С камрадом А.А. (с) в оценке солидарен: текст Полещука хороший, нужный; подобных я для себя в 22-м году как-то больше на русском языке про музыку не углядел (ну может про Шнурова было интересно, но там иная весовая категория). Вообще весь год живу с трудновербализуемым (для меня) чувством, что кончившиеся десятые вышли одним большим подвохом/подлогом; этот текст мою пылкую резкость опровергает: пристань остранения в лице да той же хотя бы группы ил всё-таки облагораживает пейзаж. Под альбом «эффективность» буду в порыве меланхолии кататься на русских поездах, если вдруг регрессия однажды возьмёт верх над рацио — и буду знать при этом, что раствориться в пейзаже не значит не иметь к нему некоторые вопросы; катаясь в июле на русском поезде под Егора Летова, я уже чувствовал себя чернозёмом — но мне по душе, конечно, более субъектно-ориентированные структуры чувств.

Когда-нибудь придётся сформулировать, как с этим жить, а пока вот знатная констатация того, что пиитически клишированный пересказ реальности — не лучший способ усвоить её уроки; даже переварить да (опциально) выблевать будет методом поэффективнее (и не единственно возможным, к счастью).

«“Сочинять больше не нужно, реальность превзошла самый трагический ужас мыслимого зла”. Ошибка. Как раз потому, что реальность стала походить на воображариум дьявола, сочинять — это именно то, что нужно (было) делать. Написать музыку, способную утешить людей или напомнить им об их неприглядности — штука важная. Но этим не получится переиграть зло. Переиграть его можно только на почве выдумки и усложнения реальности, которую это зло постоянно стремится свести к поддающимся манипуляциям бинарностям.

И если уж начистоту: смелость и политическая позиция — совершенно разные вещи. К смелости отдельных артистов (в основном не защищенных буржуазным благополучием) у меня нет вопросов. А вот к политической осознанности вопросов много. Приходит на ум ли хоть кто-нибудь, при вопросе “назовите самого ангажированного оппозиционного мейнстримного артиста”? Нет. Потому что нет осмысленной позиции, максимум, которым они могут похвастать — это смелость высказаться против всего, что “зашло слишком далеко”.

Настоящая ангажированность не потакает абстракциям, а требует конкретных изменений. Это не согласие на компромисс “лучше так, чем никак”, а требование САМОГО лучшего. Не минимум — а максимум <...> Политическая осознанность, друзья, — это осознанность, а не театр добропорядочности. Без неё, как и без формирования нового эстетического опыта, никакой культуры не выстроить».

Товарищ Полещук сделал замечательный текст о том, почему музыка в России после нулевых так и не стала по-настоящему политической, хотя разговоров-то было. Достается на орехи всем. Андеру, который оказался недостаточно гибким и своевольным для энтристских действий. Мейнстриму, который не желал учиться у андера как минимум не держать слушателей за дураков. Всевозможной индустрийной обслуге из разряда бо-бо — и как неолиб в Ресурсной Федерации вообще проник в голову даже тем, кто и с самого начала не был за все хорошее, сегментировав и расчленив их деятельность и ее образ.

Больше всего радует, что в этом всем нет манифестационности, крайне неуместной сейчас — но есть ощутимый призыв перестать беречь свои и чужие грехи. А главное — я давно не читал более острогоумного признания в том, что все мы (вы, они, эти) обосрались, а шанс обосраться чуть менее позорно еще только предстоит поймать.

В целом пора, наверное, сказать что-то и по году - благо, вчера со мной приключилось достаточное количество гирляндного сюра, чтобы сказать себе стоп и идти уже стелить скатерть.

Первое (и очевидное) - одной боли и одного видимого сочувствия недостаточно; дальше этой стадии в роковом двадцать втором я не перескочил. Все постмьюзик-тексты после два четыре ноль два не тянут даже на иллюзию афтершока: так, записоньки недееспособного шута. Зато получилось запустить подкаст: болтать понравилось; слушать и делать напрашивающуюся работу над ошибками - нет. Вышло повторить любимый сюжет Четырёх Поз Бруно - потерять всё и заулыбаться. Получилось не приобрести ничего взамен. Выпал шанс изящно пройти мимо очередных благонесущих институтов. Научился различать на слух песни группы колдплей (неясно зачем, но однажды пригодилось). Удалось выжить - впрочем, во имя чего, по-прежнему нужно себе разъяснять.

