1/2 На той неделе перечитал книгу Энрико Моретти «Новая география рабочих мест». Книга посвящена современной экономической географии: как распределяется экономическая активность в пространстве, как одни места усиливаются, другие ослабляются, почему высокие зарплаты кластеризуются в некоторых точках и т.д. Книга написана по США, но механизмы, описанные в ней, действуют в целом, поэтому кое-что о ней я расскажу.
Моретти начинает с двух городов: Менло-Парк и Визалии. Оба города находятся в Калифорнии, не так далеко друг от друга (~300 км). В 1969-м году города были похожи по многим параметрам. С этого времени они сильно разошлись. В Менло-Парк есть несколько районов, которые входят в топ по богатству по всем США. Там инновационная экономика. В Визалии: 2-е снизу положение по количеству работников с дипломом о высшем образовании и одни из самых низких зарплат по США. Плюс загрязнение окружающей среды, трафик, преступность. Моретти пишет: это яркий пример, но он отражает тренд, который существует на уровне всей страны. Какое-то количество городов с «правильной» экономикой выстрелило и улетело вверх, другие города с «неправильной» экономикой медленно деградируют. Происходит рост неравенства в пространстве: территории расходятся между собой.
Другой пример: «ржавые» города в США. Детройт был максимально успешен около 1950-го года. Моретти пишет, что это был третий по богатству город в США, «долина своего времени». Произошло это, как можно было бы ожидать, из-за быстрого роста производительности труда; в данном случае в сфере промышленности. Он приводит данные: в 1975-м американский работник на фабрике производил за час работы в два раза больше, чем в 1946-м. У роста производительности труда было два последствия: во-первых, быстро росли зарплаты самих рабочих; во-вторых, товары стало можно производить дешевле, что было выгодно потребителям. В 1978-м промышленность США вышла на пик с точки зрения того, сколько людей она в себя вовлекала: 20 млн. человек по стране работали на заводах. Население США в 2010-х было гораздо больше, но в промышленности работало уже около 11-12 млн. человек, почти в два раза меньше, чем в 1978-м. Промышленные рабочие места исчезли, и на локальном уровне промышленность больше не является мотором роста благосостояния. Хуже того, его исследования показывают, что на локальном уровне каждое потерянное рабочее место в промышленности уничтожает еще около 1,6 рабочих мест в других отраслях. Люди уезжают: между 2010-м и 2000-м промышленные города теряли население: Детройт потерял 25%, Кливленд 17%, Питтсбург 8%.
Моретти начинает с двух городов: Менло-Парк и Визалии. Оба города находятся в Калифорнии, не так далеко друг от друга (~300 км). В 1969-м году города были похожи по многим параметрам. С этого времени они сильно разошлись. В Менло-Парк есть несколько районов, которые входят в топ по богатству по всем США. Там инновационная экономика. В Визалии: 2-е снизу положение по количеству работников с дипломом о высшем образовании и одни из самых низких зарплат по США. Плюс загрязнение окружающей среды, трафик, преступность. Моретти пишет: это яркий пример, но он отражает тренд, который существует на уровне всей страны. Какое-то количество городов с «правильной» экономикой выстрелило и улетело вверх, другие города с «неправильной» экономикой медленно деградируют. Происходит рост неравенства в пространстве: территории расходятся между собой.
Другой пример: «ржавые» города в США. Детройт был максимально успешен около 1950-го года. Моретти пишет, что это был третий по богатству город в США, «долина своего времени». Произошло это, как можно было бы ожидать, из-за быстрого роста производительности труда; в данном случае в сфере промышленности. Он приводит данные: в 1975-м американский работник на фабрике производил за час работы в два раза больше, чем в 1946-м. У роста производительности труда было два последствия: во-первых, быстро росли зарплаты самих рабочих; во-вторых, товары стало можно производить дешевле, что было выгодно потребителям. В 1978-м промышленность США вышла на пик с точки зрения того, сколько людей она в себя вовлекала: 20 млн. человек по стране работали на заводах. Население США в 2010-х было гораздо больше, но в промышленности работало уже около 11-12 млн. человек, почти в два раза меньше, чем в 1978-м. Промышленные рабочие места исчезли, и на локальном уровне промышленность больше не является мотором роста благосостояния. Хуже того, его исследования показывают, что на локальном уровне каждое потерянное рабочее место в промышленности уничтожает еще около 1,6 рабочих мест в других отраслях. Люди уезжают: между 2010-м и 2000-м промышленные города теряли население: Детройт потерял 25%, Кливленд 17%, Питтсбург 8%.
