим ещё человека, коль скоро считаем его ниже себя; мы ненавидим лишь тогда, когда считаем его равным себе или выше себя.

Фридрих Ницше

Первоначально философ как тип человека в глазах других – это тот, кто мыслит. И не просто думает, а обладает некоторой склонностью и/или желанием думать. Чтобы стать профессиональным философом необходимо сделать ставку на это желание. Выбор идти за своей склонностью, талантом, желанием всегда будет кого-то раздражать. И при вашем успехе, и при его отсутствии. Это стоит тоже по-своему принять, ведь есть только один способ минимально раздражать других: не делать ничего. Но ничего не делая, вряд ли кому-то понравишься, не говоря уж о самоуважении. Так что обыденная речь и современные массмедиа (во многом довольно непрофессиональные и повторяющие все клише обыденного дискурса) так или иначе будут задевать вас своими стереотипами, потому что вы их тоже задеваете.

Из статьи «Стереотипы о философии».

За последние полвека современные философы всё чаще обращались к приставке «гипер», чтобы описать нашу реальность. Но с чем именно связан этот порыв? Алексей Соловьев предлагает разобраться, взглянув на три концепции: гипермодерн Жиля Липовецки, гипериндустриальное общество Бернара Стиглера и гиперкультуру Бён-Чхоль Хана.

Со второй половины XX века и по наши дни философия Аристотеля переживает возрождение после продолжительного периода, когда она только теряла популярность. Но как так получилось? И почему подъем аристотелизма коррелирует с подъемом аналитической философии? На Бусти и Патреоне уже доступна расширенная версия подкаста, в котором мы с Артемом Юнусовым и Василом разбираемся во всем этом, отдельно рассматривая, как Элизабет Энском и Стивен Мамфорд предложили убедительную альтернативу взглядам Юма на причинность.

Французский мыслитель Бернар Стиглер, осмысляя феномен техники, не разделяет идею о «техническом» как о чем-то дополнительном к «природе человека», но утверждает технику как модус бытия человека с древнейших времен. Утверждая концепт «гипертехнологического общества», он обращает внимание на перенасыщение культуры технологическими инновациями с одной стороны, и на ускорение в технической сфере с другой. Оба этих аспекта современного общества приводят к тому, что Стиглер описывает как «упразднение индивида», растворяющегося в «искусственной глупости» нейросетей и алгоритмов, обилия технических устройств и отсутствия самой возможности осмысления новой гипериндустриальной среды. Общество просто не успевает осмыслить логику технического развития в его стремительном ускорении. Как заявляет Стиглер: «Мы думаем, что мы используем смартфон, но это он использует нас».

Гипертехнологическая среда, сформированная за последние десятилетия, стала возможна благодаря объединению цифровизации, ускоренных расчётов и технологий, связанных с развитием медиа и коммуникативной виртуальной среды. Стиглер спорит с утверждением Лиотара о переходе к постиндустриальному обществу. В «Ситуации постмодерна» акцент ставится на разрозненные потоки информации, лишенные центра легитимации любого предложенного нарратива или знания. Стиглер же ассоциирует гипериндустриальное общество с усилением тенденций модерна. Вычисления выходят за пределы сугубо промышленных технологий в сферу того, что Симондон называл психической и коллективной индивидуацией, когда алгоритмы вкупе с технологиями проектирования потребительского опыта и широким спектром услуг в сфере маркетинга, упраздняют индивида.

Из статьи «Приставка "гипер" в концепциях современных философов».

Мир гиперкультуры – это бесчисленные «окна возможностей», которые позволяют конструировать свою идентичность из разных контекстов, что, по мысли Хана, превращает монохромное Я в разноцветное. Однако гиперкультурное пространство фрагментов и лоскутов, из которых кроятся разные формы и стили как в искусстве и религии, так и в повседневных практиках, не всегда становятся источником реального многообразия. Индивид балансирует между беспочвенностью отсутствия внутренней опоры и той избыточной свободой движения от одного окна к другому в бесконечной динамике возможного разнообразия опыта.

В такой ситуации человек, оказавшийся в полифонии интерпретаций, может выбрать путь «иронической жизни» в духе Ричарда Рорти, который отказывает всякому право на утверждение своего «окончательного словаря» в качестве единственно верного толкования реальности. Однако иронические монады хорошо отстаивают право не участвовать в унижении других за их инакомыслие, но проблематичны в создании связей и налаживании диалога с этими самыми другими.

Хан отказывает культуре в ироничности, утверждая, что постоянное смешение разных форм и стилей, а также сетевые связи обнаруживают иной характер происходящего. Необходимость учитывать мнение другого, несомненно важный скилл в культуре гипермодерна (Хан употребляет это понятие в противовес постмодернистской иронии Рорти), но Хан подчеркивает, что ироничная толерантность недостаточна для истинного сближения с другим как иным, хотя и является первоначальным условием любой конструктивной коммуникации. Ирония не дружелюбна, а потому исключает истинную открытость Другому. Терпимость лишь отчасти принимает другого, но не может по-настоящему присвоить в акте сближения какой-то иной опыт. Это настороженная позиция сдержанной вежливости и смол-толков с незнакомцами. Хан видит выход в настоящем дружелюбии и характерной для него открытости иному. Дружелюбие обеспечивает максимальную сплоченность даже в условиях минимальной связи и действует за границами условных формальностей, которые необходимы для проявления толерантности.