В колонке надежд и пожеланий на двадцать третий пусть будет прочерк. На тайм ту би элайф происходящее совсем не тянет - а что неизменно, таковым и будет: 1) пипл а стрэндж; 2) сам хартс а тру; 3) таков Путь. С новым годом.

https://youtube.com/watch?v=tSMKGZ4FoTE

Вчера было 55 лет Чистякову, и смолчать по этому поводу трудно: как-никак, год с поста о человеке начинался. За это время фигура дяди Фёдора стала как-то роднее, что ли; хотя альбом «Полундра» (этой осенью ему было 30, тоже большой юбилей) с каждым новым возвращением к нему в моих глазах падает, лучшие образцы оттуда всё ещё остаются наглядной иллюстрацией той рафинированной злости, которая и может только рождаться в минуты роковые. Поразмыслив об этом, перестаёшь ненадолго сожалеть, что-де у музыки на русском языке праведного гнева не хватает — ведь если хватать его вдруг начнёт, значит, точно спасать нам с вами уже больше нечего. Но, конечно, утешение так себе: рано или поздно и из наших времён новообращённые юродивые возопиют.

https://youtube.com/watch?v=Q2l0IwcfJas

Итоги года-1: альбомы

Скорее не топ даже, а сумма городов, людей и воспоминаний. Осёдлость и обрюзгшие кумиры вперемешку с эмбиентом нетрезвыми беглыми ночами. На память о том, что можно было и так.

Allegra Krieger — Precious Thing
Baldruin — Kleine Freunden
Big Thief — Dragon New Warm Mountain I Believe in You
Carla dal Forno — Come Around
Cate le Bon — Pompeii
Felicia Atkinson — Image Language
Interpol — The Other Side To Make-Believe
Katarina Gryvul — Tysha
Kot Kot — i pni
Loraine James — Building Something Beautiful for Me
Maria BC — Hyaline
Mazzltoff — Синкретизм
Placebo — Never Let Me Go
Shortparis — Зов озера/НОВОЕ НОВОЕ
Slowgold — Kärlek
Sontag Shogun, Lau Nau — Valo Siroutuu
Sofie Birch — Holotropica
Steve Roden — stars of ice
Suede — Autofiction
The Smile — A Light for Attracting Attention
Wilco — Cruel Country
группа ил — эффективность
ИЛЬЯМАЗО — Оранжевая кассета
Костя Карп — выход из тела
Макодзеба — Занавес, заново
пайта — прозрачность солёных ресниц
Света Бень, Галя Чикис — Приём! Смех Зелибобы — Горбонос
СОЮЗ — Сила ветра
...
Роберт Смит — козёл

Раз уж в моём списке оказалось в достатке расхожих вещей, не стыдно упомянуть ещё одну.

У «Мегаполиса» под занавес года вышел концертный альбом, сыгранный в стенах питерских «Подписных изданий». Из материала там — половина прошлого альбома и понемногу из более ранних; как и водится последние 30 лет у заслуженного московского ансамбля, сыграно максимально меланхолично, изящно и текуче — живьём звучит под стать лёгким по звуку и в то же время сложносочинённым последним записям. Под стать ли нынешним дням — вопрос дискуссионный, но, кажется, решаемый: четыре пластинки, выпущенные под мегаполисовским именем с 2010 по 2020 годы, поочерёдно повествовали о старении, видимости оттепели и сумраке — но прежде всего о том, как эти три состояния сосуществуют и в итоге сливаются друг с другом в мучительном контрапункте.

Бытие как фарс (которое Нестеров ещё пытался преподавать в эпоху «Карл-Маркс-Штадта») в итоге приходит к бытию-как-постмортем — а от него к бытию, в котором ничего живого и нету совсем: это мир неоклассической антиутопии, где к последнему альбому остаётся только мёртвый язык поэзии, искромсанный на вольные куски, построк и слоукор вещают довольно догматическим синтаксисом — а забор в солдаты оказывается не более чем повторением вечного сюжета из Уистана Одена. Прошлое искусства не только убаюкивает, но уже и загодя оплакало всё, что мы пока лишь боимся в будущем потерять — и тут задаёшься вопросом, стоит ли слезинка Николая Солодникова того, чтобы быть заворожённым этой выученной беспомощностью.

