В голове почему-то вертятся два эпизода.
Первый. Самое начало 60-х. По телевизору показывают какое-то цирковое представление. По политической моде тех лет повсюду и отовсюду звучала тема "острова свободы". Даже и в цирке.
И вот на арене появился молодой человек с приклеенной бородой и с муляжом автомата на шее. Он картинно встал посреди арены и спел песню, кажется, Пахмутовой "Куба любовь моя. Остров зари багровой..." и так далее.
Сказали: "Иосиф Кобзон". Так я увидел его впервые и впервые услышал это имя.
Ну, Кобзон так Кобзон.
И стал этот самый Кобзон на пару-тройку десятилетий неотвязным тягостным фоном столь же тягостной эпохи.
И все советские (да и послесоветские) годы этот Кобзон, весь целиком - от анекдотического парика до лаковых концертных штиблет - служил нагляднейшим воплощением всего того, что кратко маркируется словом "советское". Именно за это одни его умильно любили и любят, у других же - да хотя бы и у меня - он всегда вызывал смутную, а то и вполне отчетливую, иногда даже буквальную тошноту.
Интересно, что и эпоха кончилась, а ее мучительный скрипучий фон все звучал и звучал. И вот он отзвучал.
Не так уж и долго по нынешним временам он жил. А казалось, что вечно. Видимо, слишком уж он ото всюду вытарчивал.
А второй эпизод был такой. Октябрь 2002 года. Дубровка. "Норд-Ост". Неправдоподобный кошмар и парализующий ужас. Мы с друзьями сидим у кого-то дома и слушаем, читаем, смотрим новости - одна другой страшнее. Слышим: "Иосиф Кобзон вошел в здание театра. Террористы позволили ему вывести оттуда несколько человек заложников".
"Ну что ж, - сказал кто-то из друзей, - Пожалуй, зачтется".
Вот и я, честно говоря, надеюсь, что зачтется...
Первый. Самое начало 60-х. По телевизору показывают какое-то цирковое представление. По политической моде тех лет повсюду и отовсюду звучала тема "острова свободы". Даже и в цирке.
И вот на арене появился молодой человек с приклеенной бородой и с муляжом автомата на шее. Он картинно встал посреди арены и спел песню, кажется, Пахмутовой "Куба любовь моя. Остров зари багровой..." и так далее.
Сказали: "Иосиф Кобзон". Так я увидел его впервые и впервые услышал это имя.
Ну, Кобзон так Кобзон.
И стал этот самый Кобзон на пару-тройку десятилетий неотвязным тягостным фоном столь же тягостной эпохи.
И все советские (да и послесоветские) годы этот Кобзон, весь целиком - от анекдотического парика до лаковых концертных штиблет - служил нагляднейшим воплощением всего того, что кратко маркируется словом "советское". Именно за это одни его умильно любили и любят, у других же - да хотя бы и у меня - он всегда вызывал смутную, а то и вполне отчетливую, иногда даже буквальную тошноту.
Интересно, что и эпоха кончилась, а ее мучительный скрипучий фон все звучал и звучал. И вот он отзвучал.
Не так уж и долго по нынешним временам он жил. А казалось, что вечно. Видимо, слишком уж он ото всюду вытарчивал.
А второй эпизод был такой. Октябрь 2002 года. Дубровка. "Норд-Ост". Неправдоподобный кошмар и парализующий ужас. Мы с друзьями сидим у кого-то дома и слушаем, читаем, смотрим новости - одна другой страшнее. Слышим: "Иосиф Кобзон вошел в здание театра. Террористы позволили ему вывести оттуда несколько человек заложников".
"Ну что ж, - сказал кто-то из друзей, - Пожалуй, зачтется".
Вот и я, честно говоря, надеюсь, что зачтется...
Forwarded from ЛСР
В голове почему-то вертятся два эпизода.
Первый. Самое начало 60-х. По телевизору показывают какое-то цирковое представление. По политической моде тех лет повсюду и отовсюду звучала тема "острова свободы". Даже и в цирке.
И вот на арене появился молодой человек с приклеенной бородой и с муляжом автомата на шее. Он картинно встал посреди арены и спел песню, кажется, Пахмутовой "Куба любовь моя. Остров зари багровой..." и так далее.
Сказали: "Иосиф Кобзон". Так я увидел его впервые и впервые услышал это имя.
Ну, Кобзон так Кобзон.
И стал этот самый Кобзон на пару-тройку десятилетий неотвязным тягостным фоном столь же тягостной эпохи.
И все советские (да и послесоветские) годы этот Кобзон, весь целиком - от анекдотического парика до лаковых концертных штиблет - служил нагляднейшим воплощением всего того, что кратко маркируется словом "советское". Именно за это одни его умильно любили и любят, у других же - да хотя бы и у меня - он всегда вызывал смутную, а то и вполне отчетливую, иногда даже буквальную тошноту.
Интересно, что и эпоха кончилась, а ее мучительный скрипучий фон все звучал и звучал. И вот он отзвучал.
Не так уж и долго по нынешним временам он жил. А казалось, что вечно. Видимо, слишком уж он ото всюду вытарчивал.
А второй эпизод был такой. Октябрь 2002 года. Дубровка. "Норд-Ост". Неправдоподобный кошмар и парализующий ужас. Мы с друзьями сидим у кого-то дома и слушаем, читаем, смотрим новости - одна другой страшнее. Слышим: "Иосиф Кобзон вошел в здание театра. Террористы позволили ему вывести оттуда несколько человек заложников".
"Ну что ж, - сказал кто-то из друзей, - Пожалуй, зачтется".
Вот и я, честно говоря, надеюсь, что зачтется...
Первый. Самое начало 60-х. По телевизору показывают какое-то цирковое представление. По политической моде тех лет повсюду и отовсюду звучала тема "острова свободы". Даже и в цирке.
И вот на арене появился молодой человек с приклеенной бородой и с муляжом автомата на шее. Он картинно встал посреди арены и спел песню, кажется, Пахмутовой "Куба любовь моя. Остров зари багровой..." и так далее.
Сказали: "Иосиф Кобзон". Так я увидел его впервые и впервые услышал это имя.
Ну, Кобзон так Кобзон.
И стал этот самый Кобзон на пару-тройку десятилетий неотвязным тягостным фоном столь же тягостной эпохи.
И все советские (да и послесоветские) годы этот Кобзон, весь целиком - от анекдотического парика до лаковых концертных штиблет - служил нагляднейшим воплощением всего того, что кратко маркируется словом "советское". Именно за это одни его умильно любили и любят, у других же - да хотя бы и у меня - он всегда вызывал смутную, а то и вполне отчетливую, иногда даже буквальную тошноту.
Интересно, что и эпоха кончилась, а ее мучительный скрипучий фон все звучал и звучал. И вот он отзвучал.
Не так уж и долго по нынешним временам он жил. А казалось, что вечно. Видимо, слишком уж он ото всюду вытарчивал.
А второй эпизод был такой. Октябрь 2002 года. Дубровка. "Норд-Ост". Неправдоподобный кошмар и парализующий ужас. Мы с друзьями сидим у кого-то дома и слушаем, читаем, смотрим новости - одна другой страшнее. Слышим: "Иосиф Кобзон вошел в здание театра. Террористы позволили ему вывести оттуда несколько человек заложников".
"Ну что ж, - сказал кто-то из друзей, - Пожалуй, зачтется".
Вот и я, честно говоря, надеюсь, что зачтется...