Игнатий Юлианович Крачковский считал, что востоковед должен одинаково хорошо разбираться и в истории, и в литературе, и в современных делах избранного им региона. Не буду спорить с академиком, но кулинарные навыки тоже стоило бы включить в этот перечень. Тахдиг, к слову, получился впервые.

Часто ли правители думали о персидской империи? Если попытаться всерьез ответить на этот вопрос, то его следует переформулировать (разумеется, занудно): насколько была (и была ли вообще) распространена идея «возрождения» доисламской иранской государственности в мусульманскую эпоху?

Вопреки нарративам националистической историографии и их производным даже в период Иранского интермеццо правители едва ли руководствовались в своих действиях патриотизмом или какими-то национальными интересами, которые им часто приписывают в последние столетия. То, что часто пытаются объяснить возрождением древних традиций, на поверку оказывается элементарным прагматизмом, настроениями или вкусами элиты.

Именно в таком ключе, как кажется, стоит толковать и обращение к сасанидским бюрократическим практикам в эпоху Аббасидов, и массовое переводческое движение, которое стремилось вписать богатое научное и культурное наследие в новый, исламский контекст. Разумеется, всё это рождало некоторый ресентимент, однако на фоне общего культурного, религиозного и идеологического разнообразия аббасидской эпохи это не могло быть определяющей тенденцией.

Отдельный вопрос связан с использованием персидского языка. Из крупных династий Иранского интермеццо более-менее устойчивый патронаж в языковой сфере наблюдался только при Саманидах. Саффаридский материал остается дискуссионным – обычно в этом контексте обсуждается знаменитая история про Йакуба ибн Лайса, который не понимал сложенных в его честь арабских стихов. Ни Буиды с их вниманием к иранской символике, ни Тахириды, правившие в Хорасане, не были замечены в подобном патронаже. Да и вряд ли языковые предпочтения можно как-то увязать с «патриотизмом» – пожалуй, самая «иранская» историческая хроника той поры была написана Хамзой ал-Исфахани по-арабски.

Из этого контекста удивительным образом выбиваются уроженцы одного города. Из Туса в Хорасане происходил не только Фирдоуси. Его земляками были Абу Мансур, по чьему приказу было создано т.н. «Шахнаме Абу Мансура», Дакики, чьи стихи о приходе зороастризма Фирдоуси использовал в своей поэме, а также Асади Туси, автор эпической поэмы «Гаршасп-наме» и персидского словаря. Список может получиться еще более внушительным, если добавить к нему Ахмада Хайкани, чьему перу принадлежит самый древний на данный момент текст на новоперсидском языке, однако до сих пор не совсем понятно, что обеспечило такую концентрацию в рамках одного населенного пункта.

Безусловно, саманидские элиты были весьма увлечены стариной, создавая себе «иранские» генеалогии и примеряя титулы доисламской аристократии. Этому увлечению потворствовали и литераторы, воспроизводившие и расширявшие эту моду. Однако все эти тенденции существовали в исламском поле – Саманиды, считавшие себя потомками Бахрама Чубина, поголовно носили мусульманские имена. Именно в эту эпоху формировался ирано-исламский синтез, который позже был воспринят тюркскими династиями. Однако герои доисламской эпохи приобретали в этой системе координат функции персонажей развлекательно-назидательной литературы, становясь воплощением справедливости, мужества и других добродетелей.

Парадоксально, но в политическом воображении персоязычных авторов «Иран» проявляется лишь в монгольскую эпоху. Взятие Багдада, окончательно обесценившее идею халифата в персоязычном мире, а также перемещение центра нового государства в нынешний северо-западный Иран требовали переосмысления имперского пространства. Ильханиды, воспринявшие персоязычную культуру еще до их исламизации, стали большими ее поклонниками – первая крупная иллюстрированная «Шахнаме» относится как раз к этому периоду (как, впрочем, и распространение книжной миниатюры). Гармонизация иранской и исламской составляющей Ильханидов произошла лишь при Газан-хане, который (впервые за очень долгое время!) принял титул «падишах Ирана и ислама».

Удивительно, но в домодерную эпоху идеи восстановления империи в персоязычном пространстве были связаны не с доисламским прошлым, а с тюрко-монгольским миром. А связующим для этих идей звеном была фигура Тимура.

Сам великий завоеватель, в эпоху которого приобрело популярность огромное число новых стратегий легитимации – в том числе и целый спектр областей знания, часто именуемые «исламским оккультизмом» – грезил о восстановлении империи Чингисхана. Он породнился с Чингизидами, а титул гурган, который принято трактовать как «царский зять», приводится даже на его надгробной плите. В подтверждение своих властных амбиций Тимур созвал курултай – кочевой институт, также прочно ассоциировавшийся с наследием Чингисхана. А в последние годы жизни он готовил поход на Китай, чтобы собрать под своим началом земли империи его предшественника.