Из статьи «Приставка "гипер" в концепциях современных философов».

Современный мир порой представляется огромным и сложным. Как заметил один из теоретиков медиа: мы не перегружены, мы запутались. Это вызывает призывы «остановиться», «замедлить ритм жизни», чтобы хоть что-то понять и успеть пожить. Вместе с этим в последние два десятка лет обращения к стоицизму, Эпикуру, кинической традиции становились все более популярными, что явно неслучайно.

Многие явления нашего мира (те же медиа) в той или иной мере напоминали о вирулентном распространении, а временами ощущались и как радикальный разрыв с привычным ходом жизни. Аналогии в истории – вещь спорная, но в этике эллинизма ощутим след эпохи – отзвуки имперского и глобализированного мира, идейно-политических кризисов и индивидуалистической культуры. По-своему это близко и нам.

Важно помнить, что пессимизм эллинистической мысли с нацеленностью на сугубо индивидуалистическую этику связан не только с политикой: полис с демократией пал, индивид в большой империи ничего не решает и поэтому не верит в свои силы, предпочитая эскапизм. Не стоит забывать о том, что многие мыслители жили в периоды, когда «нормальная жизнь» рушилась прямо на глазах. И виной тому гражданские войны, климатические и эпидемиологические катаклизмы.

Попытки этических школ эллинизма найти счастье в самом себе или в чем-то простом и доступном, а также их огромная популярность – становятся более понятными, если представить себе человека, воочию видевшего сотни умерших, брошенных в мор на улицах города или наблюдавшего как плодородная провинция за одно поколение превратилась в пустыню. И это еще не все: Рим сотрясали войны, императорские перевороты и гражданские междоусобицы. Начиная с I века по V, их было около 30, то есть в среднем каждые 10-15 лет; а затем этот процесс стал перманентным и перешел в постепенный распад империи. Наверняка в таких условиях задумаешься: есть ли какое-то рациональное средство если не исправить мир, то хотя бы адаптироваться к нему, оставаясь при этом моральным, но не несчастным существом?

Из статьи «Терапия несчастья. Этика эллинизма сегодня».

Жан Лапланш — одна из ключевых фигур французского психоанализа. Будучи студентом Высшей нормальной школы, будущий аналитик посещал курсы Жана Ипполита, Башляра и Мерло-Понти, а позже стал непосредственным учеником и помощником Лакана. Захар Неустроев перевел интервью, в котором Лапланш не только представляет читателю занимательные подробности собственной жизни, разворачивавшейся на фоне интеллектуальной распри во французском аналитическом сообществе, но и подбирается к фундаментальным положениям собственной теории — к тому, как она соотносится с Фрейдом и позитивизмом.

Как зарождалась интернет-философия и как она выглядит сегодня? Для кого создается философский контент? И что мотивирует людей организовывать философские проекты в интернете?

https://youtu.be/DXVQCvoJ87k

Второй сезон подкаста Insolarance начинается с большого разговора об интернет-философии с 8-ю людьми, которые повлияли на неё и сделали это по-разному. Выпуск уже доступен на Бусти и Патреоне. Соответственно, гостями выпуска-альманаха стали:

Евгений Цуркан — кандидат философских наук, ведущий самого популярного подкаста о философии на русском языке и создатель легендарной «Сути философии».

Old Arselov — автор одноименного ютуб-канала, посвящённого всему тёмному и странному в современной философии.

Андрей Леман — академический философ, автор медиа-проекта LS Philosophy, философский консультант.

Евгений Сычев — создатель и главный редактор вебзина Spacemorgue, прославленного множеством уникального контента по современной континентальной философии.

Тарас Тарасенко — автор канала с интервью с философами, виновник «Первой войны Тараса» и тот, кто подал идею для записи этого альманаха.

Алексей Соловьев — кандидат философских наук, редкий философ, который сначала завоевал популярность своими текстами и только потом завел ютуб-канал.

Олег Деррунда — автор неповторимых эссе, лекций и мемов «Выхинской критики французской мысли».

Антон Кузнецов — кандидат философских наук, ведущий подкаста «Неискуственный интеллект» и ваш любимый философ.

