​​Проституция в Византии: преемственность традициям

В Византии античные традиции в обществе и культуре просматриваются более явственно, чем в Западной Европе. Это же касается и проституции: выработанные многовековым опытом эллинистического мира формы и образцы сохранялись и преумножались. Естественно, с поправкой на нормы Священного Писания. А они, во-первых, запретили мужчинам иметь наложниц – т.е. треугольник «жена-наложница-гетера», по которому строилась личная жизнь в античности, лишился одной из своих вершин, – а во-вторых, осуждали блуд как высшую форму разврата. Хотя и была важная оговорка: блуд из-за нищеты не осуждался так безапелляционно, как блуд ради удовольствия. Возможно, именно поэтому фигура императрицы Феодоры (500 – 548 гг. н.э.) вызывала такую противоречивую реакцию у современников. Выступая в цирке с младых ногтей, она не чуралась и возлечь с мужчинами и, возможно, была эротоманкой (не путать с нимфоманкой).

Единое «тело» византийской проституции имело три «лица», унаследованные от античности. Были уличные проститутки, которые «вылавливали» клиентов на улице. Это была добровольная форма предпринимательства нищих, но свободных женщин. Другая форма – это «домашние» проститутки, работавшие в борделях. По-гречески их называли pornai, по-латински – meretrix. Они работали в силу финансового обязательства перед владельцем заведения. Источником пополнения константинопольских борделей была провинция: хозяин борделя договаривался с отцом девушки из глубинки, обещая ему часть дохода или выплачивая единовременную сумму, а самой девушке – крышу над головой и кусок хлеба. Понятно, что положение такой девушки было практически бесправным и близким к рабскому, но это и был пресловутый блуд из-за нищеты.

Третьей формой проституции, составлявшей особенность Восточного Средиземноморья на протяжении веков, был гетеризм. Бытовую подноготную этого ремесла раскрыл в своих «Разговорах гетер» писатель Лукиан Самосатский (ок. 120 – 180 гг. н.э.). По сути гетера – это образованная свободная женщина, владеющая навыками ублажения тел и духа мужчин. Сюда входили не только сексуальные услуги, но и развлечения более возвышенные: пение, танцы, игра на инструменте, беседы на интеллектуальные темы. Гетеризм прочно вошел и в арабскую культуру после завоевания Ближнего Востока, Египта и Северной Африки. Любопытно, что данный феномен был абсолютно чужд Западному Средиземноморью, где еще с римских времен возобладала бордельная проституция.

#longread #history

​​В 1256 году городская коммуна Болоньи за свой счет выкупила у феодалов почти 6 тысяч сервов (лично несвободная и поземельно зависимая прослойка крестьянства), сделав их свободными горожанами. Изданная в следующем, 1257 году книга, где были перечислены имена бывших собственников и их сервов с указанием мест жительства, получила название «Райской книги». В преамбуле торжественно заявлялось: поскольку Бог создал людей свободными по своей природе, им надо вернуть их прежнюю свободу.

Процесс освобождения сервов в северной и центральной Италии в XIII-XIV вв. был вызван бурным политическим и экономическим развитием городов в этих регионах. Коммуны нуждались как в рабочей силе для своих предприятий, так и в налогоплательщиках и поставщиках продовольствия. Однако подобный акт единовременного освобождения подневольного населения не имел аналогов в средневековой истории. Жак ле Гофф приводит Болонский статут 1256-1257 гг. в качестве примера изменения ценностных ориентаций средневекового общества XII-XIII вв., стремления создать на земле как можно более справедливое, «райское» общество свободных людей.

#notes #history #Italy

​Трудно себе представить современного туриста, приехавшего в незнакомый город, без путеводителя. В нем он может получить всю необходимую информацию о городе: от описания достопримечательностей до списка недорогих баров. В Средние века с его страстью к паломничествам потребность в текстах с описанием маршрутов и указанием главных святынь также была достаточно большой. На христианском Западе такие тексты назывались итинерариями (об одном из них я писал в прошлом посте), в Византии – проскинитариями. Все они ведут происхождение из античной литературной традиции.

Взять тот же Рим, чьи руины уже с раннего Средневековья стали обрастать различными легендами и поверьями. Наиболее известным итинерарием, содержавшим топографическое описание города и его построек, а также всякие городские байки, считается анонимный текст Mirabilis urbis Romae (лат. Чудеса города Рима). Он был написан на латыни в середине – второй половине XII века и сразу же стал своего рода бестселлером: возникло множество копий и переводов рукописи (порой довольно сильно искажавших оригинал), а пилигримы активно использовали его в своих паломничествах аж до XV века. Такой популярности отчасти способствовал и незамысловатый, а иногда попросту примитивный язык итинерария, понятный любому мало-мальски образованному пилигриму.

Интересно, что в тексте перечислено довольно много языческих памятников: в XII веке многократно вырос интерес к древнеримским древностям. Немецкий ученый XIX века Фердинанд Грегоровиус связывал это с борьбой горожан против папского гнета и недолгим существованием Римской республики (1143 – 1155 гг.), создатели которой как бы вспомнили о величественных сооружениях Древнего Рима. Описания древних строений перемешаны с фольклорными и агиографическими легендами, а также сведениями из древнеримской истории. Для примера приведу небольшой кусочек из текста:

«Здесь (близ форума) находится храм Весты, в котором, по преданию спал Дракон; об этом можно прочесть в житии св. Сильвестра; а там – храм Паллады, и форум Цезаря, и храм Януса, который, как утверждает Овидий в своих Fasti, предвидел все совершающееся в году от его начала и до конца; ныне этот храм называется башней Ченчия Франджипане».

Целью автора, по его собственным словам, было «дать на память потомству возможно ясное описание этих и многих других храмов и дворцов, существовавших в золотом городе в языческие времена и принадлежавших императорам, консулам, сенаторам и префектам, и все эти здания, блиставшие своими украшениями из золота, серебра и бронзы, из слоновой кости и драгоценных камней, мы описали так, как читали о них в древних хрониках, видели собственными глазами и слышали в преданиях». В итоге Mirabilia urbis Romae стал ценным источником именно по средневековой топографии Вечного города и фактически универсальным «гидом» для многих поколений паломников. Что тоже неплохо, согласитесь.

#culture #literature #Italy

​Думаю, уже никого не удивишь тем фактом, что политика – дело жесткое. А уж в Средние века тем более. С другой стороны, всегда интересно узнать про сюжеты, которые вдохновляли и наверняка еще будут вдохновлять создателей картин, книг и художественных фильмов. К разряду таковых относится и мрачная легенда о «колоколе из Уэски», возникшая в Арагонском королевстве в XIII веке.

После смерти в 1134 году славного короля Альфонсо Воителя, всю жизнь бившего мавров и не оставившего наследников, в королевстве возник династический кризис. Сам король завещал королевство тамплиерам и госпитальерам, но знатные сеньоры не горели желанием исполнять последнюю волю Воителя. В итоге королем был избран его младший брат Рамиро, на тот момент 60-летний монах. Он сразу показал себя твердым и непреклонным в своих решениях, что не понравилось части знати: они-то хотели «ручного» короля. Начались мятежи, Рамиро даже пришлось на время покинуть королевство. Вернувшись с подмогой, он усмирил бунтовщиков и казнил их лидеров.

Эти события и легли в основу возникшей позднее легенды. Так, уже знавший о готовящемся заговоре Рамиро спросил совета у аббата монастыря, в котором он подвизался в молодые годы: как ему поступить? Аббат направился с ним в сад и начал демонстративно стричь розовый куст, удаляя те цветы, которые выросли выше остальных. Король намек понял и позвал двенадцать главных заговорщиков в город Уэску. Он хотел показать им колокол, чей звон будет слышен во всем королевстве. Там заговорщики были обезглавлены, их головы сложены на земле в форме круга, а одна из них, принадлежавшая епископу Уэски, была подвешена над остальными наподобие языка колокола.

На фото – картина испанского художника Хосе Касадо дель Алисаля (1830–1886), посвященная этой легенде.

#history #Spain

​Образ Нерукотворного Спаса из Ланского собора во Франции, датируемый рубежом XII-XIII веков. Характерной чертой иконы является славянская надпись в ее нижней части: ОБРАЗЪ ГОСПОДЕНЬ НА УБРУСЕ (т.е. на плате). В 1249 году архидьякон собора Жак Панталеон (будущий папа Урбан IV), находясь в Риме, подарил ее своей сестре Сибилле, аббатисе монастыря Монтрёй (фр. Montreuil-en-Thiérache). До сих пор остается неясным как происхождение иконы (наиболее общепринято сербское происхождение, но также есть версии о болгарском и даже древнерусском), так и путь, по которому она попала к Жаку. Очевидно, следы ведут в Южную Италию, где существовали православные монашеские общины — в частности, в Бари. Икона чудом выжила во время Французской революции, тогда же обрела свое пристанище в Ланском соборе.