(Даже понимание подобного расклада не обесценивает для меня последней мегаполисовской десятилетки; во-первых, это красиво, да — а, в-остальных, из существующих чар сна эти, кажется, меньше страдают интенцией к ресентименту: мир, каким его знали, подходит к концу, но даже к чёрту его не пошлёшь, потому что и сам сеттинг-то безнадёжен).

https://megapolismusic.lnk.to/dekabr_spb

Обещание себе быстро вернуться к письму было наивным — но вообще-то пятое число января не самое позднее время понять, что каждая минута возможности слова ценна. Патетично, конечно — и всё же привычка напоминать себе о необходимости отрабатывать собственный дар очень похожа на душеполезную, так вижу.

Сергей Степанов у себя в канале вспомнил, что сегодня др Майкла Стайпа из R.E.M. — а я вспоминаю наш с Мишей довольно поверхностный выпуск подкаста про группу и то многое, о чём я почему-то там не сказал. Например, о моменте, когда участники коллектива из Афин заделались вдруг коллабораторами и продюсерами в дружеских проектах.

В начале девяностых Стайп, к примеру, оказал студийное содействие Вику Чеснатту — музыканту роберт-уайеттовской судьбы, однажды обнаружившему себя недвижимым и умершему в тех самых родных для R.E.M. Афинах (точнее, Athens, Georgia) тринадцать лет назад под Рождество. Но спродюсированные Стайпом на заре девяностых альбомы Чеснатта я опишу когда-нибудь потом, а вместо этого вспомню песню, в репертуаре покойного Вика нравящуюся мне особо.

Была в тех же Штатах такая группа, Miracle Legion, лидер которой Марк Мэлкахи по-стайповски исповедовал поочерёдно джангл-поп, фолк-рок и свой ответ гранжу — а затем и вовсе переключился на некое подобие слэкерства в рамках прославившей его наконец другой уже группы Polaris. Когда у Малкэхи скончалась жена, и Стайп и Чеснатт в мемориальном трибьюте, совмещённом с запоздалым прославлением вдовца, старательно поучаствовали — Чеснатт предсказуемо выбрал гимн немощных телом и духом, но сильных какой-то невыразимой надеждой.

Stay where you are, little man — именно сейчас мне хочется пожелать это каждому из вас. И себе. Мир вокруг нас очень болен — а болезнь это всегда феномен с непредсказуемым исходом. Уже через считанные месяцы после записи Чеснатт битву с собственным самочувствием не выдержит — но стоял он насмерть и много чего оставил; давайте же и мы хотя бы попытаемся удержаться на хлипкой почве.

https://youtube.com/watch?v=79DSOxgpF7U

Под утро (без всякого усилия, сам по себе) вдруг вспомнил, что сегодня 60 лет Леониду Фёдорову. Отметим подробнее, разумеется — тот случай, когда отмалчиваться грешно — а пока напомню себе и всем об одной из самых ранних среди известных науке песен в исполнении именинника. Стихи Майи Борисовой, видимо, примечены в советской газете — не единожды испробованный раннеаукцыоновский метод — но уровень проработки чужого текста и мелодраматизма уже в пятнадцать у молодого человека достаточно впечатляющий.

https://youtube.com/watch?v=zayqxio0G7I

В новогоднюю ночь читали с другом вслух Сорокина. Опыт во всех отношениях любопытный, в том числе потому, что особой любовью к автору и стилю никогда не пылал; разошлись спать где-то в три часа дня, а чтение было сродни странному допингу. Может, подпили изрядно; может, дело в кофе, в неуёмных количествах припитом для стойкости (больше ничего не было), но всю неделю после ощущалась крепкая такая подпитка цинично-ироничным бранным словом. Родным и выбешивающим. Короче, бодрое начало года, неописуемое.

Я почему об этом рассказал: песенное слово Леонида Фёдорова подействовало в августе 2007-го на пятнадцатилетнего меня схожим образом; после первого серьёзного столкновения с «АукцЫоном» в виде альбома «Девушки поют» я два дня ничего больше не мог делать, кроме как напевать и подвывать эту пластинку, даже без музыки, на улице с собой, в магазине с отцом, на кухне за ужином. А надо понимать, что пятнадцатилетний я старательно прятал всю свою придурь, из-за которой в детстве считался себе на уме. Под эти звуки я впервые в недолгой жизни пережил принудительное возвращение к психическим истокам — чтобы стало всё понятно, нужно жить начать обратно. Backwards.

