Природная неразличимость грибов, как известно, компенсировалась весьма дифференцированными и красочными определителями, в которых все они как на картинке. Руководства грибника изображали их в настолько ярком свете, практически как идею, что тут же хотелось отправиться за ними в лес, на "тихую охоту". Непонятно, зачем существуют ложные грибы, ложные опята, сатанинские грибы и т.п., если и так ясно, что все эта красочная различимость и наглядность отличий — продукт типографического искусства, то есть если они и так уже все ложные? Грибы различаются примерно так же, как и все остальное — ин-фолио, ин-кварто и т.д., но грибы в лесу, с мицелием, гифами и плодовым телом, — это даже не рукописи, это как речь в отношении к письму, в которой фонемы полностью сливаются и различить что-то крайне сложно. Как известно, грамматологический аргумент заключался в том, что сам принцип фонем как чистого различия уже предполагает письмо, поскольку, конечно, поток фонем может содержать произвольное количество шумов, искажений, кашля, чиханий и т.п., которые еще нужно отдифференцировать в качестве искажений (лингвисты полагают, что есть нейрологически организованный difference engine, который отличает шумы от не-шумов, хотя один и тот же «звук» может быть в одном и том же языке как шумом, так и не-шумом, не говоря уже о разных языках). Соответственно, сбор грибов — это работа с инопланетной речью, попытки выделить фонологическую систему там, где ее может и не быть (хотя для нас это немыслимо).

Критиковать Грэбера не то чтобы сложно, но можно предположить, что некоторая бардачность его текстов сама построена из утопической точки анархического письма, в котором просто не будет ресурсов современной академии, основанной на привилегиях доступов. Например, «оригинальной» аргументации в «Долге» — самое большее на сотню страниц, а остальная часть представляет собой более или менее гладкую компиляцию. Но что если opus magnum в условиях анархизма может быть только такой компиляцией или даже плагиатом? Это уже указывает на омонимию плагиата: в обычном случае имеется в виду простое административное производство, которое заполняется тем, что есть. Но в другом плагиат скрывает за собой логику желания: копируется именно то, что хочется скопировать, хотя такой ход в первом режиме плагиата недопустим (разумеется, герои диссернета копировали не то, что им «хотелось», такой опции для них просто нет). То есть конфликт всегда между двумя формами плагиата, а не между плагиатом и воображаемым auteur, который способен производить что бы то ни было с нуля. Очевидно, что плагиат желания оказался полностью уничтожен «немаркированным», обычным плагиатом, а потому последний утвердился в качестве bête noire для всех и каждого (как анти-ценность, разделяемая не только научным сообществом, но и практически всем).

Грэбер неявно ставит вопрос о том, что стандартное академическое письмо, претендующее на оригинальность, независимость, самостоятельность и т.п., по сути, всегда остается мелкобуржуазным и не дотягивает до анархистского модуса производства. Что такое автор, как не минимальный собственник собственных средств производства, то есть ИП, владеющий определенными концепциями и темами? Капитализация авторов в условиях цитируемых журналов показала это как нельзя более ясно: ИП вышли на рынок, выпустили свои papers, сами стали stocks. Соответственно, контр-письмо может обращаться не столько к модусу оригинальности, сколько к плагиату: не важно, что именно пишется на коленке, главное, что оно вообще пишется, в качестве отсылки к желанию собрать именно это, а не то. Разумеется, даже такую практику приходится защищать лесом ссылок.
#graeber_debt_criticism