❤28👍17🔥6✍1
2/2 Это — сквозная тема книги: есть отрасль-локомотив своей эпохи, и есть пространственные эффекты, которые распространяются от этой отрасли на работников других отраслей. Грубо говоря, лучше быть парикмахером в Менло-Парк, чем в Детройте. Поэтому как устроена локальная экономика важно не только для тех, кто работает в «отраслях-победителях», но для всех вокруг.
Третий пример: Бруклин в Нью-Йорке. Бруклин когда-то был одной из столиц обрабатывающей промышленности (Моретти ссылается на текстильный бизнес и «Американскую пастораль», и тут я понял, что уже люблю его книгу). Текстиль в США трансформировался: низкооплачиваемые рабочие места уехали, а в США остались дорогие дизайнеры. Он пишет: «Когда я посетил нового производителя высококачественной одежды ручной работы, недавно открывшегося рядом с фабрикой Levi’s, ирония ситуации была неоспорима: в том же месте, где всего двадцать лет назад необразованные латиноамериканские женщины кроили и шили одежду для Levi’s, теперь десятки переобразованных молодых белых людей кроят и шьют похожие изделия.» Проблема, конечно, в том, что это такой «нарост» люксовых бизнесов: это классно, повышает качество жизни каким-то конкретным работникам, но это не локомотив роста и не то, что определяет тренд развития локальной экономики.
Что здесь видно? Есть три типа мест. Третий самый неинтересный на макро-уровне: места типа Бруклина. Небольшое кол-во образованных людей дизайнят джинсы «в столицах». Это здорово, ветер в парус, но не это определяет жизнь экономики вокруг. Два других интереснее. Промышленные города деградируют, работа уехала в Китай. Изменить этот тренд, пишет Моретти, нельзя. Проблема не столько в китайской эффективности, сколько в китайской скорости. Там дешевый труд, а труд как фактор производства вещь гибкая. Для того, чтобы чуть-чуть изменить продукт, машину на заводе нужно долго адаптировать, а человек переключается быстрее. Поэтому даже замена людей на капитал в США не работает (книга написана до бума ИИ, нельзя исключать, добавлю от себя, что это теперь изменится): требуется гибкость, а гибкость дает труд, а труд в США дорогой. И есть третий тип мест: инновационные города, которые производят продукты, которые потребляет весь мир. Экономика знаний и проч. Здесь сильнейшие американские города являются собственно сильнейшими и в мире, и жители этих городов в выигрыше, и те, кто может, переезжают туда из других частей страны. Эта ситуация сложным образом разделяет Америку в пространстве. Люди пересортируются в пространстве на подгруппы, у которых жизнь будет очень разной.
(Если есть спрос я могу описать остальную часть книги (это первая пара глав).)
Третий пример: Бруклин в Нью-Йорке. Бруклин когда-то был одной из столиц обрабатывающей промышленности (Моретти ссылается на текстильный бизнес и «Американскую пастораль», и тут я понял, что уже люблю его книгу). Текстиль в США трансформировался: низкооплачиваемые рабочие места уехали, а в США остались дорогие дизайнеры. Он пишет: «Когда я посетил нового производителя высококачественной одежды ручной работы, недавно открывшегося рядом с фабрикой Levi’s, ирония ситуации была неоспорима: в том же месте, где всего двадцать лет назад необразованные латиноамериканские женщины кроили и шили одежду для Levi’s, теперь десятки переобразованных молодых белых людей кроят и шьют похожие изделия.» Проблема, конечно, в том, что это такой «нарост» люксовых бизнесов: это классно, повышает качество жизни каким-то конкретным работникам, но это не локомотив роста и не то, что определяет тренд развития локальной экономики.
Что здесь видно? Есть три типа мест. Третий самый неинтересный на макро-уровне: места типа Бруклина. Небольшое кол-во образованных людей дизайнят джинсы «в столицах». Это здорово, ветер в парус, но не это определяет жизнь экономики вокруг. Два других интереснее. Промышленные города деградируют, работа уехала в Китай. Изменить этот тренд, пишет Моретти, нельзя. Проблема не столько в китайской эффективности, сколько в китайской скорости. Там дешевый труд, а труд как фактор производства вещь гибкая. Для того, чтобы чуть-чуть изменить продукт, машину на заводе нужно долго адаптировать, а человек переключается быстрее. Поэтому даже замена людей на капитал в США не работает (книга написана до бума ИИ, нельзя исключать, добавлю от себя, что это теперь изменится): требуется гибкость, а гибкость дает труд, а труд в США дорогой. И есть третий тип мест: инновационные города, которые производят продукты, которые потребляет весь мир. Экономика знаний и проч. Здесь сильнейшие американские города являются собственно сильнейшими и в мире, и жители этих городов в выигрыше, и те, кто может, переезжают туда из других частей страны. Эта ситуация сложным образом разделяет Америку в пространстве. Люди пересортируются в пространстве на подгруппы, у которых жизнь будет очень разной.