В своём знаменитом 131 письме к Мильтону Уолдману Джон Рональд Руэл Толкин кратко пересказывает сюжет и основные содержательные ходы так и не увидевшего свет «Сильмариллиона». Он пишет: «Так или иначе, вся эта штука главным образом посвящена Падению, Смертности и Машине <…> Он взбунтуется против законов Создателя — главным образом, против смертности. И то, и другое (поодиночке или вместе) приведет к жажде Власти, к жажде, чтобы воля быстрее исполнялась, — то есть к Машине (или Магии). Под последним я подразумеваю любое использование внешних систем или приспособлений (apparatus) вместо развития врожденных внутренних сил или талантов — или даже использовании этих талантов из искаженного побуждения подчинять: перепахивать (букв. — бульдозить) реальный мир или принуждать чужие воли. Машина — это наша наиболее очевидная современная форма, которая гораздо теснее связана с магией, чем обычно признается».

В «Обществе усталости» Бён-Чхоль Хан в свою очередь говорит: «Религии как танатотехники, которые устраняют страх смерти и создают ощущение постоянства, также отжили свой век».

Кажется, что фантаст оказался ближе к истине, чем философ. Очевидно, что религия используется как современная танатотехника, причем очень активно. В её развитых формах религия существует в относительно замкнутых этнических общинах (иудаизм у евреев и ислам у арабов), в европейском обществе религия и поныне существует в своей протоформе — в форме магии. Интерес к оккультной тематике очевиден среди широких масс, бесконечно кормящих торговцев заряженной воды, раскладов таро или свечей с ароматом денег. О повышении интереса к магии свидетельствуют попытки исследователей приоткрыть окно Овертона и «пустить колдунов в академию». Наиболее ярким примером такого случая является нидерландский религиовед Ваутер Якобюс Ханеграфф, популяризирующий западный эзотеризм. В своих работах он последовательно доказывает, что доминирующие парадигмы «западного» мышления (начиная от христианства и заканчивая строгой наукой) постоянно вытесняли магический дискурс, объявляя его вражеским, то есть другим.

Из статьи «Если бы смех исчез».

В «Словах и Вещах» Фуко показывает важную особенность средневекового знания. Оно строилось по модели «сумм». Иными словами, исследователь просто компоновал все легенды, притчи, истории, суеверия и замечания об описываемом им предмете в единый рассказ. Чем полнее был набор таких историй и «фактов», тем более исчерпывающем считалось исследование. В качестве примера можно привести наиболее известные средневековые суммы — «Сумма теологии» Фомы Аквинского и «Сумма логики» Уильяма Оккама. Можно также вспомнить «Сумму музыки» неизвестного автора или «Сумму арифметики, геометрии, отношений и пропорций» Луки Пачоли.

Со временем такая модель уходит на второй план и знание начинает строится по иным принципам. Чтобы прояснить их, стоит начать с момента установления Вестфальского мира — двух мирных соглашений, подписанных в епископствах Мюнстер и Оснабрюк в 1648 году, 15 мая и 24 октября. Европейским государствам приходится признать друг друга, установить границы, прекратить военные действия по отношению друг другу. Они оказываются в ситуации, где они окружены другими государствами, с которыми при этом не могут конкурировать в военной мощи. Но сама конкуренция не исчезает — она становится экономической. И потому возникает необходимость в повышении экономической эффективности по всем показателям.

Для этого всё начинают подсчитывать и сравнивать между собой. Так, вместо «сумм» основой эпистемы того времени становится модель «таблицы», которая представляет собой и процедуру познания, и технику власти. С одной стороны возникают зоологические и ботанические пространства классификации видов, экономические таблицы, реестры войск и больных. С другой — пространства школьных классов, казарм и больниц, поделенные на ряды и отгороженные от остального мира. В обоих случаях таблица выступает не только способом организации множества, но и инструментом для взаимодействия с ним. И в конечном счёте, как предполагается, обуздания множества через классификацию и отслеживание — своеобразного сокращения до контролируемых частей, на которые можно влиять, зная общую картину. Тогда же на смену «суммам» приходят энциклопедии Нового Времени. Такие как «Энциклопедия или толковый словарь наук, искусств и ремёсел» под редакцией Дени Дидро, состоящая из 35 томов, в создании которой участвовали многие известные философы (Гельвеций, Руссо, Вольтер и многие другие), позже названные «французскими энциклопедистами».

Из статьи «Чума и таблица».

Жиль Делёз — один из тех философов, чтение которых рискует обернуться сплошным непониманием. Ввиду этого всегда востребованы тексты, претендующие на прояснение сложных философских идей. И кто сможет лучше прояснить, о чем же философия Жиля Делёза, если не сам Жиль Делёз?

Никита Архипов из La Pensée Française перевел необычный текст, в котором Жиль Делёз кооперируется с Клэр Парне, чтобы от первого лица рассказать о своей программной нелюбви к интервью, круглым столам и прочим формам разговорного взаимодействия. Здесь же затрагиваются темы стиля, письма и становления, через которые Делёз знакомит читателя с самыми разными аспектами своего мироощущения: от дружбы и взаимодействия с собой до восприятия философии и её истории.

В конце концов мы любим наше собственное вожделение, а не предмет его.

Фридрих Ницше