Несколько столетий спустя была предпринята еще одна попытка восстановления империи, но на этот раз – империи Тимура. В хаосе после падения Сефевидов возвысился Надир из племени Афшаров, который сначала выступал «собирателем сефевидских земель», однако впоследствии обратился к более масштабному проекту возрождения империи Тимура. На курултае в Муганской степи его провозгласили правителем – в сефевидскую эпоху такие институты были не в чести. Стремясь подражать кумиру, деспотичный Надир даже настоял, чтобы его внука назвали Шахрохом в честь одного из сыновей Тимура. Правда, ко времени восшествия Шахроха на престол от великой империи мало что осталось.

Свергнувший Шахроха Ага-Мухаммад установил власть Каджаров, которых царедворцы представляли как продолжателей дела Сефевидов, приводящих Иран в порядок после упадка и хаоса. Впрочем, «сефевидская» легитимность каджарских правителей была недолговечной – вскоре в ход пошли как традиционные ирано-исламские нарративы, подкреплявшиеся достижениями европейского востоковедения, так и веяния модерности.

Если вы в Москве, то всё еще можно сходить в кино на «Универсальный язык» Мэтью Ранкина. Едва ли я могу профессионально рассуждать о художественных достоинствах картины, но при просмотре возникло устойчивое ощущение, что так выглядел бы фильм Уэса Андерсона, если бы тот был иранцем. А персидский язык (основной в фильме) и иранский антураж весьма диковинно сочетаются с заснеженной Манитобой.

Одно из не столь многочисленных преимуществ работы ираниста – можно отмечать Новый год как минимум дважды! Всем празднующим и причастным мы говоримنوروز مبارک
А в качестве праздничного саундтрека звучит гилякская песня Ахмада Ашурпура «Вальс Ноуруза».

Историческая поздравительная открытка от «Национального фронта». 15 марта 1951 г. Меджлис принимает закон о национализации нефтяной промышленности. Нефть переходит в руки государства, а «Национальный фронт» и его лидер Мохаммед Мосаддык стремятся рассказать об этом всеми доступными способами.

Содержание вполне соответствует целям. Не сразу разберешь – открытка перед тобой или агитка, ведь весь поздравительный текст расположен на голубой ленте. Остальное пространство занимают герои дня (во главе с Мосаддыком), обрамленные цитатами из Корана (верхняя часть карточки) и первым бейтом 87-й газели Хафиза (в переводе Н.И. Пригариной, Н.Ю. Чалисовой и М.А. Русанова):

Твоя красота вместе с изяществом завоевали мир,
В самом деле – объединившись, можно завоевать мир.

P.S. Величие Хафиза состоит, среди прочего, в его многомерности (и бесконечном ехидстве). Так, второе полустишие можно перевести «В самом деле – мир можно завоевать ненароком», что, в общем, гораздо точнее описывает историю «Национального фронта».

Однажды кошка чуть не испортила ирано-французские отношения. То есть ни одно животное о четырех лапах и с хвостом в процессе не пострадало, а виной всему были традиционно острые на язык французские журналисты.

Дело было в 1930-е гг., когда шах Реза Пехлеви искал партнеров среди европейских стран. В течение долгого времени Франция была этакой «третьей силой», пытавшейся нарушить российско-британскую гегемонию в регионе, а Иран в эпоху Резы как раз пытался изменить баланс сил. Сотрудничество с французами было не слишком плодотворным, несмотря на большую прослойку франкофонов в иранских элитах, однако отдельные успехи присутствовали.

Все чуть не испортила французская пресса, которая периодически посмеивалась над иранским шахом. Не читавший по-французски Реза-шах (впрочем, доброхоты всегда найдутся) в 1938 г. отозвал посла из-за газетного заголовка (на фото), где обыгрывалось сходство французских слов «шах» и «кот». В результате главнокомандующему французскими силами в Сирии и Ливане пришлось ехать извиняться.

Движения, из которых разгорелись обе иранские революции, стали реакцией на два разных документа. И если первые протесты Исламской революции выступали против газетной статьи, то дорогу к Конституционной революции проложила эта фотография.

В 1898 г., пытаясь вывести экономику из кризиса, премьер Амин ад-даула пригласил специалистов из Бельгии. В их числе был Жозеф Наус, за короткий срок реорганизовавший работу таможни. Успехи Науса стали поводом для расширения полномочий – он одновременно приобретал политическое влияние и могущественных врагов в торговых кругах Ирана, традиционно связанных с духовенством.