👍170🔥39❤13
Evening Prophet
Мне конечно будет очень грустно, если Турчин действительно написал, что резкое повышение налогов на богатых дало рост экономики в 50-60е.
Спойлер: Турчин, конечно, так не писал. Писал он про прогрессивизм большого государства, сотрудничествовавшего с большим бизнесом, глорифицированную эпоху высадки на Луну. Что требует больших налогов, но и больших расходов, в том числе на помощь бизнесу и науке в инновациях.
❤17👍6
3/X Моретти пытается понять, почему инновационные кластеры имеют именно такую географию. Он пишет: на первый взгляд кажется, что компании выбирают буквально худшие места для размещения своих офисов. Они размещаются в центре Нью-Йорка или Бостона или С-Ф, наиболее дорогих локациях во всей Америке. Там высокая стоимость недвиги и высокая зарплата, компании по идее должны были бы от таких мест бежать подальше.
Он приводит интересный пример с Уолмартом. Уолмарт базируется в небольшом городе в штате Арканазас. Это локация была выбрана экономически: дешевая недвига, средние зарплаты низкие. Там сидит CEO и весь топ-менеджмент Уолмарта. Но когда эта компания пошла в e-commerce, они открыли новый офис для интернет-направления в 7 км. от Сан-Франциско, с соответствующими издержками.
Как пишет Моретти, производительность и инновации просто перевешивают низкие издержки на аренду и зарплаты.
Если спросить сам менеджмент компаний, зачем они едут в С-Ф, то они ответят «потому что талантливые люди — там». Если спросить работников почему они едут в С-Ф, то они ответят «потому что рабочие места — там». Моретти пишет об эффекте «жирного» рынка труда. Выгодно присутствовать на рынке, где уже много потребителей труда (фирм) и продавцов труда (работников). На жирном рынке труда более высока вероятность, что ты найдешь именно то, что нужно тебе. Качество мэтчей между работниками и фирмами будет выше (think: Тиндер в Москве и поселке городского типа — где более высока вероятность сделать хороший мэтч?). Он пишет, что если посмотреть на локальные рынки труда в США, то средняя зарплата на рынке труда в 1 млн. человек на 30% выше, чем средняя зарплата на рынке труда в 250 тыс. человек.
У выгод от жирного рынка труда есть последствие: все хотят собраться в небольшом количестве городов, в каждом из которых много фирм и много работников.
Обратите внимание, мы пока даже не подобрались к технологическим экстерналиям (выгода, которую опосредованно создает фирма для других фирм, переехав в кластер) или инфраструктуру VC. Речь пока просто о качестве метчей на толстом рынке труда в профессиях, где качество попадания (нанять именно того, работать именно там) так важно с точки зрения производительности.
Он приводит интересный пример с Уолмартом. Уолмарт базируется в небольшом городе в штате Арканазас. Это локация была выбрана экономически: дешевая недвига, средние зарплаты низкие. Там сидит CEO и весь топ-менеджмент Уолмарта. Но когда эта компания пошла в e-commerce, они открыли новый офис для интернет-направления в 7 км. от Сан-Франциско, с соответствующими издержками.
Как пишет Моретти, производительность и инновации просто перевешивают низкие издержки на аренду и зарплаты.
Если спросить сам менеджмент компаний, зачем они едут в С-Ф, то они ответят «потому что талантливые люди — там». Если спросить работников почему они едут в С-Ф, то они ответят «потому что рабочие места — там». Моретти пишет об эффекте «жирного» рынка труда. Выгодно присутствовать на рынке, где уже много потребителей труда (фирм) и продавцов труда (работников). На жирном рынке труда более высока вероятность, что ты найдешь именно то, что нужно тебе. Качество мэтчей между работниками и фирмами будет выше (think: Тиндер в Москве и поселке городского типа — где более высока вероятность сделать хороший мэтч?). Он пишет, что если посмотреть на локальные рынки труда в США, то средняя зарплата на рынке труда в 1 млн. человек на 30% выше, чем средняя зарплата на рынке труда в 250 тыс. человек.
У выгод от жирного рынка труда есть последствие: все хотят собраться в небольшом количестве городов, в каждом из которых много фирм и много работников.
Обратите внимание, мы пока даже не подобрались к технологическим экстерналиям (выгода, которую опосредованно создает фирма для других фирм, переехав в кластер) или инфраструктуру VC. Речь пока просто о качестве метчей на толстом рынке труда в профессиях, где качество попадания (нанять именно того, работать именно там) так важно с точки зрения производительности.