Дальше едва ли было лучше, но подобной силы переживаний уже не случалось. Эти августовские дни растолковали дальнейшее: объяснили, почему песня «Далеко» вдруг стала тотемной у постояльцев «Циферблата» (как говорят) — а ещё помогли принять смерть как будничный медицинский факт и примириться с нулевыми годами в российской культуре. Всё под этот голос — с годами более низкий, бубнящий, с понижающимся альбомным КПД — но я, право, не знаю, что бы лично без него делал, смог ли бы оказаться в нынешней точке своего бытия.

Ненавижу умничать (ибо не умею), но вроде проскакивал тут недавно термин «структура чувства» — а с Фёдоровым хороший повод повторить. Структура в обсуждаемом нами случае для нынешних времён странная, в конце концов — сидишь себе на красивом холме, читаешь Блейка с Введенским и думаешь, что всё уже было. Но фишка Фёдорова вообще-то в другом: он неофит, не блистает умом, но сверкает чуйкой; он безродный иван, бредущий толковать со смертью, вооружившись фонемами друга Озерского и литературой предков, отбираемой исключительно по принципу певучести; он смотрит на ветряные мельницы как на итальянский музей (потому что понимает природу обоих примерно на одном уровне); для него, действительно, medium is the message — эдакий новый библейский Давид, он идёт на переговоры с Голиафом простенько, без вещей, а значит без угрозы. Но, разумеется, с важной претензией (что он не ковёр, не гортензия; впрочем, не только, естественно). И всё как в волшебной сказке, заканчивается перерождением да врастанием в исторические корни. Я очень рад стать тому почти в прямом эфире свидетелем. С юбилеем, Леонид Валентинович.

Пришёл к вам с новостями краткими и не сказать что кому-то нужными.

1. Взялся наконец за «Не надо стесняться» — увесистый томик устной истории поп-музыки на русском последних тридцати лет — и чтиво это ощущается очень своевременным. За год с момента выпуска книги предметы исследования «ННС» подверглись немыслимой прежде эрозии — хотя и тут уже довольно жирным метафорическим шрифтом всё ломает ковид, пусть ещё и не бойня — но натурально мир рисуется какой-то совсем прошлый, что ли; Хлывнюк чуть ли не единственный жёстко отметает саму возможность публикации своего интервью, остальные пока не стесняются: Москва, Киев и Алматы до последнего кажутся равнобедренным треугольником хаотичного шоу-бизнеса (с остриём, конечно же, в первой), а всю часть про девяностые натурально происходят сказочные сюжеты: поэты-песенники прямо на улицах сталкиваются с живой реакцией аудитории и потенциальной клиентурой; финансовые кризисы толкают на назревший переворот поп-игры в пользу перспективной молодёжи; в московских кафешках придумывается будущая группа «Тату», один из многих авторов успеха которой тщетно ищет поддержки антинатовской песни у несуществующего патриотического крыла — и да, за ненагружеными с виду строчками хитов стоят кухонные разговоры долгими ночами, семейные трудности и даже пакетик овсяных хлопьев. В общем, политическое активно равняется личному и наоборот — причём попса отыгрывает роль дикого, но терпимого в условиях трагифарса дарвиновского капитализма, а оставленный за кадром книги русский рок становится заложником своих догматизма и иерархии. В общем, судьба тут в переводе значит не рок, а поп; в 21-м году, когда вышла книга, я бы скорее счёл её энциклопедией очевидностей (некоторые вопросы артистам из числа заданных в 2011-м и правда жесть, даже неоднозначному Фадееву сочувствуешь), чем очень складной и нужной эпитафией, какой она в итоге смотрится сейчас — короче, невероятно грустно и вместе с тем закономерно, что так сложилось всё.

2. Группа «Дванов» продолжает красивый путь в будущее с завязанными глазами: рэпчина снова начинает себя оправдывать, хтонь в клипе тоже совсем не считаю дурной — пусть лучше на мутных хатах наводят сглазу колдуньи из «Ладьи», чем барбер-лоску «25/17» в киноподелках кое-какого модного математика; в конце концов, выбор друзей порой красноречивее, чем что-либо ещё.

