Telegram Web Link
Suntup Editions снова ввязались вытворять всякую красоту с книгами - это их третий Маккарти с привычно популярным титулом. По материалам все также привычно почтительно, стоит 195 долларов и за 2 дня почти весь уникальный и недопечатываемый тираж разошелся по предзаказам - можете даже себе оформить, если успеете. Для себя я решил, что люблю оригинальное издание сильнее, но покорило в описании товара меня другое - издательское обоснование в использовании шрифтов:

Monotype Garamont, разработанный в начале 1920-х годов Фредериком В. Гуди для Lanston Monotype, возрождает шрифт 17-го века Жана Дженнона, долгое время ошибочно приписываемый Клоду Гарамону. Он воплощает спокойную власть через свои гуманистические пропорции и классическую сдержанность, создавая ощущение морального веса и постоянства. Это делает его выразительным выбором для «Старикам тут не место» , романа, пропитанного фатализмом, старением и разрушением порядка. Сдержанная элегантность Garamont отражает сдержанную, непоколебимую прозу и философскую усталость повествования шерифа Белла. В мире, все больше управляемом случаем и хаосом, шрифт предлагает визуальный контрапункт: спокойный, уравновешенный и преследуемый традицией.

Акцидентным шрифтом служит модифицированная версию Brixton Wood. Его фактурный, резной вид, напоминающий старинные гравюры на дереве, придаёт роману «Старикам тут не место» весомое и осязаемое присутствие, отражающее суровое, беспощадное повествование романа. Органичные неровности шрифта напоминают рукотворные вывески американского фронтира, помещая историю в мифический, но разрушающийся ландшафт. Его плотная ширина, особенно в растянутости на двухстраничный титульный разворот, передаёт ощущение неизбежности и моральной тяжести — впечатляющее визуальное эхо насилия и фатализма, пронизывающих прозу Маккарти.
🔥32🤯63
Матерь божья, как же хорош новый Джокер из Absolute Batman - самого жаркого комикса о Бэтмене со времен «Возвращения темного рыцаря». Полностью пересмотрев канон и истории персонажей, Скотт Снайдер и Ник Драготта пересобрали историю о Брюсе Уэйне и теперь все в ней доведено до предела. Наблюдайте за зарождением новой классики 😎
20🥰10🔥6👎5🤔3😍1
Мы немножко торопимся, но не превращать же квартиру в склад - вот коллекционный пак мерча к ИН&ОЗ Томасулы, но раскупать его не призываю - пусть он достанется именно тем, кого заденет книга, а книга эта для творцов на тупиковых работах, что съедают себя, смотря на тех, кто смог бросить все обязательства ради Творчества.

То есть, у нас уже есть определенный устоявшийся образ Большого Творца, который живет в землянках или нищете, как в меме о писателе и читателях, а все остальные на середине весов уже, за редкими исключениями, ремесленники или кабинетные ученые. Так вот, ИН&ОЗ о природе и искре творчества, что может возникать где угодно и в ком угодно, не требуя отчета перед другими как не требует отчета существование чужого языка.

Для меня она стала катарсисом и прошибала несколько раз во время перевода и перечитывания, буду с радостью дарить ее друзьям и знакомым из творческих кругов, кто перестал верить в себя или сомневается в своих творениях, а миниатюрный формат позволит держать ее у сердца, где ей самое место.

Она простая, душевная и наполненная любовью.

Скоро в продаже.
😍26🔥10👍62
Кажется, “Драндулет” разойдется к концу дня - спасибо за доверие к нашему вкусу.

В честь этого, расскажу о нем. Так называемый “драндулет” - это первая иллюстрация к ИН&ОЗ, по которой мы сверялись, насколько стиль Стаси Кислицы будет сочетаться с духом текста Томасулы. При долгих и насыщенных беседах, автор признавался, что это его любимое творение, отчасти вдохновленное “Котлованом” Платонова, но не только текстуально — еще и как примером литературы, родившейся и выстоявшей под высоким давлением.

Вероятно, поэтому некоторые элементы повествования напоминают что-то околосоветское, или, как говорят члены шведской академии при чтении деревенских историй - апокалиптичное, а базовой машиной работяг из ИН стал стандартный Фиат из шестидесятых, вернее - Жигуль, чиня который у Механика, главного героя ИН&ОЗ, случается творческий приход, выворачивающий его жизнь наизнанку.

Томасула, естественно, не ожидал такого отношения к самой визуально скромной книге из его каталога, но мы сошлись на последовательном выводе - если текст раскрывается как манифест творческой свободы/свободного творчества, то пусть эта вольность художественного взгляда также сопровождает его.
25👍2🔥1
Свежайший слух в студию!

