Я пытался ему объяснить, что, воюя за Украину, нельзя говорить на языке врага. Иначе победы не будет никогда. Даже если мы выгоним московскую армию и отвоюем Донбасс, но продолжим говорить на русском, это будет поражение. Без украинского духа, без любви к своему, родному мы никогда не станем сильной нацией. Начальник караула не стал и слушать: «Ты что, дед, будешь мне тут указывать, на каком языке говорит? Хочу -и буду говорить по-русски, я начальник". В ответ я процитировал русского философа и писателя Ивана Ильина: «Россия — самая паскудная страна во всей мировой истории. Методом селекции там вывели чудовищных моральных уродов, у которых само понятие Добра и Зла вывернуто наизнанку. Всю свою историю эта нация барахтается в дерьме и при этом желает утопить в нем весь мир».

В 1918 году, после бегства красной гвардии из Финляндии, я пробрался в Куоккалу, чтобы взглянуть на мой дом. Была зима. Обледенелые горы человеческих испражнений покрывали пол. По стенам почти до потолка замерзшими струями желтела моча, и ещё не стерлись пометки углём: 2 арш. 2 верш., 2 арш. 5 верш., 2 арш. 10 верш. Победителем в этом своеобразном чемпионате красногвардейцев оказался пулемётчик Матвей Глушков: он достиг 2 арш. 12 верш, в высоту.
Вырванная с мясом из потолка висячая лампа была втоптана в кучу испражнений. Возле лампы - записка: "Спасибо тебе за лампу буржуй, хорошо нам светила". Половицы расщеплены топором, обои сорваны, пробиты пулями, железные кровати сведены смертельной судорогой, голубые сервизы обращены в осколки, металлическая посуда - кастрюли, сковородки, чайники - доверху заполнены испражнениями. Непостижимо обильно испражнялись повсюду: во всех этажах, на полу, на лестницах, на столах, в ящиках столов, на стульях, на матрасах, швыряли кусками испражнений в потолок. Вот ещё записка:
"Понюхай нашава гавна ладно ваняит".
На третьем этаже - единственная уцелевшая комната. На двери записка:
"Тов. Камандир".
На столе - ночной горшок с недоеденной гречневой кашей и воткнутой в неё ложкой.

(Анненков)

Когда партизанам понадобилась обувь, они совершили налет на румынский отряд. На убитых румынах, к сожалению, из-за сильного мороза сапоги задубели на одеревеневших ногах. Ребята догадались: поотрубали ноги, перенесли в тепло и там свободно поснимали сапоги, когда ноги «отошли». А потом для смеха отнесли ночью эти ноги на шоссе и там выложили свастики — полтора десятка фашистских знаков из отрубленных, скрюченных голых ног.

Так, например, в прессе 1930 г. широкую известность получило опубликованное в газете «Красный воин» (1930. 13 февраля) письмо красноармейца Воронова, написанное им в ответ на сообщение отца о том, что «последний хлеб отбирают, с красноармейской семьей не считаются»: «Хоть ты мне и батька, ни слова твоим подкулацким песням не поверил. Я рад, что тебе дали хороший урок. Продай хлеб, вези излишки — это мое последнее слово»

Лучше всего начинать новую жизнь с убийства, это кладет резкую грань между прошлым и настоящим, удивительно обновляет и освежает душу, выжигает привычное, домашнее, освобождает от порока.

(Нагибин)

- Люди на собраниях о. Евмения становятся в «магический круг», в центр которого выпрыгивает, вскинув руки, о. Евмений. Потом игумен Евмений выкрикивает: «Я Евмений» и тут же быстро отпрыгивает назад. Сразу после этого все участники этого ритуала, который называются «дружилкой», тоже прыгают к центру круга с криком: «Я Евмений».

Венедиктов на Эхе:

"Ну, знаешь, я тебе должен сказать, что на Украине уже давно плюют на восторги и горести Московской патриархии, после начала войны, когда против ожидания Украинская церковь Московского патриархата не поддержала Киев, а поддержала Москву".

27.05.2014
Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл направил послание избранному Президенту Украины П.А. Порошенко.
...Желаю Вам Божия водительства во всех предстоящих трудах и ответственных решениях. Да благословит Господь миром и процветанием дорогой моему сердцу народ Украины.

24.08.2015
Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл направил Президенту Украины П.А. Порошенко поздравление по случаю Дня независимости, отмечаемого 24 августа.

27.09.2015
Святейший Патриарх Кирилл поздравил президента Украины П.А. Порошенко с 50-летием со дня рождения.

Этот человек ходит в столовую, принимает процедурки, играет в домино, смотрит плохие фильмишки в кино, словом, «отдыхает» здесь, как все старички-пенсионеры, и как бы это даже не он, не тот А. Н. Поскребышев, ближайший Сталину человек, его ключник и адъютант, и, м.б., дядька, и раб, и страж, и советчик, и наперсник его тайного тайных. Высшая школа умения держать язык за зубами, не помнить того, что не следует, школа личного отсутствия в том, к чему имеешь (имел) непосредственное касательство, и полная свобода от обязательств перед историей («Это не я — это партия в моем ничтожном естестве была на моем месте, и выполняла свою задачу, и могла избрать для этой цели чье-нибудь другое, столь же ничтожное, естество»). Пытаться к нему подступиться с разговором на тему о его исключительных, единственных возможностях и единственном в своем роде долге — дело безнадежное. «Что вы, что вы, зачем это? Ни к чему, да я и не знаю ничего», — затрепыхался он в ответ на прямую постановку вопроса Леонидом Кудреватых (по словам последнего). И даже будто бы сказал: «Я боюсь». Но дело не в страхе, хотя, конечно, страх над ним денный и нощный не может не висеть, а в том, пожалуй, что, как говорит Кудреватых, он вблизи производит впечатление прежде всего человека не только малообразованного, неначитанного, но просто недалекого и почти малограмотного. Таков этот полубезвестный, но могущественный временщик, выходец из дер. Сопляки.

(Твардовский)

Объяснение начальника Первомайского районного отдела НКВД Я.В.Зислина на имя заместителя начальника отдела кадров УНКВД по Одесской области Бенде – почему я потерял хватку, 29.01.1938 г.
«Во время работы и в разгар работы по тройке, когда под моим руководством, как начальника опергруппы (руководил 21 районом), наносили удары не сотням, а тысячам врагов, у меня создалось такое положение, что в течение 1,5 месяцев лежала при смерти жена и крохотный ребёнок. Однако я не посчитался с семьёй, работы не оставил, и создалось такое положение, что я оставил их одних, совершенно беспомощных, так как я сознавал, что долг перед партией выше всего, я ни перед чем не останавливался, и у меня не было даже возможности побеспокоиться об их судьбе, не было кому меня подменить, и я, с болью в душе, оставлял при смерти семью и не колебался ни на одну йоту, выполнял свой долг коммуниста-чекиста.
Во время разгара работы тройки я заболел дизентерией (кровавый понос), проболел 2 недели, но работу не оставил ни на одну минуту. Больной, разбитый, но работал.Ни одной тройки я не пропустил. Были случаи, когда я в полуобморочном состоянии докладывал дела и доводил их до конца, а только потом падал в обморок. Здоровье моё безостановочным трудом потеряно, но неделя-две отпуска привели бы меня в прежнее, боевое состояние».

Брюсов - Перцову, 19 марта 1904 г.:
«Ах, война! Наше бездействие выво­дит меня из себя. Давно нам пора бомбардировать Токио. […] Надо бросить на произвол судьбы Артур и Владивосток – пусть берут их японцы. А мы взамен возьмем Токио, Хакодате, Йокогаму! [...] Я люблю японское искусство. Я с детства мечтаю увидеть эти причуд­ливейшие японские храмы, музеи с вещами Кионаги , Оутомара , Йейши , Тойкуны , Хирошимы , Хокусаи и всех, всех их, так странно звучащих для арийского уха. Но пусть русские ядра дробят эти храмы, эти музеи и самих художников, если они там еще существуют. Пусть вся Япония обратится в мертвую Элладу, в руины лучшего и великого прошлого, — а я за варваров, я за гуннов, я за русских! [...] Рос­сия должна владычествовать на Дальнем Востоке. Великий Океан — наше озеро, и ради этого “долга” ничто все Японии, будь их десяток! Будущее принадлежит нам, и что перед этим не то что всемирным, а космическим будущим — все Хокусаи и Оутомара вместе взятые».

В Ростове с Севским вспоминали Юру Саблина — большевистского главковерха, который не расстрелял ни одного человека и ел в неограниченном количестве шоколадные конфеты. Этот мальчишка, действительно, колоритная фигура нашей дурацкой эпохи. Помню его в Москве в первые дни революции, юнкером. Тогда не было еще никакой левизны, а только слишком рьяное устремление за маленькими актрисочками, вроде Жени Гославской, Шуры Робэн и т.д., и т.д. <...> Настоящею причиною Юрочкина полевения едва ли не была Робэн. Погибал по ней Юрочка (она действительно хорошенькая, и была модна сверх меры: юбка шириной с Царь-Колокол, сапожки высотою чуть ли не до носу и т.д.), а она ему натянула нос. И разочарованный любовник пошел искать утешения в разрушительных теориях.

Уже в сентябре он выступил в Петербурге на демократическом представлении в Александринке с кровожадными речами, а в дни октябрьского восстания оказался московским Катилиной. <...> Подвиги Юрочки в октябрьские дни извергли его из лона московской богемы, которая в те поры пылала контрреволюционным гневом, жаждала реакции и молила о возвращении еще год назад ненавистной монархии. Однажды был случай, когда Юрочка, войдя к «Бому», поклонился знаменитому угловому столику, где всегда заседали писатели, актеры и т.д. — и никто ему не ответил на поклон. А сидели там: Матусевич, Пессимист, Аминадо, Койранский, Зайцев и кто-то из дам.

Извержение из лона богемы окончательно отдалило Юрочку от Робэн и, с горя, он направился на поля битвы — добывать славу. «Иль на щите, иль со щитом!»

Сначала — поход на Дон. Надо отдать справедливость, здесь Юрочка вел себя порядочно; на его совести нет ни одного расстрела, ни одного зверства; он только читал стихи, ел шоколад и норовил не терять личные знакомства с «буржуями», которым нередко помогал. <...> После Дона — поход на германцев. Но тут Юрию Владимировичу не повезло. Романтически решив дать немцам бой под Полтавой, Юрочка двинулся навстречу им с огромною толпою всякой сволочи. И, подлинно, «было дело под Полтавой»: после первой же артиллерийской очереди Юрочкина армада брызнула так, что опомнилась только за Белгородом. Сам Юрочка отнесся к такому результату довольно юмористически; помню, встретив его в Москве, я привел его в полный восторг вопросом:

— Что, Бонапарте, вы, кажется, начали прямо с Ватерлоо?

В другой раз один журналист осведомился, правда ли, что он в бою под Полтавой потерял двести пятьдесят семь пулеметов?

— Клевета буржуазной печати! — ответил Юрочка. — Не двести пятьдесят семь, а двести семьдесят пять!

Находился он в это время в опале у Кремля и весьма фрондировал, нарочно подчеркивая свое милосердие к белогвардейцам, предрекал Коммунии скорую гибель и настойчиво требовал продолжения войны с немцами до победного конца. Особенно ему хотелось нагрянуть на Финляндию. На митингах он уверял, что причиной этой пылкой воли является гр. Маннергейм — «мучитель Красной Финляндии», но в действительности, кажется, больше всего хотелось ему покорить под ноги финнов потому, что Робэн в это время бежала в Гельсингфорс.

Помню, тогда я с ним встретился <...>. В дальнейшем я, впрочем, стремился избегать этих встреч, но от сплетника Равича, шнырявшего везде и всюду, довольно подробно знал, «как живет и работает Юрий Владимирович Каталина». Жизнь была безобразная, а работа одна: сломя голову носиться на автомобиле, ежедневно сшибая по «дежурной старушке». Ухаживал он тогда за Татьяной Павловой; Таня соответствовала: во-первых, она тогда собиралась бежать на Юг, и ей нужна была заручка, чтобы вывезти драгоценности, а во-вторых, — «са fait tant de plaisir et coûte si peu» [«это приносит столько удовольствия и стоит так дешево»].

Кроме того, устраивал какие-то афинские вечера, с выпивоном и кокаином, на которые собиралась компания аховая: махровое комиссарье, до знаменитого сотрудника Дзержинского — Делафара (этот Делафар носил космы до плеч, бархатную куртку, писал стихи и уверял, будто бы он — французский маркиз, потомок крестоносцев; полагаю, что крестоносцем он был наоборот: те — шли в Палестину, а он — вышел из Палестины) включительно — с од

ной стороны, а с другой — девчонки от «Бома», маленькие артисточки кино и миниатюр, консерватории и т.п., «Мими и Мюзетты» московской богемы. <...> Во время дурацкого восстания левых эс-эров Саблин оказался единственным умным человеком среди этого ослиного табуна.

А именно, когда повстанцы взяли в плен Дзержинского, он настаивал, чтоб этого мерзавца немедленно повесить, и указывал для сей цели на весьма уютную акацию во дворе Покровских казарм. Болваны его не послушали, посадили Дзержинского в казарму под охраной матросов, а через два часа Дзержинский, распропагандировав своих сторожей, ударил повстанцам в тыл".

(амфитеатров-кадашев)

Очень нехороши были у нее глаза, когда недавно она повествовала о том, как по ее распоряжению пороли в Бахмуте молодую жидовку, дочь ее хозяев, за то, что нашли у нее открытку с Карлом Марксом. И рассказ о казни двух коммунистов мне тоже не понравился: какие-то сладострастно-пустые и неприятно-тревожные были у нее глаза в это время, и слишком часто срывался короткий, захлебывающийся смех.

"Когда он (кучер. - П. Б.) подошел к дому и увидел, что кругом стоят мужики, он сказал: "Пропустите меня в дом. Князь оставил в своем ящике 1000 рублей и велел мне их взять". Когда они это услышали, то ворвались в дом и начали все ломать и бить, они даже выломали полы и потолки, так что остались голые стены".

Но то, что произошло дальше, удивляет куда больше. Те же мужики, что громили дом, вдруг устыдились. "Теперь мужики жалеют, что они разгромили, и некоторые привозят вещи назад, а некоторые привозят яблоки, лепешки, яйца и т. д., все в гостинчик. Раз Мама спросила у одного из мужиков: "Как же вы это сделали?" Он отвернулся и сказал: "Пастуха нет". И больше ничего не сказал".

Второй такой же случай касался Е. Драбкиной, печатавшейся у нас, в юности — секретаря Свердлова. Андрей Свердлов был, но выражению Александра Трифоновича, в детстве «дитя кремлевского подворья». Курил под Царь-колоколом уворованные у Ягоды папиросы и т. п. Лиза Драбкина была его доброй знакомой. И она же попала к нему на допрос на Лубянке. Он совестил ее, что она не сознается, что была в троцкистской оппозиции («Была же?»). «Но мы расстались друзьями», — говорил А. Свердлов. «Правда, она на 17 лет отправилась в лагеря, а он пошел в свой кабинет», — подытожил Трифоныч.

(Лакшин)

Я невольно улыбаюсь, представляя себе своих предков. Вот едет по Москве, в середине XIX века, архиерей, — а на улице около Борисоглебского подворья, где принимали на ночлег евреев, не имеющих права жительства, — худенький еврейчик в лапсердаке, с пейсами, с козлиной бородкой. Вижу его как живого. Вот стоит он на углу, засмотрелся на карету, В глубине которой виден черный клобук с алмазным крестом и окладистая борода владыки. И оба они мои прадеды : один — двоюродный дед матери, преосвященный Анатолий, архиепископ Могилевский (в миру Августин Васильевич Мартыновский), а другой — родной мой прадед, Менахем Мендель Лившиц из Чечерска, бабушкин отец.

Трудно вообразить столь разных людей, а вот чувствую их обоих и обоих люблю.

(Краснов-Левитин)

И тем не менее епископ Николай (дипломат и политик) был безусловно честным человеком. В этом я убедился много позже, когда в 30-е годы, будучи уже студентом, разлетелся к владыке (в Петергоф) с просьбой благословить студенческую тайную организацию. Владыка промолчал, затем взглянул в окно и сказал: «Опять проливной дождь, у Вас есть зонтик, Анатолий Эммануилович? » «Нет», — оторопев от неожиданности вопроса, ответил я. «Ну, возьмите мой. Елена Васильевна, (это прислуга), дайте Анатолию Эммануиловичу зонтик! » Когда же я отказался от зонтика, владыка меня благословил и, как обычно, со мной поцеловался. Одного его слова было достаточно, чтоб погубить меня и ряд людей. Это слово сказано не было.

(Краснов-Левитин)

Охренительная жизнь https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%B2%D1%82%D0%BE%D0%BD%D0%BE%D0%BC%D0%BE%D0%B2,_%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9_%D0%9F%D0%B5%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87

Последним выступил Лонгинов, один из самых ярых безбожников, редактор хулиганской газеты «Безбожник у станка», который даже Ярославского считал оппортунистом по отношению к религии. Попович (бывший семинарист), он носил длинную окладистую бороду. На этой почве часто возникали забавные недоразумения, когда он (совместно с Введенским) совершал турне с диспутами по провинции : когда они приезжали в какой-нибудь город, представители Горкома подбегали к Введенскому, одетому в шевиотовый костюм, и жали ему руку, тогда как Лонгинов, стоя в стороне, лукаво улыбался
в свою длинную бороду. В вагоне он был очень любезен с Введенским : угощал его то арбузом, то домашним пирогом и даже подносил ему фиалки. Зато на диспутах бывал груб и по-чекистски недоброжелателен.

На этот раз он превзошел самого себя : обрушившись на отца Кондратьева, он заявил, что «напрасно он дергает с таким ехидством Введенского за фалды. Если он переменил политику, то это великолепный комплимент, потому что нет человека в мире, который не занимался бы политикой ». Тут же, однако, прибавил, что не верит и обновленцам и не сомневается, что «они продадут нас кому угодно и за что угодно ». И закончил свою речь грубой тирадой. «Я сегодня выбивал свои брюки и от них пошло облако пыли. Еще больше пыли пойдет от вас, церковников, когда мы начнем скоро вас как следует бить».

Этим зловещим выступлением безбожника закончился диспут. Интересно, что в 30-е годы « выбиватель пыли » был сам арестован и провел в лагерях 20 лет. Вернулся лишь в 1956 г. немощным старцем. Видимо, палка, которой выбивают пыль, о двух концах.