3. К слову о выборе пути: полтора месяца сижу без вменяемо работающей техники и представлений, чем заниматься дальше; спасаю пока душу активным чтением — но вечно так нельзя, на днях, возможно, придётся разместить здесь кнопку для донейшена, что мне конечно видится весьма унизительным по гиперсложным для всех временам. Если не придётся — буду рад ещё сильнее, посмотрим. Всем любви и мира.

Время, несмотря на видимую новизну, преподносит по итогу одни и те же подлости: толковой процедуры изгнания из рая не существует — либо оно проводится слишком негуманно, либо не проводится никак. За тысячи лет жизни с мифологемой греха как-то уж научились падающие адаптироваться за предписанной им чертой, особенно если у тебя в кармане десятилетия артистического бэкграунда.

Вот и Марком Козелеком урок предъявленных кейсов о sexual misconduct выучен разве что косвенно: во второй за последние полгода песне (в сравнении с прежним мегаломанством — редкая выдержка) продолжает возвращаться к родному камерному фолку, в целом не изменяя проявившейся к старости привычке нудно рассказывать о житье-бытье. Спесь, конечно, поубавилась — но вот же, не бессрочный бан, а отпуск без конца; не изоляция, а временное домоседство из-за тиннитуса (так примерно в тексте). От рисуемой Козелеком идиллии лично мне как-то даже страшно: удит рыбу; вспоминает умершую пассию; любит новую; чувствует себя комфортно ноунеймом с тысячей просмотров и домашним совсем продакшеном. Хрен знает, в чём тут толковая мораль — шесть с гаком утра, я смотрю в окно на снег и внимаю бывшему кумиру, к которому и приближаться-то могу лишь потому, что я не в зоне его поражения (разве что слушательского, эта-то зависимость и смущает). Мне стыдно. Да и песня будто бы ничего.

https://www.youtube.com/watch?v=CzAmWQB1qSQ

Ещё одно евангелие от Марка, но другого: этот имел смелость вовремя оставить сцену. Как задумаешься — не жизнь, а горькая высшая математика: прощальный альбом Марк Холлис выпустил в 43, отдал богу душу в 63, а герою одной из последних его композиций на момент смерти едва исполнилось двадцать. Такой вот треугольник чисел.

Про Роланда Лейтона написано так: поэт, участник Первой мировой. На фотопортретах — задумчивый взгляд и щетинистые усы. Но это его настоящее, будущее было таким — оба его друга тоже не переживут эту войну. На надгробии Лейтона — собственный стих-недоумение насчёт того, что цветы должны быть синие, но почему-то обагрились кровью. Читать такое на сером камне как факт ещё страшнее, чем сами строчки: тупая бойня обесценивает всякую синестезию.

И вот, спустя десятилетия Холлисом сочинился музыкальный мемориал, ничуть не слабее когда-то кем-то другим вживую выгравированного. Двадцать два слова, из них двенадцать повторяют одно и то же: «And here I lay // And here I lay // Here I lay now». Здесь я лежу. Униформа серая. Цветы кровавые. Вопросов больше нет — как и ответов с рассветами.

На днях исполнится 25 лет альбому с этой сюитой. С тех пор мир прожил одну с четвертью жизнь лейтенанта Лейтона, потерял Марка Холлиса — и проводил в землю бесконечный сонм тел неназванных, но схожей тоскою звучащих. And here I lay.

https://www.youtube.com/watch?v=CFI0aPAQ7JM

Пару месяцев назад возмущался тут по поводу омолодительных музыкальных процедур Джона Кейла (не путать с Дж. Кейджем и Дж. Дж. Кейлом!) — и, надо признать, зря возмущался-то.

Сегодня ночью вышел Mercy, первый за декаду альбом восьмидесятилетнего музыканта; целиком послушать я его не могу, т.к. продолжаю выходить в Интернет с полена — но свежайший клип приценить получилось. Видео наследует генеральной линии ностальгических видеорядов, начатой десять лет назад камбэком Боуи и от которой лично я будто чутка устал: сентиментальный променад по мегаполису с поверх наложенными фотокарточками молодого Кейла, на отдельных из которых он до смешного похож на Сергея Курёхина. А звучит... тоже лет эдак на двадцать возрастом, притом что голос Кейла, ещё в шестидесятых стартовавшего с The Velvet Underground и развернувшегося в самостоятельную единицу не меньше полувека назад, перепутать, разумеется, совсем не с кем.

