О примирении.
Есть такая восточногерманская актриса и певица, Гизела Май – она передавала, в возможности эстетического удовольствия, которую дала вторая половина века, остроту германской, скажем так, лево-демократической культуры авангарда первой половины – Брехта, Курта Вайля, Ганса Эйсллера. Еще у нее потрясающая немецкая дикция и она ТАК выговаривает «ррррр»! Еще она ровесница моей бабушки, и очень на нее похожа, даже когда ей было сорок.
Так вот, она поет пропагандистско-официозную, по замыслу, песню 1950-х «Две любящих сестры» – человек из побежденной страны поёт о дружбе со страной победившей – пусть и на платформе общего для всех социализма – поёт так, что интонация и тон ее голоса меняется в каждой строчке, после первой бравурной строфы, меняется, выражая и горечь испытанных страданий, то, что мир, примирение, было куплено дорогой ценой, и страсть мести, и сразу же ее удерживание («So teil, gerechtes Messer…»); и как ей еле хватает дыхания, чтобы пропеть с трудом вмещающееся в музыку и поэтому явно искусственное, показывающее отчуждение слово Kapitalisten; и, в последней строфе, почти уже не скрываемая горькая мудрость побежденных, что тяжесть власти решать легла на плечи победителей…

Was in der Welt von gestern noch unvereinbar schien,
Zwei liebevolle Schwestern sind Moskau und Berlin!
Und da Berlin mit Moskau das Brot der Freundschaft bricht,
Weht uns in Berlin wie in Moskau, der Wind nicht ins Gesicht.

Gesichter voller Leiden, was hat euch so verschönt?
Welch Wunder hat die beiden Geschwister ausgesöhnt?
Wir Hattennichte gaben mit Fäusten und Verstand!
Wir Hattennichte haben ein reiches Vaterland!

So teil, gerechtes Messer, und ob die Meute bellt!
Ohne Kapitalisten geht es besser,
Ohne Kapitalisten geht es besser,
Viel besser in der Welt!

Und stöhnten wir am Morgen, hat Moskau nur gelacht.
Wer die Macht hat, der hat auch die Sorgen, die Sorgen und die Macht.
Zwei liebevolle Schwestern sind Moskau und Berlin,
Vereinen was noch gestern ganz unvereinbar schien.

Что во вчерашнем мире казалось вовсе непримиримым,
Двое любящих сестёр - Москва и Берлин!
И, поскольку Берлин и Москва делят хлеб дружбы,
Ветер в Берлине, как и в Москве, не дует нам в лицо.

Лица, полные страданий, что сделало вас красивыми?
Какой чудо смогло примирить этих сестёр?
Мы, неимущие, использовали наши кулаки и наш разум!
У нас, неимущих, ныне есть богатая родина!

Так что спрячь свой справедливый нож и не обращай внимание на лающую стаю!
Без капиталистов дело пошло лучше
Без капиталистов дело пошло лучше
Гораздо лучше во всем мире!

И когда мы, утром, стонали, Москва только смеялась.
У того, у кого власть, у того и заботы, заботы и власть.
Двое любящих сестер - Москва и Берлин,
Соединяют то, что еще вчера казалось несовместимым.

Что мы знаем про Тайвань? Немного) Мне попался сборник тайваньской поп-музыки 1960-х – и это очень странный, но прекрасный коктейль из межвоенной легкой музыки (в диапазоне от парижского шансона до Марлен Дитрих; в общем, кто помнит начало фильма «Индиана Джонс и храм судьбы», и всю ароматную романтику Шанхая тридцатых), джаза, эстрады пятидесятых и даже рок-н-ролла, с электрогитарой – но всё без раболепства, в уверенном и цельном исполнении. Сборник редкий, не нашел его на стримингах и на Ютубе, и поэтому, в порядке эксперимента, выложил треки прямо в канал.

Случайно наткнулся на один очень ранний альбом Файруз - самой великой ливанской певицы ХХ века - и совершенно растаял. Это, конечно, pure bliss, седьмое небо и чистейший экстракт арабской сказки и музыкальных средств выражения до-роковой эпохи.

Друзья! Принял важное решение оживить свой канал. Тем более, что прекрасной музыки встречается много, и слова - и мысли - позволяющие рассказать о ней, всё же есть. Теперь посты будут регулярными - каждую неделю.

