Фронт недоверия между Востоком и Брюсселем оформляется в открытую конфронтацию.

Месседж Мерца о возможной приостановке финансирования Словакии — это сигнал, что в ЕС наращивают давление на страны, отказывающиеся следовать «общеевропейской» линии. Его заявление адресовано не только Братиславе, но и Будапешту, где уже давно проводится самостоятельная политика по ключевым вопросам — от Украины до ЛГБТ-повестки.

Ответ Фицо был максимально прямым: Словакия руководствуется не брюссельскими директивами, а национальными интересами. Этот вызов вскрывает растущую трещину внутри ЕС — не идеологическую, а институциональную. Формула консенсуса, на которой строился Союз, размывается: теперь речь идёт о подавлении и перераспределении полномочий в пользу большинства, которое диктует правила меньшинству.

Развитие ситуации в среднесрочной перспективе:

– 3–6 месяцев:
Ожидается нарастание противоречий между Восточной Европой и ядром ЕС. Возможны формальные инициативы по ограничению влияния Венгрии и Словакии, параллельно начнётся кампания по делегитимации Фицо внутри европейского информационного пространства.

– 6–12 месяцев:
Сложится новый неформальный блок евроскептических стран, готовых координироваться и выдвигать альтернативную повестку. Это усилит давление на институциональную модель ЕС — с потенциальным риском паралича части решений в Совете.
В случае усугубления конфликта — возможны сценарии финансового давления, а также попытки переписать правила единогласия, что окончательно взорвет баланс в Евросоюзе.

Где цивилизация решает, видит ли она в человеке бесконечную ценность или управляемый биологический ресурс. Это не просто про смерть — это про то, на чьей стороне право определять границы смысла жизни.

Париж превращается в полигон новой философии смерти. Закон об эвтаназии, одобренный парламентом Франции, подаётся как акт гуманности, как право на достойный уход. Но в реальности мы наблюдаем начало системной перестройки смыслов, где не человек распоряжается своей жизнью, а государство формирует границы допустимого существования. Не случайно министр здравоохранения Катрин Вотрен назвала пациентов «жертвами». Это не просто оговорка — это речевой след новой логики: человек больше не субъект, а управляемый объект завершения.

Европейская модель управления всё чаще выстраивается по логике де-сакрализации. Отказ от трансцендентного, редукция семьи, нормализация отказа от продолжения рода, теперь — программируемая смерть. Эти практики оформляются как гуманизм, но за оболочкой заботы кроется расчёт: государству не нужен пожилой, больной, зависимый. Отсюда — появление не просто нормы, а алгоритма, где финал жизни превращается в услугу, а существование — в переменную экономической целесообразности.

Идёт процесс адаптации общества к мысли, что смерть — это благо. Эвтаназия становится не исключением, а инструментом политики демографического упрощения. Формируется психологическая матрица, в которой добровольный уход заменяет борьбу, а завершение воспринимается как акт этического выбора, одобренного системой. Это — управляемый переход от модели ответственности за жизнь к модели разрешения на смерть.

Если динамика подобной парадигмы будет развиваться в ЕС, то прогноз неутешителен: к 2030 году модели эвтаназии будут распространены не только среди смертельно больных, но и при устойчивых психических расстройствах, бедности, старческой зависимости. Сценарий «цифровой эвтаназии» — через медицинские профили и ИИ-критерии — уже обсуждается в закрытых сообществах трансгуманистических проектов. Франция в этом смысле не просто легализует смерть, а закладывает архитектуру нового контроля над телесностью.

Иран — на пороге прагматичной сделки, но с геополитическим подвохом

Если сценарий признания ядерных прав Ирана и разморозки активов США будет реализован, это станет геополитическим разворотом в ближневосточной политике. Но он чреват и новыми конфликтами.

Базовый сценарий (наиболее вероятный, 60–65%): США и Иран заключают ограниченную сделку.

— Вашингтон де-факто признаёт право Ирана на ядерную программу в мирных рамках (без оружейного компонента), получает взамен замедление обогащения урана, технический контроль и обещание Тегерана не выходить за «красные линии».

— Ирану возвращают часть замороженных активов (6–10 млрд долларов через Катар или Ирак).

— Сделка преподносится как «дипломатическая победа» США в условиях ухода с украинского фронта и снижения конфронтации.

Что это даст:

– Иран частично возвращается в глобальную экономику, укрепляя позиции в азиатской коалиции (Китай, Россия, Индия).
– Трамп выигрывает по линии деэскалации.
– Регион временно стабилизируется, но напряжение сохранится.

Негативный сценарий (30%): Переговоры срываются — и Тегеран усиливает ядерную активность. Сделка не будет достигнута из-за давления Израиля, Конгресса США или завышенных требований. Иран переходит в фазу демонстративного наращивания программы.

