https://humus.livejournal.com/7397693.html
Оказывается, была "мисс КГБ-1990".
Оказывается, была "мисс КГБ-1990".
Livejournal
1985-1991. «Glasnost und Perestroika». 1990. «Мисс КГБ-1990»
1985-1991. «Glasnost und Perestroika». 1985. Часть 1 1985-1991. «Glasnost und Perestroika». 1985. Часть 2 1985-1991. «Glasnost und Perestroika». 1985. Часть 3. Саммит в Женеве 1985-1991. «Glasnost und Perestroika». 1985. Часть 4. Казахстан. Вып.1 1985-1991.…
Андрей Бильжо
11 ч.
ПИСЬМО, СКОРЕЕ РИТОРИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ, АРТЕМИЮ ЛЕБЕДЕВУ.
Артемий, Тёма, я всё больше и больше не верю ни ушам своим, ни глазам. Ты ли это? Тот милый , образованный, продвинутый мальчик, вернувшися только что из США и предложивший мне сделать сайт бесплатно. Понятно, я был на пике славы, а тебе надо было раскручиваться здесь. И ты сделал всё классно. Не в этом дело. Мы говорили с тобой на одном языке.
Это был ты?
Ты дружил с Антоном Носиком. Это был ты?
Я приходил к тебе в студию несколько раз и я восхищался тобой.
Этобыл ты?
Ты не раз бывал в Петровиче. Под впечатлением, ты тоже захотел заняться общепитом
Ты не охуел? Нахуя? Нахуя, ты , блять, портишь свою биографию?
Артемий, ты же эстет, у тебя что, нет с
с ними эстетических разногласий?
Не отвечай, просто подумай.
11 ч.
ПИСЬМО, СКОРЕЕ РИТОРИЧЕСКИЕ ВОПРОСЫ, АРТЕМИЮ ЛЕБЕДЕВУ.
Артемий, Тёма, я всё больше и больше не верю ни ушам своим, ни глазам. Ты ли это? Тот милый , образованный, продвинутый мальчик, вернувшися только что из США и предложивший мне сделать сайт бесплатно. Понятно, я был на пике славы, а тебе надо было раскручиваться здесь. И ты сделал всё классно. Не в этом дело. Мы говорили с тобой на одном языке.
Это был ты?
Ты дружил с Антоном Носиком. Это был ты?
Я приходил к тебе в студию несколько раз и я восхищался тобой.
Этобыл ты?
Ты не раз бывал в Петровиче. Под впечатлением, ты тоже захотел заняться общепитом
Ты не охуел? Нахуя? Нахуя, ты , блять, портишь свою биографию?
Артемий, ты же эстет, у тебя что, нет с
с ними эстетических разногласий?
Не отвечай, просто подумай.
Вышли на улицу Горького. Пошли к Пушкинской. Тут где-то возле магазина «Малыш»,т. е. в самом начале пути, я поравнялся с ним и окликнул:
— Александр Исаевич?
Он встрепенулся, посмотрел на меня несколько мгновений и сказал:
— Извините, что-то не припомню.
Мне это показалось странным и даже обидным. Когда на обсуждении его «Ракового корпуса» в Союзе писателей я первый раз подошел к нему, то не успел представиться, как он сам воскликнул:
— Бушин!
Я удивился и спросил, как он узнал.
— Да ведь в журнале, где ваша статья, есть фотография. Это не уменьшило моего удивления, ибо фотография в «Подъеме» была с почтовую марку и давняя, я там без бороды, а сейчас-тο подошел к нему с бородой, и, однако, узнал.
«Ну и хваткий глаз!» — подумал тогда.
Узнал он меня и позже возле «Пекина».
А тут — не узнает!
Видимо, дело в том, что сейчас все знакомые и все человечество делятся у него на две противоположные половины: одна поздравляет с премией, другая не поздравляет. И те несколько мгновений, что всматривался в меня, он еще и ожидал: вот брошусь я жать ему руку и поздравлять. Увы, не бросился.
И это с самого начала определило его отношение ко мне. Я назвался и напомнил, что вот здесь, неподалеку мы однажды уже встречались.
— Да, да, — вспомнил он, но руку, как тогда, все-таки не протянул.
— Где печатаетесь? — спросил.
— В «Советской женщине».
— В «С. ж»? — переспросил недоуменно.
— Да, — сокрушенно подтвердил я.
— Какая у вас линия? — с прямотой прокурора спросил он.
Хотел я ответить: «Антисоветская. А у вас?» Но не сказал, а начал что-то городить о том, что время сложное и в одном слове свою линию не выразишь.
— Александр Исаевич?
Он встрепенулся, посмотрел на меня несколько мгновений и сказал:
— Извините, что-то не припомню.
Мне это показалось странным и даже обидным. Когда на обсуждении его «Ракового корпуса» в Союзе писателей я первый раз подошел к нему, то не успел представиться, как он сам воскликнул:
— Бушин!
Я удивился и спросил, как он узнал.
— Да ведь в журнале, где ваша статья, есть фотография. Это не уменьшило моего удивления, ибо фотография в «Подъеме» была с почтовую марку и давняя, я там без бороды, а сейчас-тο подошел к нему с бородой, и, однако, узнал.
«Ну и хваткий глаз!» — подумал тогда.
Узнал он меня и позже возле «Пекина».
А тут — не узнает!
Видимо, дело в том, что сейчас все знакомые и все человечество делятся у него на две противоположные половины: одна поздравляет с премией, другая не поздравляет. И те несколько мгновений, что всматривался в меня, он еще и ожидал: вот брошусь я жать ему руку и поздравлять. Увы, не бросился.
И это с самого начала определило его отношение ко мне. Я назвался и напомнил, что вот здесь, неподалеку мы однажды уже встречались.
— Да, да, — вспомнил он, но руку, как тогда, все-таки не протянул.
— Где печатаетесь? — спросил.
— В «Советской женщине».
— В «С. ж»? — переспросил недоуменно.
— Да, — сокрушенно подтвердил я.
— Какая у вас линия? — с прямотой прокурора спросил он.
Хотел я ответить: «Антисоветская. А у вас?» Но не сказал, а начал что-то городить о том, что время сложное и в одном слове свою линию не выразишь.
"27 апреля. [1918], вечер. (...) Гибель великодержавной России так грандиозна и неожиданна, что никто в нее по-настоящему еще не верит: ни немцы, ни даже сама Россия; будто дурной сон, который вот-вот кончится пробуждением. Колосс, у которого так трудно было оттягать какой-нибудь Порт-Артуришко, валяется на земле и без сопротивления (какое сопротивление у трупа!) отдает всякому желающему кошелек, одежу, наперсный крест, какие-то ладанки, зашитые на шее. Что-то берег при жизни, что-то копил и прятал в голенище или под рубаху — теперь все открыто, бери каждый. Флот, крепости, целые земли и города, Киевы и Одессы. И все в крови, за что ни хватись, липнут красные руки. (...)
Думал я о том — в бессонницы — какого наказания заслуживает Ленин. И нашел: нет такого наказания, которое могло бы искупить меру его вины. Для мелкого «героя» или преступника есть Георгий или каторга, расстрел, есть двугривенный и арестантские роты — но для такого? Для Иуды человечество придумало угрызения совести и самоубийство — ну а если у Иуды нет совести? Что вообще делать с Иудой, у которого нет совести? (...)"
(Леонид Андреев)
Думал я о том — в бессонницы — какого наказания заслуживает Ленин. И нашел: нет такого наказания, которое могло бы искупить меру его вины. Для мелкого «героя» или преступника есть Георгий или каторга, расстрел, есть двугривенный и арестантские роты — но для такого? Для Иуды человечество придумало угрызения совести и самоубийство — ну а если у Иуды нет совести? Что вообще делать с Иудой, у которого нет совести? (...)"
(Леонид Андреев)
"27 апреля. [1918], вечер. (...) Когда-нибудь, если не на суде человеческом, на который надежда слаба, то на суде Гиббонов будет поставлено сенсационное «Дело об убийстве России». (...)
Теперь, когда Россия уже почти вся разрублена на котлеты и филе и поделена между трапезующими, можно сказать с уверенностью, что убийство не было ни случайным, ни аффективным. По самому трупу России можно видеть, что тут орудовал не разъяренный и слепой убийца, который лупит топором без толку и смысла, а работал внимательный и знающий свое дело мясник, у которого каждый удар топором анатомически правильно разделяет тушу. Не труп, а туша, не убийца Ленин, а мясник Ленин. Черновы и Горькие — те просто глупцы или бесчестные и узкокорыстные люди: кому деньги, кому почет и слава, кому гусиным сальцем смазать вечно скрипящее самолюбие, вечно мерзнущие ослиные уши. Человек бывает такою непокрытой скотиною, что для самого обыкновенного самолюбия, того, которому цена грош, может спокойно и даже с удовольствием осудить мир на гибель. Нет, только Ленин (и еще кто-то, но, конечно, не какой-нибудь болван Луначарский) знал твердо и ясно, что он делает, и каждый удар наносил наверняка, с гениальным провидением гениального мерзавца, или холодным бесстрастием равнодушного мясника.
Здесь не место прослеживать шаг за шагом деятельность большевиков, т.е. Ленина (конечно, при поддержке и пособничестве интернационалистов). Но каждое действие точно и верно разделяет «тушу», причем средство одно и верное: подкуп. Подкупают все и всех, начиная с невинно-виновного Керенского, который патетически призывает войска: «Вперед за землю и волю»; но удачнее всего торговля идет у большевиков, которые безмерно щедры и тароваты. И когда Керенский обрезает руки Корнилову, и уничтожается армия, и создается покорно-голодная красная гвардия, — тут и Брестский мир, и Украины с Финляндиями, и Кавказ, и все другие порционно и обеды. Туша с мясной площадки перевезена в мелочную лавку, чавканье и урчанье — и стоны, ибо многое естся еще заживо, не только недожаренным, но и недобитым. Совершенно каннибальский пейзаж. (...)"
(Леонид Андреев)
Теперь, когда Россия уже почти вся разрублена на котлеты и филе и поделена между трапезующими, можно сказать с уверенностью, что убийство не было ни случайным, ни аффективным. По самому трупу России можно видеть, что тут орудовал не разъяренный и слепой убийца, который лупит топором без толку и смысла, а работал внимательный и знающий свое дело мясник, у которого каждый удар топором анатомически правильно разделяет тушу. Не труп, а туша, не убийца Ленин, а мясник Ленин. Черновы и Горькие — те просто глупцы или бесчестные и узкокорыстные люди: кому деньги, кому почет и слава, кому гусиным сальцем смазать вечно скрипящее самолюбие, вечно мерзнущие ослиные уши. Человек бывает такою непокрытой скотиною, что для самого обыкновенного самолюбия, того, которому цена грош, может спокойно и даже с удовольствием осудить мир на гибель. Нет, только Ленин (и еще кто-то, но, конечно, не какой-нибудь болван Луначарский) знал твердо и ясно, что он делает, и каждый удар наносил наверняка, с гениальным провидением гениального мерзавца, или холодным бесстрастием равнодушного мясника.
Здесь не место прослеживать шаг за шагом деятельность большевиков, т.е. Ленина (конечно, при поддержке и пособничестве интернационалистов). Но каждое действие точно и верно разделяет «тушу», причем средство одно и верное: подкуп. Подкупают все и всех, начиная с невинно-виновного Керенского, который патетически призывает войска: «Вперед за землю и волю»; но удачнее всего торговля идет у большевиков, которые безмерно щедры и тароваты. И когда Керенский обрезает руки Корнилову, и уничтожается армия, и создается покорно-голодная красная гвардия, — тут и Брестский мир, и Украины с Финляндиями, и Кавказ, и все другие порционно и обеды. Туша с мясной площадки перевезена в мелочную лавку, чавканье и урчанье — и стоны, ибо многое естся еще заживо, не только недожаренным, но и недобитым. Совершенно каннибальский пейзаж. (...)"
(Леонид Андреев)
"Исторически в Ленобласти было три очага старообрядчества: под Тихвином, под Волховом и в Гатчинском районе, объясняет Денис. В советские годы многие старообрядческие храмы, как и приходы РПЦ, были закрыты. Ламповская моленная была закрыта в декабре 1940-го, но уже в октябре 1941-го заработала снова, с тех пор не закрывалась".
(что же это случилось в октябре 1941, что она заработала снова; люблю такое)
(что же это случилось в октябре 1941, что она заработала снова; люблю такое)
"28 апреля. [1918] (...) Сумерки. Сейчас Анна внезапно заиграла «Боже царя храни» — и меня схватили за горло слезы. Дело не в царе, а в России. В звуках гимна — несравненного, что об этом и говорить — открылось так понятно и широко и величие прежней великодержавной России, и ее теперешняя гибель. И к звукам фортепиано быстро приросли другие звуки и картины: будто встречает народ «царя»-победителя и орет громоносно и молитвенно, и плачет-плачет. Будто жаркий майский день, пыль и народ, народ. И будто несут впереди хоругви и... это странно, но так именно представилось — один из несущих — Гессен, да этот самый Гессен, Иосиф, «Речь». Лицо красно, в поту и пыли, глаза напряженно, жадно и повелительно таращатся прямо перед собой — ничего не видят — в слезах!
И я почувствовал, что и я мог орать во всю глотку это самое, неприличное, орать и плакать. Погибла Россия!
Потом играла Анна некий капельмейстерский, трогательный и печальный марш; по преданию, этот марш играли наши войска при отступлении от Лодзи, и так он некоторыми называется: «марш отступления». На обложке же почему-то название: «Дни нашей жизни» — очевидно, мода и сбыт.
Наташа заплакала, слушая, да и у меня от горла не отходили слезы. И широко увиделось все прежнее, когда еще были русские войска, эти солдаты с чудесными голосами и песнями, сила и державность. И как они идут, и как им печально, и как за этой печалью встает сила. Андрюша и Пруссия, его ночные проводы «под Варшаву», когда все было так необыкновенно, страшно и величественно. Галиция и все. И опять — погибла Россия! (...)"
Леонид Андреев
И я почувствовал, что и я мог орать во всю глотку это самое, неприличное, орать и плакать. Погибла Россия!
Потом играла Анна некий капельмейстерский, трогательный и печальный марш; по преданию, этот марш играли наши войска при отступлении от Лодзи, и так он некоторыми называется: «марш отступления». На обложке же почему-то название: «Дни нашей жизни» — очевидно, мода и сбыт.
Наташа заплакала, слушая, да и у меня от горла не отходили слезы. И широко увиделось все прежнее, когда еще были русские войска, эти солдаты с чудесными голосами и песнями, сила и державность. И как они идут, и как им печально, и как за этой печалью встает сила. Андрюша и Пруссия, его ночные проводы «под Варшаву», когда все было так необыкновенно, страшно и величественно. Галиция и все. И опять — погибла Россия! (...)"
Леонид Андреев