Также буду очень рад, если вы будете делать репосты и расскажете о канале друзьям. Нет ничего более вдохновляющего, чем внимание аудитории.

Был такой момент – да, снова уникальный момент в историческом движении времени, на переходе от одной каменной стены, оскала и холодного ветра к другому – когда, в Европе, в Италии _треченто_ оттаяла граница между монашеским и мирским, возвышенным и земным, божественным и человеческим, безличным и индивидуальным, статуарностью и эмоциональностью – и, подобно тому, как ожили, потеплели и обострили свои человеческие трагедии иконы-картины-фрески, до нового безлично-платонического холода перспективы и трупообразных античнутых фигур – в городах, особенно во Флоренции, появились светские братства. Часть их – disciplinati – посвящали себя скорби и покаянию, penitenza, но другие – laudesi – вдохновлялись радостью Бога, его мира и спасения. По ночам они – мужчины и женщины вместе, аристократы, купцы и ремесленники – собирались в домах и пели песни, молитвы и лауды, на латыни и итальянском, очень разные, не всегда каноническо-строгие и, главное, очень страстные, теплые.


La Reverdie, мой любимый ансамбль средневековой музыки – он воистину воссоздал Италию треченто и кватроченто в звуке, как идеальный коррелят полетов искусства того времени для слуха – посвятил флорентийским лаудам XIV века свой, наверное, лучший альбом – там и душераздирающая Voi ch’amate о Марии у креста Христа, ее сыночка, Ch’io son Maria con lo cor tristo, / la quale avea per figliuol Cristo – показывающая, как Европа научилась бесконечному сочувствию, далее преобразившему мир; и передающая сквозь века, в музыке и голосе, цвет средиземноморского сада, его дуновений, неба и вод, и одновременно во всей силе его символичности – в Con la Madre del beato, о встрече Марии Магдалены и Христа-садовника, Suscitat’è ’l Salvatore / che morìo per nostro amore – и да, по сравнению с предыдущими средними веками, в этих песнях всё чаще поется любовь, любовь, заполняющая всё больше пространства –
Но поделиться я хочу песней, которая совсем прыжок выше головы. Важно еще, что La Reverdie – это две сестры Каффани, две сестры де Миркович, и корнеттист-американец Дорон Дэвид Шерман – что сделало возможным взаимодействие разных по полу, темпераменту, вокалу, бэкграунду, душе артистов (это видно по тому, что, когда «ушли» самую неформалку и бунтарку Эллу, музыка стала более прилизанной и пресной). Средневековую музыку, особенно религиозную, исполняют статуарно, неотмирно, отстраненно-возвышенно – что отчасти оправдано, когда речь идет о литургических жанрах – но эту безличную ангелическую отстраненность распространяют на всё средневековое, ужасно! Но La Reverdie сделали выбор в пользу страстного и «неровного» исполнения, выбор сознательный – как они сами пишут, «в свете трудной задачи постижения немыслимого и выражения невыразимого, мы сознательно пошли на эксперимент, который можно охарактеризовать как “филологию эмоций”... и ритмическую гибкость, необходимую для “драматической” декламации текста».


Композиция Troppo perde ’l tempo, дантовская по своей буквально ощутимой музыке обращения небесных тел, любви, что движет солнце и светила, но движения в их разноголосице вращаются вокруг напряженной драмы спасения, это не трон и золотой шар Бога, парящий в эмпиреях, а трепет течения времени и заставляющие сердце сжиматься орбиты движения души к любви и от нее.
И вот, самое потрясающее, как каждый новый куплет подхватывает новый человек, сплетая его первое слово с последним словом предыдущего – создавая это небесное полотно в равном разговоре человека с Богом, своим голосом, своей индивидуальностью, интимным словом собственной души в голосе, у кого – трубный глас баса, у кого – смущенная вальяжность синьора-аристократа, у кого – ангельски-джоттовская молитвенная девичья синева, у кого – непокорно-карамазовский вызов в ломких и хлестающих итальянских рифмах белецца-фортецца-спрецца…