👍42❤15🔥2
Forwarded from Репродуктор
На заседании Совета по демографической политике Путин призвал не откладывать рождение детей на потом и сделать нормой семьи с тремя и более детьми. Он заявил: "у нас крестьянские семьи в России жили на уровне среднеевропейского дохода что ли? Нет. А в семье было 7–10 человек. Ценностные установки совсем другие, мировоззренческие".
Я не верю, что это до сих пор нужно объяснять, но нет, господи, нет, это так не работает.
Семьи с 7–10 детьми были нормой в доиндустриальных обществах не потому, что у людей были другие ценностные установки, а потому что существовал другой демографический режим. Высокая рождаемость тогда уравновешивала высокую смертность — и младенческую, и материнскую (по данным на вторую половину XIX — начало XX века, в России из 1000 рожденных детей 275-290 умирали, не дожив и до года). Рожали много, чтобы выжили хотя бы некоторые, Плюс не существовало самой концепции детства в современном смысле, дети были рабочей силой.
Когда уровень смертности снижается (улучшение медицины, питания, образования, урбанизация), происходит демографический переход: семьи становятся меньше, женщины дольше учатся, работают, позже вступают в брак. Это не кризис ценностей, а закономерный результат экономического и социального развития. Ни одна страна, прошедшая демографический переход, не смогла повернуть его вспять — ни Польша с запретом абортов и религиозным давлением, ни Венгрия с мощными налоговыми льготами, ни Япония с субсидиями и поддержкой семей. Фарш не прокручивается обратно, зубная паста не запихивается в тюбик, а детей в постиндустриальном обществе нельзя просто достать из женщины, как кроликов из шляпы, в количестве семи штук.
Но российская власть активно игнорирует школьную программу по географии и обществознанию за десятый класс и продолжает обращаться к прошлому, где крестьянки рожали в поле. Это отнюдь не невинная романтизация, это нормальная такая феодальная риторика, в которой женщины это ресурс. В этой логике у женщин нет ни репродуктивных прав, ни права на экономическую субъектность, только обязанность "не откладывать счастье на потом" — а что такое для вас счастье вам уже популярно объяснили.
Отдельно хочется отметить вот что: многие привыкли искать в словах власти какие-то подтексты, скрытые смыслы итд, но власть регулярно проговаривается и без этого. "Не жили на уровне среднеевропейского дохода, а детей было много" означает ровно то, что сказано: нам плевать, будете ли вы хорошо жить и досыта есть, чай не Европа бездуховная, давайте рожайте.
@repr0duktor
Я не верю, что это до сих пор нужно объяснять, но нет, господи, нет, это так не работает.
Семьи с 7–10 детьми были нормой в доиндустриальных обществах не потому, что у людей были другие ценностные установки, а потому что существовал другой демографический режим. Высокая рождаемость тогда уравновешивала высокую смертность — и младенческую, и материнскую (по данным на вторую половину XIX — начало XX века, в России из 1000 рожденных детей 275-290 умирали, не дожив и до года). Рожали много, чтобы выжили хотя бы некоторые, Плюс не существовало самой концепции детства в современном смысле, дети были рабочей силой.
Когда уровень смертности снижается (улучшение медицины, питания, образования, урбанизация), происходит демографический переход: семьи становятся меньше, женщины дольше учатся, работают, позже вступают в брак. Это не кризис ценностей, а закономерный результат экономического и социального развития. Ни одна страна, прошедшая демографический переход, не смогла повернуть его вспять — ни Польша с запретом абортов и религиозным давлением, ни Венгрия с мощными налоговыми льготами, ни Япония с субсидиями и поддержкой семей. Фарш не прокручивается обратно, зубная паста не запихивается в тюбик, а детей в постиндустриальном обществе нельзя просто достать из женщины, как кроликов из шляпы, в количестве семи штук.
Но российская власть активно игнорирует школьную программу по географии и обществознанию за десятый класс и продолжает обращаться к прошлому, где крестьянки рожали в поле. Это отнюдь не невинная романтизация, это нормальная такая феодальная риторика, в которой женщины это ресурс. В этой логике у женщин нет ни репродуктивных прав, ни права на экономическую субъектность, только обязанность "не откладывать счастье на потом" — а что такое для вас счастье вам уже популярно объяснили.
Отдельно хочется отметить вот что: многие привыкли искать в словах власти какие-то подтексты, скрытые смыслы итд, но власть регулярно проговаривается и без этого. "Не жили на уровне среднеевропейского дохода, а детей было много" означает ровно то, что сказано: нам плевать, будете ли вы хорошо жить и досыта есть, чай не Европа бездуховная, давайте рожайте.
@repr0duktor
💯108❤23👍19🤬9👎4🤪3👏2🥴2💔1