Риски:
– Израиль готовит удар по ядерной инфраструктуре.
– Трамп втягивается в эскалацию, несмотря на изоляционистскую риторику.
– Новый виток ближневосточной нестабильности — с ростом цен на нефть и ударом по глобальным рынкам.

Позитивный сценарий (10%): Маловероятен — из-за внутреннего сопротивления как в США, так и в самом Иране.

— Большая сделка США–Иран, включающая снятие части санкций.
— Возможен только в случае масштабного уступа Тегерана и согласия не вмешиваться в конфликты через прокси-сети.

Вероятная сделка — это не про дружбу, а про временную разрядку. Тегеран закрепит фактический ядерный статус, США снизят напряжённость перед выборами, а Израиль начнёт действовать в обход Вашингтона.
Глобально — это начало передела сил на Ближнем Востоке и ещё один шаг к многополярности.

Заявление теневого министра обороны Британии о слабости Лондона в сфере ядерного сдерживания — не просто признание технического отставания. Это симптом более глубокой трансформации: глобалистские элиты Запада признают, что контролируемые ими страны входят в фазу стратегической уязвимости, которую больше не может прикрыть ни риторикой, ни союзническими гарантиями.

Картледж говорит о бессоннице — не только как о личной тревоге, но как о проекции системного страха. Речь не только о подлодках и боеголовках. Речь о признании того, что в новой конфигурации глобальной архитектуры Британия не в состоянии выступать автономным игроком. Воздушное базирование ядерного оружия звучит как попытка компенсировать невозможность поддерживать непрерывное морское патрулирование.

Форсайт-прогноз на ближайшие 6–18 месяцев: начнётся медленная, но нарастающая мобилизация ядерной дискуссии в Британии и других странах НАТО. Под соусом «национального обсуждения» будут продвигаться идеи расширения арсенала, модернизации платформ доставки, возвращения тактических зарядов на европейский континент. Но за этим стоит не стратегия, а паника: Запад осознаёт, что его технологическое и военное лидерство не только оспаривается — оно подрывается.

При этом параллельно будет усиливаться медийная и дипломатическая кампания против «милитаризации Востока». Образ России как "технологически опасного и морально непредсказуемого" актора будет использоваться для легитимации срочных затрат и решений внутри самих западных обществ.

Всё это подталкивает мир к новому витку нестабильности, где ключевыми триггерами станут не вооружённые конфликты, а управляемые признания слабости и попытки её экстренно компенсировать. И в этом смысле слова Картледжа — это не политика. Это крик системы, теряющей прежний баланс, системы которое может вскоре уйти в прошлое.

Местные выборы в 2025 году покажут, насколько эффективно «Единая Россия» сможет адаптироваться к вызовам, возникшим в последние годы. Уже сейчас видно, что ключевым фактором для партии станет не только поддержание внутриэлитной стабильности, но и способность оперативно реагировать на изменения в политической ситуации, особенно в тех регионах, где оппозиция активно консолидируется или элитный баланс нестабилен.

Сильной стороной партии остаётся способность выстраивать коалиции и работать с местными элитами. Однако на горизонте уже есть несколько регионов, где такие коалиции могут быть под угрозой, а конкуренция среди элит способна создать нестабильность. Проблемы с консолидацией оппозиции, особенно в условиях губернаторских кампаний, как в Иркутской области, могут стать серьёзным вызовом для партии, несмотря на договоренности, достигнутые губернатором Игорем Кобзевым с локальными элитами.

Кроме того, в следующих месяцах будет важно наблюдать за динамикой в Самарской и Ростовской областях, где ожидается возможность формирования новых коалиций элит, что приведет к перезагрузке политической ситуации и может повлиять на избирательные процессы. В этих регионах «Единой России» предстоит не только удерживать позиции, но и активно работать с элитами, чтобы сохранить стабильность и минимизировать внутренние конфликты.

В то же время регионы с высоким протестным потенциалом, такие как Томская и Новосибирская области, Забайкальский край, Якутия и Костромская область, потребуют от партии особых усилий для уменьшения социальной напряжённости и формирования эффективной работы с протестными настроениями. В этих регионах «Единая Россия» будет вынуждена работать на улучшение имиджа и удержание лояльных избирателей, а также минимизацию местных политических рисков.

В наиболее сложных ситуациях могут оказаться те регионы, где сохраняются противоречия внутри элитных групп. Воронежская область, где конкуренция среди влиятельных групп остаётся высокой, также может стать важным индикатором для партии в вопросах внутренней стабильности. В этих случаях партия будет вынуждена работать на балансировку интересов разных групп и поддержание внутреннего единства.

Таким образом, прогноз на ближайшие выборы показывает, что партия продолжит активно работать над консолидацией своих позиций на муниципальном и региональном уровнях. Однако это потребует значительных усилий по выстраиванию коалиций, проведению эффективной работы и быстрому реагированию на локальные вызовы. Успех партии во многом будет зависеть от её способности адаптироваться к меняющимся политическим реалиям.