Не думаю, что Пинчон сейчас так же амбициозен, как раньше, и, похоже, сейчас его интересует написание детективных романов. Впрочем, их все еще интересно читать. Когда я в последний раз разговаривал с представителями издательства Hat & Beard Press, они подтвердили, что у Пинчона на самом деле есть второй завершенный роман в дополнение к октябрьскому «Теневому билету».


Американский кинокритик Джонатан Розенбаум в интервью для FilmInt.

Основания верить Розенбауму действительно есть: в H&B издавался Персиваль Эверетт - один из клиентов Мелани Джексон.
🔥19😱8
От автора "Теории гравитации", между прочим.
😁28
Ну что, пора мне, наконец, рассказать о Стиве Томасуле.
Вместо одного огромного поста будет серия - об истоках писателя, его творчестве и роли Томасулы в авангардной литературе 21 века.

Пусть этот пост станет точкой отсчета.

#стивтомасула

(0/x)
35🔥5
1995 год. В Чикаго приезжает молодой критик Джозеф Табби, парой лет ранее запустивший платформу electronic book review. У себя лофте он собирает коллег из университета и устраивает “электронные чтения” — среди академической публики сидят будущие писатели и критики, первые ростки сообщества, пересматривающего способы подачи и принятия искусства с учетом возможностей цифровых медиумов. Их тексты комментируются и перестраиваются друг другом, подобно мгновенным правкам в гугл-доке, на ходу открывая новые методы взаимодействия, противостоящие устойчивым институтам прессы и критики.

Комунна Табби выглядят футуристичной в своих амбициях, пышет пытливостью еще не зачерствевшей юности, искренней и открытой к новизне — всеми свойствами верная почва для зарождения нового, оцифрованного, слова, чьим пророком стал Уильям Гэддис — его финальный роман и головную боль всей жизни будет доводить до ума все тот же Табби.

Но в 95-м за идеей, с еще не очень уверенной реализацией, Табби имеет только пустой мешок из неосязаемых амбиций — он пока еще пишет работы, благодаря которым его имя зазвучит у публики шире чикагского лофта, но сейчас он знакомится с завороженным технарем по имени Стив Томасула и они меняют жизни друг друга.

При других обстоятельствах/другом месте, их пути никогда бы не пересеклись: Томасула вышел из технических и философских кругов, с печатным словом сошелся на написании документации, а к литературе относился спокойно, зная только писателей рабочего класса из отцовской библиотеки со Стейнбеком, Драйзером и пр.

Никто в его роду не имел предрасположенности к искусству, и чтение книг несло практический характер с редким уклоном в "интеллектуальную" развлекательность, отчего после увлекательных революций Кеплера и Ньютона возвращение к сериальному реализму не имело весомой причины — ровно до случайного прозрения при чтении Хэмингуэя, чья неестественная сухость, скудность вокабуляра и при этом его точность в выстраивании образа навсегда выбили из колеи парнишку из семьи работяг.

Я знал много сталелитейщиков, но не знал ни одного писателя. Книги всегда казались чем-то идеальным, словно растут на деревьях. Но, читая первые страницы "Прощай, оружие", я замечал, как Хеммингуэй редактировал текст ради создания эффекта. Думаю, именно из-за того, что его работы настолько стилизованы, настолько неестественны, риторика, которую он использовал, была очевидна. Но возможность разглядеть как он выстраивает свою историю буквально ошарашила меня. Она принесла озарение, что я выбрал не ту специальность. Именно тогда я начал серьёзно изучать литературу и писать прозу. Вопрос мимесиса, или репрезентации, пожалуй, стал темой, над которой я работаю с тех пор.


1995 год. В Чикаго приезжает молодой критик Джозеф Табби, парой лет ранее запустивший платформу electronic book review. Он, как уже говорилось, имеет видение, но не имеет ресурсов для реализации… в этой точке Стив Томасула знакомит его с дизайнером Энн Бёрдик, которая станет арт-директором проекта и придаст сайту его иконическую форму, а сам узнает, что Хэмингуэй позаимствовал стиль у некой Гертруды Стайн — модернистски почившего поколения, оси движения художников слова, вычеркивающих развлечение из развлекательной литературы и поднимающих ее насыщенность до значений, после которых читатели берут перерыв на год.

#стивтомасула
(1/x)
❤‍🔥1511
Вместе с тем, новые друзья Томасулы открывают ему два легендарных произведения современности — “Одинокую жену Уилли Мастерса” Уильма Гэсса и “Удвой или сдайся” Рэймонда Федермана.

