Ленинградские хиппи 70-х старались, конечно, соответствовать. Например, иногда ходили босиком. Носили галстук на голую шею, с надписью фломастером «Мой галстук». Еще одним аксессуаром был детский автомобиль.

«Одно время мы катали за собой автомобильчик. Купишь в магазине детском какую-нибудь машинку пошумнее, на ниточку привяжешь и тащишь за собой. Интересно наблюдать реакцию людей».

Хармсу понравилось, думаю.

На видео - компания передовой молодежи на ступенях Михайловского.

На ночь оставлю стихи
на столе
Пусть полежат,
наберутся ума.
Может быть, гнутая
строчка во мгле
Распрямится сама?
 
Ангелы, музы,
ночной ветерок,
Тени, которые
бродят вокруг,
Вряд ли до наших
спускаются строк.
А всё же! А вдруг!
 
Входит ведь кто-то
с улыбкой в наш сон.
О как шаги его ночью
легки!
И утешает нас.
Может быть, он
Входит в стихи?
 
Суффикс подкрутит,
повертит предлог,
Слово по сходству
заменит другим,
Петельку − хвостиком,
в слове «порог»
Звонкий − глухим.
 
Горько и весело жить
на земле.
К ней, как листок,
я ничем не прижат.
На ночь оставлю стихи
на столе.
Пусть полежат.

Александр Кушнер.

«Хороший сценарий должен быть хорошей литературой. Если это плохая литература, то и фильм получится плохим. Не спасут ни артисты, ни оператор, ни художник. Спасти может только режиссер, если он этот плохой сценарий выбросит в корзину и напишет другой».

Алексей Герман.

Не знаю, так ли это (я мало читал сценариев), но мысль любопытная.

Вот этот чудесный стишок Олега Григорьева я как-то пропустил.

Я получил замечание.
Папа пришёл в восторг,
А мама в отчаяние.
«Поведение вашего сына
Внушает тревогу:
Он изучает йогу
И вместо руки
подаёт ногу.
Детям, конечно,
полезно
В движениях
разнообразие,
Но бегать по потолку –
Это уже безобразие!
Законов физики
Не признаёт он совсем,
В коридоре на люстре
качается,
За партой сидит в позе
дзен,
Терпенье моё
кончается.
И хоть он учится
на отлично,
Поведенье его
неэтично.
Даже, можно сказать,
разлагающе:
Физрук под его
влиянием
Ходит как-то летающе.
А учитель ботаники
цветами порос.
Химик на уроке
превращается
То в ртуть, то в купорос.
А учитель истории –
То в Цезаря, то во льва,
А то в гладиатора.
Но у нас же школа,
А не подмостки театра.
Вот и я поддался йоге немножко –
Улетаю из класса
прямо в окошко,
Хоть в школу вхожу
Через парадные
двери...
Прошу принять против
йоги
Самые строгие меры!».

Бродский довольно часто рисовал себя. Возможно, тут есть о чем поговорить. Но я к психологии равнодушен, поэтому просто смотрю на кота.

Я давно хотел написать об Анатолии Ромме (он же Китаец, он же Кит). Мешала нехватка информации. Ее и сейчас немного, однако на краткий рассказ, наверное, хватит.

Ромм - одна из заметнейших фигур Ленинграда семидесятых, той ее части, что связана (и завязана) на «Сайгоне». Прозвище «Кит» - производное от «Китаец»; «Китайцем» же Ромм был, потому что родился в Поднебесной, где в пятидесятые работали его родители.

Кит был прекрасно образован, поддерживал отношения со многими известными людьми в городе, а своими знаниями и харизмой серьезно влиял на андеграундную тусовку в том числе.
Вот что пишет Гаккель в своей книжке: «Кит, сын режиссера Михаила Ромма, произвел на меня сильнейшее впечатление. У него была совершенно поразительная внешность, орлиный нос и очень красивый голос. Дома у него всегда было полно народу, а иногда устраивались поэтические чтения».
Одно «но»: Ромм никакого отношения к Михаилу Ромму не имел, тут Всеволод Яковлевич ошибается.

Ольга, одна из моих подписчиц, знавшая Ромма, написала мне, что он «был, конечно, явлением, на много голов выше сверстников». «Я смотрела на него открыв рот, не понимая насколько он отличается от общей массы» - выразительная характеристика, согласитесь.

Родившийся в 1951 году, будучи на три-четыре года старше тех же аквариумистов (а в этом возрасте подобная разница ощутима), Ромм являлся, по словам Андрея Романова, «связующим звеном между нашим поколением и поколением более старших представителей петербургской элиты шестидесятых».

Ромм погиб в 1977 году. Ему посвящен аквариумский «Блюз для Кита».

Ты бросил всех,
кто брал твою кровь,
их горе безмерно.
Ты бросил всех,
ты бросил их вновь, ища перемены.
И пусть им будет
сладко во мгле
Не верю я, что долго
земле ты будешь
верен.