Вечер пятый. Похоже, главная эмоция недели (хотя стоит быть честным и с собой, и с вами, с учетом наших с Аней пересменок это, конечно, про две недели все) это зубовный скрежет. Это самое большее, что я испытывал при просмотре «Середины девяностых» Джоны Хилла, фильма, настолько назойливо играющего на чувствах моего поколения (Pixies и Моррисси, серьезно?!), что мне даже как-то неловко. Насколько бы Хилл не был честен с самим собой и не пытался говорить о своем опыте попытки встраивания в компанию, все в фильме для меня рушит ровно одна сцена, к которой скейтеры в парке катаются под Филиппа Гласса. Филиппа. Гласса. У меня нет слов. Хотя признаю, кульминационная сцена правда отличная, но ее держит на себе главное украшение фильма, Райдер МакЛафлин. Черт возьми, это реальное имя? Умереть не встать.

Спасаться пришлось другим фильмом про скейтеров со странным выбором саундтрека, хотя при просмотре как раз этот вопрос отпадает довольно быстро. Я, конечно же, про «Параноид-парк» Гаса Ван Сента. Казалось бы, Пармеджани и Menomena с Эллиотом Смитом не так далеко ушли от того, что ставит Хилл, но при этом присутствует удивительное ощущение цельности. Я очень хорошо помню, как самые продвинутые из моих одноклассников узнавали про Sigur Ros и The Strokes из музыки к скейт-видео, а это была только вершина айсберга. Поставить задумчивый эмбиент казалось верхом эстетства, а вот Филипп Гласс это уже все-таки выпендрежничество, вот и весь секрет.

Сюжет тут довольно простой: старшеклассник учиться кататься на скейте, а в школу приходит детектив и пытается выяснить, не причастен ли кто к убийству охранника, которого огрели по голове предметом, очень на скейт похожим. По каким-то неясным мне причинам актеры, набранные по MySpace, играют лучше Лукаса Хеджеса и Кэтрин Уотерстон (которой я, вообще-то, фанат), то есть не играют вообще, а болтают о всякой ерунде, отрешенно смотрят куда-то вдаль, делают глупое лицо, то есть просто остаются собой. Абсолютно непроницаемое лицо Гейба Невинса скрывает за собой бесконечную печаль; ну вы знаете, у подростков либо гнев 24/7, либо трагедия всей жизни. Потом, в общем-то, становится ясно, что «Параноид-парк», чего никто и не скрывает, это «Преступление и наказание». Только тут Раскольников не думает, имеет ли он право, он старается вообще не думать, Сонечка самая целомудренная из всех вокруг, да и рубля никакого нет, зато «вы и убили-с» читается в каждом взгляде мудрого детектива. При этом это вообще не про то, что в наше время уже молодой человек не грызет себя после грехопадения, а про то, что бывает и так, что не только чужая душа потемки, но и своя собственная. И это исправить можно только диалогом с самим собой. Конечно, под Эллиота Смита.

Вечер шестой. Может ли неделя ненависти обойтись без фильма Райнера Вернера Фассбиндера «Страх съедает душу»? Нет, не может. Опять вкратце о фильме: милая пожилая уборщица случайно заходит в арабский бар погреться, встречает там автомеханика сильно моложе ее, он провожает ее домой, она влюбляется. Все это посреди жуткой ксенофобии в Германии семидесятых.

Восьмой в списке лучших его фильмов по его собственному мнению, как считается, фильм, который в первую очередь смотришь умом, а потом уже сердцем: дескать, сопереживать этим героям довольно сложно, поэтому сначала обращаешь внимания на вопросы класса, расы и многие другие, а потом уже на чувства. Действительно, легко обратить внимание на то, что главные герои оба пролетарии, а одними из первых спохватывается и «изгоняет» из себя неприятие капиталист из продуктового, ведь если ненавидеть, то покупатели пойдут к конкуренту. Да, снято это нарочно как мелодрама, с легкой и довольно осязаемой издевкой по отношению к жанру, а впрочем, и с настолько же заметной любовью к нему. Но все же в сочувствии по отношению к героям нет ничего невозможного.