Конечно, радостно наблюдать персону такого калибра в числе очень даже живых — и дело не только в радости от фиксации медицинского факта: на альбоме ещё и внушительный как минимум количеством пунктов список соучастников в диапазоне от Weyes Blood, Д. Хайнса, Actress и т.д. и т.п. вплоть до пары неразлучников из Animal Collective. Собирал такую команду старожил кропотливо: многих встретил на юбилейном трибьюте первому альбому VU, вылавливал всех не по почте, а буквально за ручку — ещё до ковида. Так что должен выйти толк; с доступной мне сингловой дистанции выглядит заявкой на альбом месяца.

https://youtube.com/watch?v=U7lt-jmxZ54

Обсуждают тут нынче выброшенную в свободный доступ книжку «Песни в пустоту» про (как бы) затерянных андер-персонажей девяностых. Не буду ни ссылаться на рефлексию по поводу (а в откликах этих совершеннейший ужас-ужас; читаешь и думаешь: а ведь неплохо я сам пишу даже в минуты бреда в сравнении с такими отзывами), ни задвигать телегу про случившиеся после печатного дебюта книги в 2014-м тектонические сдвиги (опять про себя в скобках: я несколько лет потом не слушал «Химеру», потому что она стала дико модная; было двадцать прослушиваний, стало две тысячи, фак-фак-фак) — но вместо этого отчего-то захотелось вспомнить группу из числа более-менее современных и по совместительству уже вышедших на покой. У неё тоже были песни, и были они в пустоту. «ОбщежитиЕ» называлась.

Недавно тут гельичдугин взболтнул, что хипстеров-де нет, а вместо них молодые людишки, которых только направь, а они уж и ружья как пирожки разберут. Ну, взболтнул старый хер и взболтнул — но мне вдруг подумалось, что это, в общем-то, идеальное описание сюжетного ландшафта «ОбщежитиЯ». Одна из главных песен группы начиналась с того, что вот есть такие Олег и Ольга, им слегка за двадцать, они буквально не знали друг друга до этого лета (или зимы, весны, без уточнения): она в общепите работает, он — в колл-центре и довольно маскулинно выёбывается; оба не прочь послушать радиохед и поцитировать поп-цитатники. В итоге она внезапно зовёт его жить в какой-то дремучий лес — и вероятность того, что он пойдёт за ней следом, она ну такая, ненулевая. Другие персонажи песен крали ночью Богородицу, стреляли в министра и т.д. и т.п.; между делом была ещё шуточная песня «Indie» в качестве (само)высмеивания: бас как у группы Interpol, гитары на уровне груди, инди-хуинди, инди-хуинди.

Я был на одном из последних концертов «ОбщежитиЯ» в январе 2014 года; долго собирался, несколько лет, а вот выплыл как вовремя — вечером в среду после обеда к сцене «Китайского лётчика Джао Да» (тоже не мог тогда представить, насколько широко развернёт этот клуб последнюю букву латинского алфавита спустя «эти восемь лет»). Воспоминания о событии через расстоянье почти-декады, естественно, уже отдают ложной памятью, но выглядят так — будь Ю. Высoков и Ко поставлены в условия не 1919, но хотя бы даже 1925, допустим, года, с задачей по выковыванию из хипстера нового советского человека они бы совладали: тогда что en masse культурою и алкалось, так это побросать с парохода современности всех лишних (великодушно оставляя на борту, в данном апдейте-случае, Достоевского, «ГрОб» и Платонова), но без особого руководящего понимания, куда дальше плыть-то. От собственной эпохи «О-Е» оставили неироничным, кажется, только главный подспудный страх жителя мегаполиса: под песню «Хлопок», которая описывала чувства отдельно взятых людей в московском метро за пару секунд до недатированного взрыва, я на том концерте так расчувствовался, что вспомнил, как ездил с родителями в подземке в марте 2010 года, за день до жутких событий; уехали мы из столицы не помню уже когда, то ли тем же вечером, то ли следующим утром — это, разумеется, важный нюанс, но touching from the distance безусловно чувствуется, какого бы огромного размера дистанция ни была. Печенье мадлен, пропитанное ядом новичок: такое ровно ощущение осталось от живой версии песни длиной в целых восемь минут.