Оба произведения часто ставят в один ряд, но технически они находятся на разных полюсах — Гэсс сочинял свое произведение как художник, привлекая фотографов и дизайнеров, зная типографические нюансы и владея навыками книжной верстки. С двумя успешными книгами и комплиментами от Сьюзен Сонтаг, Гэсс заскучал в рамках “простого” писателя, и “Жена” послужила для него транзитным путем в мир литературной критики и теории медиа, что уже отгремела усилиями Маршала Маклюэна, но въелась в искусство конца шестидесятых как отслуживший порох — даже “Жена” саморепрезентативна как объект, начиная с обложки с грудью и заканчивая оборотом со спиной — да, это не книга, а женское тело, поройся в ней, скучающей на кофейном столике.

Однако в литературе такие нестандартные техники, взятые из журналов, еще не применялись и теперь выглядели растяжением возможностей медиума и зеленым светом для сомневающихся современников.

Федерман же выжал максимум при минимуме средств — весь его дебютный роман написан на печатной машинке и, соответственно, все его типографические выкрутасы тоже сделаны при помощи нее: то есть, если на странице текст бежал справа налево, по диагонали или в формате перекрестной сетки, то автор при создании вытаскивал лист, переворачивал его и печатал нужное. И делалось это не за тем, чтобы побаловать читателя нестандартностью — каждый ход исполнял свою партию, отыгрывал часть истории. Например, на одной из страниц маленький Федерман приплывает в Нью-Йорк. Он почти не знает английский и от обилия нового языка вокруг в его голове речь распадается на слова и перемешивается на территории листов по вертикали и горизонтали, а читатель должен вертеть книгу, чтобы понять, что происходит на странице.

Массивный элемент вовлечения, укорененный в этих книгах, что не отрывался, а прислуживал интеллигентному языку, покорил расположенного к новшествам технаря Томасулу, зажег и снял внутренний писательский блок, поначалу раскрыв его как редактора electronic book review, а потом — как самодостаточного писателя.

#стивтомасула
(2/x)
27
Время волнующих и неожиданных перетечений.

Во время одной из наших встреч Крюз сказал, что мои произведения так и останутся просто приятными, если я не научусь рассказывать истории своим голосом. Затем он подвинул в мою сторону небольшую серовато-коричневую книжку. Это были «Депеши» Майкла Герра.

«Возьми его домой и прочитай», — сказал Крюз. «А когда закончишь, перечитай ещё раз».

У меня до сих пор хранится потертое издание в твердом переплете, в котором описывались мучительные переживания Герра, молодого репортера во время войны во Вьетнаме. Я, наверное, раз двадцать перечитывал «Депеши», мне дарили их, и я часто пересказываю свои любимые отрывки в барах и на регбийных вечеринках. В самом начале Герр пишет: «Говорите о подмене личности, о вживании в роль, об иронии: я пошел освещать войну, и война освещала меня; старая история, если, конечно, вы ее никогда не слышали».

Отдавая эту книгу, Крюз не говорил «пишите, как я», или даже «пишите, как Герр». Харри не боялся повлиять на кого-то. Выполнив это простое действие, он раскрыл о своих персонажах больше, чем за получасовой монолог о написании прозы. Он знал, что если я прочитаю книгу Герра, то пойму, что писатель может добиться большего, приняв простой стиль вместо витиеватого; что, сохраняя краткие, яркие и отчётливые ритмы, писатель может контролировать повествование, останавливаясь в подходящие моменты, чтобы развить этот стиль и добавить нужные штрихи. Также примечательно, что Харри практиковал этот приём в своём собственном творчестве, что показано в начало его мемуаров «Детство»: «Мое первое воспоминание отсылает ко временам за десять лет до моего рождения, к месту, где я никогда не был и затрагивает моего папу, которого я никогда не знал».

Таков был ещё один урок от Крюза, извлеченный из всех этих бесполезных часов, из всех этих скомканных страниц.


— Джей Аткинсон.

С ума сойти, куда порой заводит жизнь. Открывая для себя Крюза, я, даже при формальных пересечениях авторов в Esquire, не допускал мыслей, что он знаком с Герром, которого я на тот момент только начал завозить для лавки. Но у пересечения есть более глубокие корни, к которым я еще не подобрался — Крюзу, как крутому полевому журналисту, доверили обозревать "Депеши" для The New York Times, а я перехожу в своем переводческом пути от одного шедевра новой журналистики к другому, последовательно, не серийно. Офигеть. На фото, кстати, одна из копий Аткинса. У меня тоже две копии. А хочется больше.
27🥰2🙏2👍1
Forwarded from не-рецензии
не могу говорить:
любуюсь коллекционным постером и закладками к книге Стива Томасулы «ИН&ОЗ» [совместная книга pollen press и pandemonium of the sun, которую я жду]

все слишком шикарно 🤌🏼
❤‍🔥25
Вселенная такая - хлоп!
🔥37😁227❤‍🔥4🥰1🤨1
2025/10/22 02:07:32
Back to Top
HTML Embed Code: