ЕВГЕНИЙ ГОЛОВИН
TERRA FOLIATA

Тот, кто знает о Terra Foliata,
может забросить книги,
и кто не знает Terra Foliata,
никогда не научится читать.

Это - перистая снежная земля,
усыпанная оранжевыми листьями,
огненная неподвижность ускользающей ртути,
щупалец розово-невидимый,
произрастающий на планете Сатурн.

На луговых одуванчиках спит андрогин
В его волосах змеится двойная спираль.
Рядом спит книга -
"Cosmosophia" Роберта Фладда.
И в Лебеде леденеет Леда.
Это древняя, древняя легенда…
Легенда о Terra Foliata

ЕВГЕНИЙ ГОЛОВИН

Гермес, первый мастер искусства, говорит так: «Вода в воздухе, которая находится между небом и землей, дает жизнь всему, поскольку ее тепло и влага находятся между двумя противоположностями, огнем и водой». И эта же самая вода проливается дождем на землю. Небеса раскрылись и оросили землю, и она стала сладкой, как мед, и влажной. Поэтому она расцветает и рождает самые разные цвета и плоды, а посреди выросло большое дерево с серебряным стволом, широко раскинувшись над этой частью земли. На ветвях его сидели разные птицы, улетевшие к рассвету, а голова ворона стала белой. Это же дерево порождает три вида плодов: первые – это самые прекрасные жемчужины; другие Философы называют terra foliata (земля опавших листьев); третьи – это чистейшее золото. Это дерево приносит и целебный плод: он согревает то, что было холодным, и остужает то, что было горячим; сухое он делает влажным, а влажное – сухим. Твердое он превращает в мягкое, а мягкое в твердое, и это конец искусства. Про это автор Liber Trium Verborum («Книги о трех словах») говорит: «Три плода – три драгоценных слова искусства».

Пожалуй, это самый красивый гимн Кроули

АЛИСТЕР КРОУЛИ
ГИМН К ГОСПОЖЕ НАШЕЙ ИСИДЕ ДЛЯ ПЕНИЯ ИЛИ ДЛЯ ЧТЕНИЯ
Танцуйте в пещерах материи, проходите сквозь мира границы!
Танцуйте, эфирные вихри, ведь систр звенит, призывая!
Звук его, громкий и дикий, доходит до смертных пределов,
Живите в духовном огне, станьте огненной сутью дыханья!
Звучите! Звучите!
Горите во тьме мирозданья, где рабы лишь бегут и трясутся!
Горите в сумрачном небе, ибо я – всё сиянье восхода!
Пусть светится лоб ваш, живите, любовь в вашем сердце – как пламя!
Лучитесь звездою рассветной, ведь вы – лучезарное солнце!
Сияйте! Сияйте!
Пылайте на небе всей мощью колесницы дневного светила,
Пылайте, тонкие пальцы, что на Запад приносят свет солнца!
Пылайте среди метеоров, мой огонь в их движеньи возвышен!
Темноту озаряйте, пусть море будет разбужено утром!
Пылайте, пылайте!
Коронуйте её, коронуйте, словно девушку звёздным убором!
Коронуйте её, коронуйте освящённым мечом и свечами!
Коронуйте её, коронуйте, как невесту, супругу и матерь!
Мы приветствуем нашу Исиду, слава ей, госпоже наших жизней!
Слава Исиде!

Перевод с английского Катя Дайс

ВУДИ АЛЛЕН О ДАЙАН КИТОН

Она ушла. И, как всегда, смерть проявила дурной вкус, забрав её раньше меня. Хотя, если подумать, в этом есть определённая ирония — я, вечный кандидат на пневмонию от малейшего сквозняка, всё ещё тут, а она, этот ураган в лабутенах, — уже нет.

Дайан Китон. Она была когда-то моей музой, хотя это громкое слово пахнет нафталином, а она пахла чем-то свежим, возможно, Калифорнией, от которой я всегда лечился дозами нью-йоркского смога.

Она была Энни Холл — той самой, с широкополой шляпой, галстуком и нервной болтовнёй, которая превратилась в новый язык любви. Она была самой собой, а я лишь снимал, пытаясь угнаться за её хаотичной грацией с камерой в дрожащих руках.