Что произошло дальше в 2014 году, мы знаем. То, что произошло с группой «ОбщежитиЕ» в 2014 году, никто не понял. Вышла хиппи-песня на английском. Был анонсирован альбом «Ни слова о любви», в котором все слова (судя по утекшим двум-трём песням) — ровно о ней. Альбом не вышел — и, в отличие от позапрошлого, который пролежал на полке около трёх лет — кажется, так и не был закончен. Очевидным стороннему наблюдателю должен был видеться не то что даже идейный раскол, а некое сознательное удержание на почтительном расстоянии от ядерной кнопки (правда, никто, включая пытавшегося подступиться по горячим следам к теме меня, это до уровня большого текста не проговорил). Басист Дмитрий Меркулов поиграл пару лет в группе Михаила Енотова «Или», уже не стеснявшейся (почти исключительно за кадром песен, кажется) ни выражений, ни своей фрондёрской позиции к ковидной истории, ни... и так далее, и тому подобное. В общем, в начале десятых группу «ОбщежитиЕ» никто не понял — а в начале двадцатых уже и условно свои бы даже не кивнули: в их глазах произошло нагляднейшее дезертирство, чудовищная ошибка, где-вы-были-когда-мы-все-были-за-колхозы. Эпохи разные, а react приблизительно один: если не прокляты и забыты, то исторгнуты и отвергнуты.

Лучшим, как я уже проболтался, мне видится в невеликом наследии группы (хотя как невеликом: пара миньонов и три альбома, один из них двойной) тот, что лежал на полке пару лет. «Никто не прожил жизнь дерева» был полон той психоделической утопии, какую российский песенный мир потерял вместе с Летовым — правда, у эпигонов всё вышло более анемично, иначе и быть не могло; они изящно отыгрывают роль первых вторых, а не вторых первых. Сначала кажется: просто неловко зудят на устах достоевские вопросики (пойти в ад за любовь к шоколаду, как вам такая нравственная дилемма?), но где-то к финальной трети альбома вдруг выясняется, что никто не тварь, но в то же время и вмешиваться в ход истории этот никто либо права не имеет, либо тупо бессилен; в этой осени никто не виноват, не виноват, ты уехал в Петербург, а приехал в Ленинград, но тебя максимум пара миллионов, а оставшаяся сотня стоит на полустанке и смотрит, как за худшим проносится худшее. «Седое пепелище медленно остаётся».

Вот эту-то песню, про пепелище, на ночь глядя и послушаем. Страшная она: там текста примерно на минуту, оставшиеся три пронзительно звучит электроорган («как у группы Interpol», песня Next Exit — вот и попались). С каждым годом я всё меньше понимаю, как можно, ужасаясь образам бездны, со временем начинать от неё благоговеть — но всё больше прозреваю, в какую пустоту эти песни. «Я новые краски хотел сберечь для холста, а выкрасил ими ряды пограничных столбов». И дальше: командир дал приказ играть восемьсот аккордов в час. Никакого интернета нет. Я больше не буду гореть, только тлеть, тлеть. Сбылось. Здесь мы будем жить.

В день 85-летия Высоцкого почему-то активно прильнул к наследию другого артиста, масштаб которого всё не хватало силы толком оценить (попутно выяснилось, что год назад у него умер ещё один сын; судьба та ещё трагифарс-плутовка, конечно) — и вдруг пришло в голову, что они, Кейв и Владимир Семёныч, как-то легко и непринуждённо монтируются друг с другом. Городская пролетарская, но при этом абсолютно авторская эстетика; ответы на вопросы зала как отдельный жанр эссеистики; оба — люди мира, не привязанные к чему-то, ну кроме может своего аккуратно заточенного под круглосуточно повышенный КПД эго; в конце концов, пик проблем с собственными демонами пришёлся у обоих на возраст чуть за сорок. Младший современник, правда, выжил — и посвятил своей маленькой победе над умираньем альбом, который я этим вечером взахлёб слушаю.

А в клипе на одну из лучших песен оттуда, конечно, происходит полное безумие (Джарвис Кокер на расстоянии кадровой склейки от Бликсы Баргельда, мечта жеж). И так и эдак гуглю, но всё ещё не верю в достоверность локации; очень похоже на скабрезность в духе «Бората» задолго до «Бората». Если как-то умудриться забыть, что дело было в 2001-м, смотрится странновато, конечно — но очень надеюсь, что люди делали исключительно любя и не ведая, а Николас наш Эдвард с неиронично-искупительным туром и до Алматы доедет когда-нибудь, и вообще проживёт ещё хотя бы парочку новых творческих жизней.