Тут удивляет скорее не возможность/невозможность сочувствия даже, а то, что очевидно счастливый конец истории состоялся словно вопреки воле режиссера. Во-первых, в «Американском солдате» будто бы рассказывают конец похожей истории: убил он женщину и дело с концом. Во-вторых, Фассбиндер считал любовь методом подавления, а также, что люди не умеют быть одиноки, а вместе у них тоже быть не получается. Но зачем считать эту концовку открытой и искать отсылки к другим фильмам? Мне это кажется несколько неправильным. Отдаляя героев от себя камерой, ставя их дальше от себя, Фассбиндер словно отмахивается от мысли о том, что эти люди смогут победить и преодолеть ненависть и отвращение людей вокруг. Он словно дает подсказки о том, что вот эти люди, что перед нами, они на самом деле так себе, не надо их в случае чего жалеть. Однако сцена падения Али, главного героя, сравнимая по игре света и тени, скажем, с некоторыми эпизодами оригинального «Твин Пикса», прямо показывает: каждый раз, когда ты говоришь «Вместе мы сила», будь готов сразу это доказать, а потом не опустить руки. Только так и получится подарить ближнему незабудку классовой борьбы, только так и выйдет держаться друг друга. Автор сдается, но герои его стоят до последнего.

Вечер седьмой. Пожалуй, закончим не на ненависти, а на другом слове на букву «н». Я говорю, конечно же, о нефти.

Вот, например, «Огни Баку», фильм сложной судьбы. Сначала оттуда полностью вырезали Берию, потом вырезали Сталина, а в изначальном варианте показали только в этом веке. При этом фильм в откровенную идеологию старается не скатываться, потому что главная его идея понятна и сейчас: нефть всему голова.

Но вообще это фильм довольно дикий, есть тут и свои красоты, практически каждое, например, появление народной артистки СССР Марзии Давудовой: ее прощание с сыновьями на летном поле и поход с похоронкой на нефтедобывающий промысел навевают чуть ли не библейские ассоциации. Есть Сталин, который после слов «Плохая тюрьма, а впрочем, не знаю тюрьмы хорошей» молчит ровно полминуты, глядя вдаль, пока азербайджанский хор устремляет его мысли в прошлое. Есть фразы, которые и вне контекста кажутся странными, а в фильме лучше не становятся. «Кто отдал приказ Гитлеру сбросить бомбу на мой дом? Я сам» или следующий диалог с казахским гостем: «Мой сын сейчас в Казахстане, так значит, вы казах?» «Скажу «нет», кто поверит?» Есть Черчилль, летящий в Тегеран над Баку и решающий из-за нефтяников, стоит ли вводить свои войска из Ирана для безопасности Баку, ну и так далее.

Тут даже есть сюжет, но линий тут столько, что можно запутаться, поэтому лучше не вникать, а следить за тем, как нефтяники делают свое дело на благо Родины. Сначала товарищ Шатров, инженер-функционер, пытается с буровщиком Али-Балой запустить самое мощное долото (перед этим, правда, есть два пролога, в первом они в стиле фильма «Нефть» пытаются остановить мощный фонтан нефти и наблюдают, как в Румынии стреляются коллеги, потому что капиталистическая нефть спонсирует фашизм). Потом дочь Али-Балы влюбляется в одноклассника, который теперь тоже инженер и придумал совершенно новый способ добычи нефти, который расстраивает Шатрова (уверен, вы забыли, кто это такой, хотя он впервые появляется парой строчек раньше), потому что он уже немолодой и его обскакали. Потом происходит расстрел рабочих в Латинской Америке (кажется, Венесуэле), орденом награждают всех сыновей Али-Балы (хотя они всегда за кадром), Али-Бала собирает всех за праздничным столом, в воздух поднимают то ли его внучку, то ли его правнучку. Словом, ничего не понятно, кроме того, что жить в Баку хорошо (если не в тюрьме, в которой сидел Сталин), а нефтяником в Баку жить еще лучше! Похлопаем этой мысли и постараемся ее далее закрепить.

Немного о наболевшем. Пока главным кинокритическим трендом недели являются восторги по поводу «Vox Lux» (действительно, очень хороший фильм, но о нем как-нибудь в другой раз), захотелось немного порассуждать про наш любимый фильм прошлого года, схожий в чем-то по степени нарядности, — «Экстаз» Гаспара Ноэ. Поэтому представляю вам свое новое произведение, — манифест из 30-ти пунктов о метафорах, Гаспаре Ноэ и теории французского кино.

https://medium.com/@annsotnikova/a-french-film-and-proud-of-it-f8f16cfef765

Даже не знаю, с чего начать. Дело в том, что два года назад мы с Аней... Что, два года назад?! Короче, да, два года назад мы с Аней решили к премьере второго «На игле» собрать истории самых разных людей о том, как на них повлияла первая часть.

Как видите, мы не успели.

Спустя два года вторую часть «На игле» посмотрел даже Василий Миловидов, Александр из Омска стал писать про кино гораздо чаще, а мы заплатили деньги Readymag, в который успел устроиться один мой знакомый музыкант, за два года переехавший из России в Америку. Прошла целая жизнь как будто, понимаете?!