#art #France #Byzantium

Недавно увидел, что в этом месяце выйдет переиздание книги французского медиевиста и историка философии Алена де Либера «Средневековое мышление». Первое русское издание было более двадцати лет назад в 2004-м, поэтому решение актуализировать это исследование выглядит вполне оправданным, тем более что его метод и выводы по-прежнему ценны. В нем де Либера ставит целью проследить появление феномена европейского интеллектуала и шире – интеллектуального идеала как такового. Этот процесс совпал с эпохой «высокого Средневековья»: подъемом городской жизни, появлением соборных школ и университетов, рецепцией античной философии и переводами трудов арабских philosophi.

На последнем моменте французский исследователь останавливается отдельно. Более раннее представление о заслугах средневековой арабской философии сводилось к сохранению (с незначительными новациями) античной философии для ее последующего «возвращения» европейцам. На этой позиции, например, стоял старший коллега де Либеры, Жак Ле Гофф. Между тем, как подчеркивает де Либера, роль арабов не была сугубо посреднической: они творчески перерабатывали оставленное им античное философское наследие. Образ «философа», целью которого было постижение истины и наслаждение мудростью вне рамок богословия, зародился на арабской почве – как и схоластический «конфликт разума и веры», возникший в европейском дискурсе по мере распространения переводов арабских мыслителей: Аверроэса, Авиценны, аль-Фараби, аль-Газали и др. Более того, сами начала европейской идентичности видятся автором в деятельности переводчиков-евреев из Толедо и арабских философов Андалусии и Багдада.

Получается вот такой ex oriente lux, без которого, по мнению исследователя, феномен европейского интеллектуализма не зародился бы внутри университетских стен, где он пережил столкновение с Церковью, чтобы затем выйти в мир и воплотиться в первых интеллектуалах-«маргиналах»: Данте Алигьери и Мейстере Экхарте. В общем, крайне интересная книга, которую я советую вам прочесть.

📜 Medieval Legacy
#ML_books

Идея о решающей роли арабо-мусульманской культуры в рецепции античного наследия в средневековой Европе, является в современной историографии хоть и господствующей, но отнюдь не единственной. Так, во французской академической среде стал событием выход в 2008 году книги Сильвена Гугенхейма «Аристотель на Мон-Сен-Мишель» (Aristote au mont Saint-Michel). В ней ученый поставил под сомнение точку зрения о «долге» европейцев перед арабами, напротив – именно мусульманский Восток, по его мнению, был обязан христианскому Востоку.

Гугенхейм подчеркивает, что арабы практически не изучали греческий язык, а их знакомство с Аристотелем, Галеном и Птолемеем произошло благодаря сирийским переводам, сделанным еще до арабских завоеваний в IV–VII веках – кстати, схожу мысль я встречал и у Поля Лемерля в «Первом византийском гуманизме». Более того, по его мнению, арабы не были способны к глубокому усвоению греческого наследия и принципа эллинской рациональности из-за сущностных особенностей ислама. Сама Европа не была оторвана от своего античного прошлого: к примеру, продолжали существовать и использоваться переводы Платона и Аристотеля, созданные Боэцием, а также корпусы оригинальных рукописей, с которыми работали переписчики в монастырях.

И здесь будет уместно пояснить, почему в названии его книги фигурирует Мон-Сен-Мишель. Как пишет Гугенхейм, именно эта обитель на севере современной Франции стала одним из первых центров начавшейся в XII веке «великой эпохи переводов». Одним из переводчиков Мон-Сен-Мишеля, чье имя дошло до нас, был Жак Венецианский (ум. посл. 1147): подобно Боэцию, он переложил напрямую с греческого на латынь такие трактаты, как «О душе», «Физика», «Метафизика» и др. Эти труды стали известны европейским богословам и магистрам своей эпохи еще до того, как распространились переводы мусульманских и иудейских переводчиков из Толедо или Южной Италии.

Ревизионизм Гугенхейма породил бурную дискуссию, и ученому повезло, что в конце нулевых «культура отмены» еще не существовала. Хотя книга получила хорошую критику в авторитетных журналах Le Monde и Libération, многие французские журналисты и ученые – и среди них Ален де Либера – посчитали его выводы идеологизированными и пропитанными представлениями о «столкновении цивилизаций» в духе Самуэля Хантингтона. Против него составляли коллективные письма и петиции, где обвиняли в ксенофобии и антинаучном подходе. Более умеренные ученые считали эти нападки незаслуженными и чрезмерными, в их числе был и Жак Ле Гофф.

Книга «Аристотель на Мон-Сен-Мишель» – это попытка доказать альтернативную точку зрения на процесс интеллектуального возрождения в средневековой Европе. Реакция на ее выход приобрела черты идеологической травли, вышедшей за рамки строго научной дискуссии. Тем не менее, ее исследовательская ценность также была признана, и будет здорово, если когда-нибудь появится ее перевод на русский язык.

📜 Medieval Legacy
#ML_books