В 1905 г. в дни траура Ашуры влиятельный шиитский авторитет Абдаллах Бехбахани во время проповеди показал публике фотографию с костюмированного бала двухлетней давности (Наус стоит слева в чалме). Он заявил, что, одевшись как мулла, бельгиец оскорбил и духовенство, и пророка, поэтому любой мусульманин вправе убить его. Начавшиеся протесты требовали, среди прочего, отставки Науса и созыва парламента.

Мой любимый тип архитектурного сюжета, показывающий, что многие средневековые сооружения в крупных городах или представляли собой, скажем так, долгострои, или попросту не могли дойти до нас в первозданном виде. Хорошо, что в Дели не пришли Сефевиды, а Надир-шах ограничился масштабным грабежом города, а то не исключено, что минарет украшала бы плитка с типичным иранским «семицветником».

Не менее интересен здесь вопрос трансфера стилей и смешения техник. Гуриды, завоевавшие север субконтинента, вдохновлялись знакомыми им архитектурными образцами (минареты в Джаме и Газне), которые получили здесь локальную интерпретацию и дали начало индо-мусульманскому зодчеству. Столетия спустя Кутб Минар уже сам стал источником вдохновения для башен Бахманидов и Моголов.

May the 4th be with you!
А если кто желает увидеть знакомые по фильмам фразы на персидском, то можно изучить тщательно подготовленный список.

В субботу, 24 мая, Arzamas организует круглый стол «Не только аниме. Современный интерес к Востоку». На мероприятии мы с коллегами, изучающими разные регионы, – Анной Егоровой (Япония), Марией Осетровой (Корея), Аглаей Старостиной (Китай) – обсудим растущий интерес к «Востоку», в чем он проявляется, и что с этим делать? Приходите, будет интересно!

Круглый стол пройдет 24.05 в 14:00 в Кадашевском корпусе Третьяковки, в рамках публичной программы фестиваля Интермузей. Вход бесплатный, но надо зарегистрироваться здесь. Arzamas устраивает много мероприятий на фестивале, в том числе в тот же день, читайте про это в соцсетях Arzamas и Интермузея, все мероприятия публичной программы можно найти по этой ссылке.

Сходил на подкаст к коллеге Борису Орехову, где с большим удовольствием обсудил персидскую поэзию – об этом разговаривать всегда приятно! Обязательно подпишитесь на канал Бориса: в его подкасте всегда интересные темы и гости, да и за пределами разговорного жанра есть масса всего занимательного.

В честь дня филолога рубрика "иранисты пишут по-персидски". Фотография Владимира Минорского с дарственной надписью в благодарность за перевод статьи на персидский.

Ну что, у кого почерк лучше, чем у Владимира Федоровича?

Вряд ли многим известно имя Фрица (Фридолина Маринуса, если быть точным) Кнобеля, который в 1902 г. стал нидерландским консулом в Тегеране. По случаю вступления в должность каджарский шах Музаффар ад-дин подарил ему серого жеребца.

Кажется, имя Антона Севрюгина известно гораздо большему числу людей благодаря его фотографиям Ирана эпохи Каджаров. Этот снимок Кнобеля на подаренном шахом жеребце сделан прославленным фотографом (о чем свидетельствует надпись «Фотоателье месье Антуан-хана» в правом нижнем углу).

История распорядилась так, что в итоге главным героем снимка оказался не консул, не фотограф и даже не жеребец, а конюх! Слева от Кнобеля стоит Реза Мирпандж, позднее известный как Реза Пехлеви. В возрасте 25 лет будущий шах был приставлен к Кнобелю, чтобы охранять посла и присматривать за лошадьми и, как вспоминали сотрудники миссии, очень живо интересовался западной политикой!

Обложившись гаджетами, провели вчера защиту первых иранистов-магистрантов в Вышке! Работы были очень высокого уровня – что, конечно, является заслугой и самих студентов, и их научных руководителей, – а также весьма разнообразны по тематике. Была и средневековая словесность (диалогическая поэма XIV в. и воображаемое прошлое в придворной поэзии), и лингвистическая работа об устойчивости базисной лексики в персидском и диалектах таджикского.

Половина работ передает горячий привет доброхотам, считающим, что у нас в Институте занимаются только классикой: кажется, исследования современной иранской хоррор-литературы, конспирологических теорий середины прошлого века и «тихой революции» 1960–70-х гг. достаточно далеко ушли от времен Очакова и покоренья Крыма Саади и Хафиза.

Остается только поздравить всех причастных (включая себя), а нашим (пока еще) магистрантам можно смело сказать: «До новых встреч!»