Итак, с гордостью наша группировка SKALA представляет зин «Раньше мне это казалось смешным», в котором люди пытаются понять: «На игле» это что такое вообще было? Внутри ремиксы, опросники, воспоминания, цитаты и многое другое. Хорошего вам вечера!

P.S. А, и ещё. С телефона это все абсолютно нечитаемо, доставайте свои ноутбуки, планшеты и компьютеры.

https://readymag.com/u40938191/trainspotting/

Стены, лица, дагерротипы, медведи, пантеры, наконец, она сама — кажется, все ее волновало в жизни, ничто не ускользало от её взгляда. Аньес Варда (1928–2019).

Георгий Данелия (1930 — 2019)

Продолжаем публиковать тексты с запозданием, — на этот раз не таким большим, фильм все еще идет в некоторых кинотеатрах. Рассказываем про «Пляжного бездельника» Хармони Корина как о радикальном антикапиталистическом высказывании.

https://link.medium.com/MVHPM5tzVV

Невероятно, но на новый текст нас вдохновил фильм, который вышел вчера — и да, мы не про Франсуа Озона, а про «Мстителей». Рассказываю о том, что CGI снова становится нереалистичнее и поэтому кажется «плохим» — и почему лично я считаю, что это меняет большое кино в какую-то правильную сторону.

https://link.medium.com/2zNAholmjW

Вчера был день отца — и я, так совпало, посмотрел один из лучших недавних фильмов про отцовство и семью в целом. Называется он «Рэй и Лиз» и снял его Ричард Биллингем: совсем не по совпадению так же звали и его родителей. Биллингем, вообще-то, фотограф и снимал он в основном свою семью, но жила она так бедно, что в какой-то степени его работы можно сравнить со съемками бездомных Бориса Михайлова. Но те Михайлову были никто, а тут родные люди: за это Биллингему долгое время выговаривали за эксплуатацию ни в чем не повинных людей, которые не от хорошей жизни пришли к пьянству, агрессии и беспомощности. Раньше Биллингем пытался как-то оправдаться, мол, он не знал, что делал, а его снимки были скорее семейным альбомом, чем чем-то другим, но количество лет, которые он посвятил выпуску в свет этого самого альбома, дают нам понять, что тема его все еще не отпускает.

«Рэй и Лиз», однако, показывает, что за эксплуатацией таится травма детства, а за ней — любовь. История семьи скукожена до трех историй, одна из которых совсем короткая: жена приходит к мужу, которого видеть уже толком не может, и говорит «дай мне денег». Другая, в общем-то, тоже кажется обычной главой из каждодневного ада: друга семьи оставили присмотреть за младшим братом Джейсоном, но все пошло не так. Третья приводит уже к куда более серьезному повороту, но и в ней все диалоги как будто не важны, все слова незначимы. Лиз пытается дозвониться некоему Борису, который должен им деньги, трубку берет его жена — и просит больше никогда не звонить. Звонок ничего не меняет, возвращает людей куда-то, где они уже были, и его могло бы и не быть, но он все-таки существовал. Биллингем, переключившийся сейчас на съемки бездомных (о, ирония) говорит о том, что всегда хотел стать пейзажным фотографом — и это чувствуется, жизнь людей вокруг него статична. Яркие всплески, запечатленные на пленку, на деле удручающи и мрачны — и каждым планом режиссер показывает нам: это всего пара дней из одной большой жизни. Так жил я, так жил брат, так жили мои родители, так живет до сих пор куча людей вокруг.

Выживание в условиях дисфункциональности заставляет вспомнить совсем не Кена Лоуча, а скорее другой горький фильм о семье, «Последнюю семью» Яна Матушинского. Но если там люди хоть как-то держались друг за друга, несмотря на все свои причуды, болезни и драмы, то тут «семья» это существительное в кавычках, одно название и ничего больше. Каждый заперт в своем собственном мире и блокирует внешний мир чем-то своим: отец пьет, мать курит как паровоз и собирает паззлы, старший сын записывает что-то на пленку, младший пытается социализироваться и сбегает вместо школы в зоопарк. Ему-то по жизни и повезет больше всего. Как и в «Последней семье», телевидение очаровывает этих людей, дает им шанс вырваться из осточертевшей муниципальной застройки, показывает, что есть и другой мир.

Но это у младших. Если Джейсон с Ричардом думают о том, что вокруг, то для Рэя и Лиз нет уже ни быта, ни совместной жизни, нет ничего — для Рэя есть лишь спальня, в которой он тихо умирает, и есть приходящая время от времени Лиз. Иногда он видит ее из окна и она орет ему: «Я не приду, сегодня же не четверг». Это смешной момент: ведь Лиз пытается — в очередной, скорее всего, раз — упорядочить хаос, которым она живет. Паззлы по вторникам, походы к мужу по четвергам, в субботу вспышка гнева, и так далее. Они и не видят ничего вокруг в таком темпе, в то время как дети хотя бы наблюдают за фейерверками, огоньками радостной фальши, заставляющими на время забыть о том, что через парк ночью лучше не ходить: там постоянно кто-то орет, чаще всего женщина.

Я не зря сказал, что это очень важный фильм об отцовстве. Из интервью Биллингема мы узнаем, что одна из новелл снята после того, как отца уволили, из многочисленных фотографий (и под конец в самом фильме) мы узнаем о его алкоголизме — но несмотря на его частое появление в кадре, он отсутствует. Камера рассматривает его с предельной тщательностью, мы видим все его морщины, вот его кадык помогает проглотить выпивку, но что за человек Рэй? Кем он был, каким? Эта несуществующая фигура отца, воспетая практически всеми от Тарковского до Хаски, здесь становится совсем уж трагичной: человек без свойств, без биографии, в своей собственной жизни остающимся второстепенным героем, он не вызывает ничего, кроме сожаления, а впрочем, и оно как будто бы под конец испаряется.

Но это лишь как будто бы. Биллингем не стесняется показать людей, сформировавших его, с максимально неприглядной стороны. Здесь много физиологического, обезличивающего — и довольно простая, лобовая метафора, в которой автор сравнивает самого себя с Дэвидом Аттенборо, постоянно показывая нам насекомых и животных вокруг своей семьи. Однако он не безжалостен: в определенных сценах мы видим переживания Лиз, ее бесконечную печаль и непонимание того, что она может сделать со своей семьей. Рэй этой симпатией как будто бы обделен, но она приходит к нему под самый конец: вечернее небо за окном будто бы становится красным и покинутая всеми бирмингемская спальня становится похожей на проявочную комнату. Объект изучения попадает в рабочую среду исследователя и что-то про себя понимает — а может, это просто актер играет прощение для того, кто написал ему сценарий. Играет Дасти Спрингфилд, прошлое остается крохотной фотокарточкой у стены, а во всем мире как будто ничего и не изменилось.

Рутгер Хауэр. 1944–2019. Tears in the rain.

В Петербурге полноправно вступила в свои права осень, а это значит, что местные любители кино могут встретить друг друга на фестивале «Послание к человеку». В это же время сейчас во Владивостоке проходят «Меридианы Тихого», поэтому гостей из других городов, кажется, не очень много — впрочем, меня, как жителя Петербурга, это как раз не смущает. На все показы ходить не получается, лично я вступил в игру только вчера — зато готов рассказать, что удалось посмотреть.

Все три вчерашних фильма в той или иной степени работают (или не работают) с исторической памятью и темой противостояния властям или людям, которые ощущают свою власть над другими. Во французских «Отверженных» память как будто бы работает только в плане названия — действие фильма происходит там же, где написал свой роман Гюго, о чем переговариваются между собой герои фильма, полицейские, выехавшие на очередной рейд по району. Но все-таки не менее важным кажется момент, в котором новенький и более ратующий за правду коп обсуждает с местным авторитетом, что ему не хотелось бы повторения ситуации 2005 года, в котором массовые беспорядки не помогли ни одной из противоборствующих сторон. На улице лето-2018, сборная страны победила на Чемпионате мира, мальчишки из гетто зайцами приехали в центр разделить радость со всеми горожанами — они еще не знают, что в декабре толпа похожих размеров наденет желтые жилеты и выйдет на улицы совсем по другому поводу.

В какой-то степени в финале этого фильма нам аллегорически протест «желтых жилетов» и показывают — и если до этого в «Отверженных» еще можно было проводить параллели с, не знаю, Одияром или Гаврасом-младшим, то именно их концовка, во-первых, переворачивает с ног на голову наше представление о том, кто же был главными героями фильма, а во-вторых, добавляет ему необходимый социальный комментарий. В таком случае главная претензия к фильму — его открытый конец; все-таки кажется ужасным компромиссом невозможность дать висевшему все это время перед тобой ружью выстрелить. Впрочем, перед фильмом сообщалось, что финал и правда смягчили, чтобы донести мысль до более широкой аудитории — пусть так, однако если это мысль о том, что диалог возможен только после начала насильственного сопротивления (а фильм однозначно можно трактовать и так), то, пожалуй, можно было и не скруглять углы.