https://www.youtube.com/watch?v=KO9CsnUBrFU
Troppo perde ’l tempo ki ben non t’ama, / dolç’amor, Iesù, sovr’ogn’amore!
Amaro in nullo cor puote stare / cui tua dolceça dona condimento: / ma tuo savor, Iesù, non po gustare / ki lassa te per altro intendimento. / Non sa né può lo cor terreno amare / sì gran celestial delectamento: / non vede lume, Cristo, in tuo splendore.
Splendor ke doni a tutto ’l mondo luce, / Amor Iesù, de li angeli belleça, / celo et terra per te se conduce / et splende in tutte cose tuo forteça: / ognunque creatura a te s’aduce, / ma solo ’l peccator el tuo amor spreça, / et pàrtise da te, suo creatore.
Creatura humana, scognoscente / sovr’ogn’altra terrena creatura, / comme ti puoi partir sì per niente / dal tò factor cui tu se’ creatura? Ei ke ti chiama cusì amorosamente / che torni a lui ma tu pur li stai dura / et non ài cura del tuo Salvatore!
Salvatore ke de la Vergene nascesti, / del tuo amor darne non ti sia desdegno, / ké gran segno d’amor alor ci desti / quando per noi pendesti en sullo legno. / Nelle tue sancte mane ci descrivisti, / per noi salvare et darci lo tuo regno: / lege la tua scriptura buon scriptore.
Scripti sul sancto libro de la vita, / per tua pietà, Iesù, ne representa: / la tua scriptura già non sia fallita, / el nome ke portiam de te non menta. / La mente nostra fa’ di te condita, / dulcissimo Iesù, sì ke te senta / et strictamente t’ami con ardore.
Слишком теряет время тот, кто не любит тебя сильно / сладостная любовь, Иисус, любовь превыше всех любовей [или суверен любовей, или любовь всех любовей, allerliebste Liebe] – припев.
Не останется никакой горечи в сердце / которому ты даешь Твою сладостную приправу / но тот не может испробовать тебя / кто отворачивается от тебя для других целей. / Земное сердце не знает, и не может любить / такое великое небесное блаженство / оно не видит свет, Христе, в твоем сиянии.
О сияние, что дает свет всему миру / любовь, Иисусе, красота всех ангелов, / небо и земля тобой себя являют / и твоя сила светит во всех вещах: / все твари приходят к тебе, / но лишь грешник презирает твою любовь / и отворачивается от тебя, своего творца.
Человеческое существо, невежественное / превыше всех земных творений, / как можешь ты так бесплодно / отвращаться от своего творца, чье творение – ты? Он тебя зовет с такой любовью / чтобы ты вернулось к нему, / но твое сердце остается непреклонным, / и не слушается своего Спасителя!
Спаситель, рожденный от Девы, / не гнушайся давать нам твою любовь, / ты, кто некогда дал нам великое свидетельство любви / когда ты повис на дереве креста. / На твоих священных руках ты нам написал / чтобы спасти нас и привести в свое царство: / добрый писец может прочесть твое писание.
Написанное в священной книге жизни, / твоим милосердием, Иисусе, впиши наши имена: / да никогда не подведет нас твое писание, / имя твое, которое мы несем, не обманет нас. / Услади наш разум своей приправой, / о сладчайший Иисус, чтобы они почувствовали тебя / и любили тебя твердой и пламенной любовью.

Для сравнения, вот более конвенциональное исполнение - вот та самая убийственная заунывность:
https://www.youtube.com/watch?v=Rn5HAMjYzV0

А вот замечательное, еще более необычное и страстное исполнение, на стыке исламской и христианской музыки - так, наверное, звучала музыка в занятом крестоносцами Константинополе... https://www.youtube.com/watch?v=pMheTft03EI

Ким Кардашьян или Ким Кашкашьян?)

Собственно, трио Моцарта для клавира, кларнета и альта - в исполнении Гидона Кремера, Ким Кашкашьян и Валерия Афанасьева - запись "Дойче Граммофон" 1985 года - какая оглушительная мягкая тишина между нотами! какой ровный отзвук! какие пиджаки, свитера, очки! какой свет на фото, свет теплой ламповой Холодной войны, которая уже - и еще - не война, а плавное перемещение между пышной периной СССР и не менее пышной и ровно лежащей периной Европы, где сливаются венецианские кадры Бродского, берлинские кадры Мимино и луки музыкальных невозвращенцев этого альбома.