новая серия азбуки мигранта, о божественных вещах

4 января в Новокузнецке умер мой старый друг Витя Атом. Потерял сознание дома, упал, умер в больнице, так и не выйдя из комы. Панк, футурист, возмутитель спокойствия, безумный центр разных странных компаний. Возможно, это случилось из-за недавно перенесённой им пневмонии, возможно, из-за диабета. У Вити была опухоль мозга, его лечили препаратами от шизофрении.

Я много общался с Атомом в начале нулевых, во время первой жизни Секты Феникса. В 2000-м в Новокузнецке мы снимали с ним видео про конец света, получилась какая-то жуткая чепуха, но было весело, и я до сих пор очень ценю этот опыт. Потом мы жили вместе в разных странных коммунах в Томске, одна другой страннее. Первая из них была на переулке Западном 23а, в нашем распоряжении находилась половина двухэтажного деревянного дома, жильцы которого незадолго перед этим убили хозяина. Витёк повесил на стену листок с напечатанными на машинке названиями месяцев из календаря французской революции. У нас самих в итоге всё также закончилось разбирательством с бандитами, и из этой истории мы выпутались во многом благодаря инициативе Вити. Вместе с Сектой Атом сделал несколько причудливых, местами провокативных перформансов – когда, например, в изрядно фашистском байк-клубе «Диктатура» во время концерта рожали на сцене кабачковую икру, кормили и обмазывали ей друг друга (возможно, когда-нибудь я ещё расскажу об этом подробнее).

Но в целом исповедуемый нами тогда апокалиптизм оставался Вите чуждым, и после распада Секты он сделался провозвестником футуризма, чем сильно повлиял на нашу компанию, особенно на проект PSVSV («Плохо связанные враждой семена вещей»), к которому некоторые из нас на какое-то время тогда примкнули. Причём это был техно-футуризм: дизайн, инфо-поп, культ запада и либеральных реформ. Помню, как в 2011 Атом фанател по Грузии и Саакашвили.

Но вся эта футуристическая мечта как-то жёстко контрастировала с жизненными реалиями. Витя любил старьё, жил среди старья. У меня долгое время не укладывалось в голове, как любовь к советской культуре эпохи застоя сочетается с культом капиталистического будущего – но Витя просто знал, что в это будущее его не возьмут (об этом у него ещё в бытность ритм-гитаристом группы «Лишние» была песня «Я так хочу в рекламе жить» – на видео она в поздней версии 2017 года). Российскую действительность он совершенно не переваривал – но очень хорошо понимал её изнутри, всю эту тягу назад и вниз.

Витя считал себя неспособным работать. Когда-то в 10-х он стал посещать психиатрическую больницу, играл там в ансамбле, и так до конца и оставался на таблетках и инвалидности. Бывали времена, когда он подолгу не выходил из дома. Среди этого затворничества периодически случались выезды в Томск, к друзьям. Там Витя чудил и сюрреалистически пророчествовал по нескольку дней, и потом возвращался обратно в комнату на Покрышкина.

В начале 00-х Витя сделал что-то вроде текстовой работы-завещания. Произведение, кажется, было создано в пэйнте – Витя делал тогда жутко примитивные и угарные работы в пэйнте. Не ручаюсь за точность, но там значилось что-то вроде: «прошу считать мою смерть перформансом». Как бы то ни было, смерть у Вити получилась вполне сюрреалистическая – без сознания. Сейчас такое время, что лучше умереть во сне.

Благодаря Вите я многого перестал бояться. Например, Новокузнецка, который представлялся мне в юности адом на земле, а потом с каждым моим приездом туда всё мельчал и сдувался. А теперь всё так разорвано и порушено, прошлое словно отсечено, и я даже не представляю, когда смогу вернуться в Сибирь к своим мёртвым. В Новокузнецке – могила моей матери, до которой я самостоятельно добрался первый и единственный раз в 2016, через 20 лет после её смерти, и тоже вместе с Витей. Ей было 52, Витя умер в 53.

Витя часто изъяснялся довольно путано, но при этом у него был потрясающий подход к языку, он легко придумывал новые вычурные слова. Одной из последних его записей на стене «вконтакте», куда он изредка заходил, было это: