Лана Ленкова

* * *

говоришь: я фригидна
я ебусь каждый день
ебусь вставая в полседьмого
ебусь собирая дочку в сад
ебусь готовя ей завтрак
ебусь отводя её в сад по сраным сугробам
ебусь даже во время месячных
ебусь даже если не хочу открывать глаза и ты спишь
ебусь час стоя в метро по пути на работу
ебусь восемь часов вычитывая эротические романы
ебусь делая то что ты даже работой не считаешь
ебусь час стоя в метро по пути с работы
ебусь отвозя дочку домой по сраным сугробам
ебусь готовя ужин
ебусь загружая посудомойку
ебусь занимаясь стиркой
ебусь купая нашу дочь
ебусь укладывая её спать
ебусь читая ей десяток книжек на ночь
ебусь занимаясь генуборкой половину выходных
ебусь занимаясь учёбой оставшуюся половину выходных
ебусь пытаясь найти время на творчество
ебусь ебусь ебусь
стоит признать: я дерьмовая жена
когда ты приходишь домой — ебаться не хочется

(из тг-канала авторки)

#выбор_Владимира_Коркунова

Стихотворение-крик Ланы Ленковой — отражение не просто жизни, в которую буквально впаяны/замурованы миллионы женщин на постсоветском пространстве (хотя подозреваю, что и не только; возможность эксплуатировать другого манка в любые времена). Это предельно личный текст, но и: обобщённый женский голос «одной из нас», усиливаемый рефреном, бьющим наотмашь: «ебусь ебусь ебусь», когда шаг влево или шаг вправо от обязанностей, вменённых высшей инстанцией брака, карается скандалом («говоришь: я фригидна»), обесцениваем («делая то что ты даже работой не считаешь»), эмоциональными побоями (а каждая строчка текста — след от такого «кнута») etc.
Это подлинная сказка о принцессе, которую завоёвывают не для любви (а иначе слово «ебусь» вообще бы не прозвучало; у слова «люблю» совершенно другая фонетика), а для владения; в предельно патриархальном обществе мужья играют в вечный симулятор бога от Питера Молиньё, обучая женщин с помощью позитивного или негативного подкрепления, точно так же, как аватаров-существ в Black&White.
Фонетика этого текста состоит из твёрдых, я бы сказал жестких звуков. Это не просто отчаяние, не просто крик о помощи; хотя отчасти и это. Этот текст — резюме, которое может составить среднестатистическая жена, вывешивая его на хедхантер семейного счастья, когда уже даже на себя — «пытаясь найти время на творчество» — не находится ресурсов.
И если женщина хотела любви и заботы, то послушай женщину и сделай наоборот; если безопасности, то бьёт, значит любит бить и т.д. Ведь народная мудрость не врёт, верно?
Текст Ленковой не просто симптом и диагноз, но и приговор абьюзивному институту брака (в отличие от брака, основанного на равных правах и ценностях; подлинных семейных ценностях), вынесенный на языке искусства: между строк. Но в каждом звуке.
У Барта в «Фрагментах речь влюблённого» приведены слова: «Чтобы отыскать прожилку в дереве (если ты не краснодеревщик), достаточно приставить к нему гвоздь и посмотреть, легко ли он будет забиваться». Гвоздь, нужный, чтобы определить болевые точки другого/другой скрыт в каждом из нас. И в наших же силах вбить его в пошатнувшуюся стену отношений [доверия, любви], укрепляя, а порой — спасая их [а попутно — человека в себе].

#комментарий_Владимира_Коркунова

В «Ленте» — фрагменты последнего романа Андрея Таврова «Гимназистка». Сравнительно небольшого по объёму (если вспомнить предыдущие работы), но поэтически и философски насыщенного до предела, сводящего векторы работы к единой точке, платоновской любви, искомому моменту квинтэссенции.

1

когда пароход разворачивается, чтобы подойти к пристани, над ним летят вороны и ангелы. Это потому что он разворачивается по обе стороны стекла, которое может быть разным зрением у каждого, кто смотрит, и если одни видят верхний пароход, то есть еще и нижний, который видят далеко не все. Нижний отражается под водой или в зеркале, и, заметив его, мы видим не только его, а мы видим свое нижнее лицо с воронами, а не с пароходом и ангелами.

И те, кто встречают пассажиров парохода на пристани с цветами, даже видят, что это не простые вороны, а с клювами, похожими на человеческий рот и даже говорящими. Верхних ворон тоже можно научить разговаривать или хотя бы произносить два-три слова, но эти могут говорить все и даже петь песни, которые Гомер приписывал сиренам, а я думаю, что сирены вовсе не пели, а собирали чувства женщины к мужчине по всему свету, снимая его с цветов, змей и волн, а потом, когда этот собранный шар из солнца, и васильков, и верблюжьей шерсти начинал кричать, они вставляли его себе в живот и превращались в те прельстительные женские тела, которые мужчины придумали как свою вечную смерть и желание.

Эти вороны еще и не такое могли.

Я тоже стою на причале вместе с папой и жду брата.

Из дворов наверху долетает запах сирени, и от этого я почему-то чувствую, как туго заплетены мои косы. Пароход описывает плавную дугу, я слышу, как он шлепает плицами, взбивая пену, и, что твой рысак, весь в пене резво подбегает к причалу.

Лиза Хереш, объясняя, как устроен нрарратив Таврова, отмечает:

— Художественное движение внутреннего хода «Гимназистки» оказывается сильнее многих таксономий, традиционных для классификации литературы — родовых (эпос и лирика), жанровых (роман, повесть, притча), нарративных (повествователь и рассказчик, нарративное травести). Часто как раз наиболее естественно голос звучит на углу схождения этих категорий, продолжая бесшумный ход «поверх барьеров». Таким же бесшумным оказывается смещение окна стилистики — 1930-е гг. (и примкнувшие к ним ранние 1950-е, сердца детской памяти Таврова) звучат не по-своему. Вместо героев-лётчиков — гимназистки, заново (и невовремя) расцветшие цветы из прошлой эпохи. Вместо многословности соцреалистических опытов — причудливый крой романа начала XX в. И, кажется, в этом и состоит афоризм, которым является роман — мы должны смотреть в прошлое не ради золотого века и не ради спасительной мысли о том, что «тогда» ещё не было крови; мы смотрим в прошлое для того, чтобы увидеть кровь вблизи и изнутри. Это есть этический и поэтический долг каждого, видящего воронки истории и готового не отвернуть от них голову.

Прочитать фрагмент романа в афоризмах.

Заказать книгу.