«Энни Холл». Все называют это моим оскароносным триумфом, а на самом деле это был довольно неловкий момент в моей жизни. В общем, была церемония вручения. Я не пошёл. «Оскары» не отражают реальный вклад в кино — вы только посмотрите, какие фильмы побеждают, и, что ещё хуже, какие проигрывают, и вы поймёте, насколько бессмысленна вся эта затея.

Нет, я не бойкотировал церемонию из высоких соображений. В это время я должен был играть на кларнете в одном клубе. И, знаете, когда у тебя есть рутина, её лучше не нарушать. Иначе всё распадётся. Рутина — это единственное, что стоит между нами и хаосом.

Так что я был в подвале этого бара, играл «Sweet Georgia Brown», и кто-то — официант, кажется — крикнул, что мой фильм выиграл. И все зааплодировали. А я сбился с ритма.

Потом, конечно, началось безумие. Люди звонили, поздравляли. Я сидел у телефона и думал: «Боже, теперь они будут ждать, что я сделаю ещё что-то стоящее. Это катастрофа». Победить — это самое худшее, что может случиться с таким невротиком, как я. Теперь есть ожидания. А я специализируюсь на их отсутствии.

И сама статуэтка. Её принесли мне. Она такая тяжёлая, блестящая. Я поставил её на полку, и она сразу же начала меня осуждать. Я чувствовал её взгляд. Она говорила: «Я — Оскар. А ты — кто?» В конце концов, я убрал её в шкаф. Кому мне её показывать?

Самая большая ирония, конечно, в том, что «Энни Холл» — это фильм о неудавшихся отношениях, о неврозах, о том, как мы портим всё хорошее, что у нас есть. А они вручили ему награду за «Лучший фильм». Это как дать награду за «Лучшее приготовление тоста» человеку, который сжёг тостер вместе с кухней.

Но Дайан… Дайан получила свою награду заслуженно. Она была той, кто сделал эту историю живой. Я просто записывал её сумасбродство и свою панику. А они дали мне Оскар за режиссуру. Это как дать награду смотрителю зоопарка за то, что тигр такой красивый и полосатый.

«Энни Холл». Романтическая комедия. Люди смеются, цитируют… а я до сих пор не уверен, что это вообще комедия. Для меня это было больше похоже на документальный фильм о моей психике. С тревогой вместо закадрового голоса.

Значит, сюжет. Парень по имени Элвин Сингер… Я его играл. Это было дешевле, чем нанимать актёра. Невротичный еврей, который делит мир на евреев и антисемитов, ведёт стендап-монологи с залом, потому что реальный разговор для него слишком сложен. Он встречает девушку. Энни Холл.

Дайан Китон. Её настоящее имя — Дайан Холл. Я не придумал почти ничего. Я просто снял её. Её смех, её «ла-ди-да», её огромные шляпы и галстуки, которые она на самом деле носила. Она была самой грацией. А я был просто нелепым.

Мы показывали отношения. Со всеми этими субтитрами, которые раскрывали, что они на самом деле думают. Потому что правда всегда в голове, а не в том, что говорят вслух. Это же очевидно.

И знаете, что самое смешное? Самый романтичный момент, который я смог придумать — это сцена с лобстерами. Я, полный ипохондрик, пытаюсь поймать сбежавших лобстеров на кухне. И она смеётся и ловит их, пугая меня. И это работает.

Мы расстаёмся. Конечно. Потому что я своим перманентным пессимизмом и ревностью к Калифорнии мог испортить что угодно. Она уезжает, становится взрослой, мудрой... а я остаюсь в Нью-Йорке один. С воспоминаниями.

О чём всё это? Как всегда, о любви. Любовь, даже когда она терпит крах, стоит всего времени мира.

Дайан была не просто актрисой в моих фильмах.

Она была моим внутренним голосом, только с более приятным тембром. Она говорила мои слова, но делала их умнее, смешнее и человечнее.

И теперь её нет. Это несправедливо, нелогично и, должен сказать, сильно портит мне день. Весь мой пессимизм вдруг кажется жалкой теорией перед этим простым, непреложным фактом.

Мир стал тише. Мой мир стал тише.

Я остаюсь здесь. Ещё на чуть-чуть. С моей памятью о тебе.