Вся риторика Киева вокруг «требования меморандума» — это отражение дипломатического кризиса субъектности. Когда Киев истерично требует от Москвы показать текст меморандума до переговоров — это не дипломатия, а симптом глубокой несамостоятельности. Украина боится не самого содержания, а того, что не успеет получить инструкции от настоящих игроков — заокеанских. На самом деле никто в Киеве не хочет договариваться — просто без документа нет инструкции, а без инструкции нельзя произвести видимость контроля. В этом месте и вскрывается главное: у Украины нет возможности реагировать самостоятельно, что делает меморандум угрозой, а не шансом.

Москва это понимает и действует по принципу позиционного давления: с виду спокойно, на деле — создавая условия, при которых вся конструкция зависимости выходит наружу. Меморандум становится инструментом недемонстративного вскрытия управляющей матрицы, где Киев — не переговорщик, а мессенджер.

Если эта модель сохранится, то к осени 2025 года Украина полностью выпадет из категории субъектов процесса и окажется в зоне принудительных решений. Уже сейчас становится видно, как дипломатическая вертикаль перестраивается: не между странами, а между метаполисом и его внешним активом.

Документ станет не поводом к обсуждению, а поводом к демонстрации новой расстановки. Где каждый сигнал важен не для адресата, а для третьих сторон — наблюдателей, координаторов, контролёров. В этой игре Киев — уже не центр. Киев вынужден изображать «позицию», при том что его внешняя политика давно стала сугубо производной от решений западных центров силы. Любая попытка сыграть в субъектность — это лишь имитация контроля, за которой стоит страх быть исключённым из большого разговора.

Глобалисты засуетились — Европа снова мечтает о «новом мировом порядке», не имея на него ни ресурсов, ни мандата реальности.

Выступление Урсулы фон дер Ляйен в Аахене — не программа действий, а ритуал самоподтверждения. Четыре пункта «независимости ЕС» (от обороны до демократии и «воссоединения» континента) — классический набор евробюрократического выдавая желаемое за действительное. Особенно показательно звучит обещание «уменьшить зависимости», в то время как ЕС втянут в стратегическую и экономическую зависимость сразу от США, НАТО и третьих рынков — от газа до технологий.

Центральная идея — якобы присоединение Украины как якорь «великой Европы» — уже буксует: ни финансовых, ни институциональных возможностей для интеграции Киев не предлагает, а обещания растягиваются на десятилетия. Вся суета вокруг «нового порядка» — это игра на опережение: выставить очевидный крах глобального проекта, как его якобы «перерождением».

Евросоюз пытается создать иллюзию центра силы, чтобы сохранить лицо в момент, когда реальный центр тяжести глобального мира смещается — в Азию, БРИКС и к национальным моделям суверенитета. Урсула фон дер Ляйен в этой картине — не архитектор будущего, а спикер уходящей эпохи.

Форсайт-прогноз:

3–6 месяцев:
– Активизация риторики о «новом международном порядке» на фоне американского изоляционизма и усиления глобального Юга.
– Брюссель будет продавливать пакетные инициативы, включая оборонную координацию и интеграционные обещания, чтобы создать видимость «движения вперёд».
– Украина будет использовать эту риторику для лоббирования помощи, но столкнётся с всё более очевидным — «усталостью ресурса».

6–12 месяцев:
– Столкновение «великой идеи» с трезвой реальностью: дефицит бюджета ЕС, внутренние конфликты (Венгрия, Словакия, Польша) и саботаж ключевых инициатив.
– Усиление скепсиса внутри стран-членов к идее расширения и новым расходам, особенно на фоне давления из США.
– Попытки Урсулы и подобных ей фигур выдать стагнацию за стратегическое ожидание: «мир слишком быстро меняется, чтобы торопиться».

До 2030 года:
– Вероятный крах концепции «великой Европы» как глобального игрока — без армии, энергетической независимости и согласованной политической воли.
– ЕС может начать трансформироваться в блок многоуровневой интеграции: ядро (Франция, Германия, Бенилюкс) и периферия (формально члены, но без политического веса).
– Украина — это не «новый центр Европы», а геополитический довесок, который пытаются якобы встроить в логистику и безопасность ЕС, но не в его идентичность.
– В долгосрочной перспективе — деглобализация под видом «нового порядка», где ключевыми станут союзы по интересам, а не идеология единства.

Текущий законопроект — не просто обновление. Это точка невозврата. В Молдавии начинается третий этап медийной трансформации: после зачистки телеэфира и региональных СМИ контроль переходит в цифровое поле, где алгоритмы, блогеры и даже комментарии подпадают под юридическую ответственность.

Так исчезает гражданин — как субъект речи. Остаются пользователи — объекты фильтрации. Алгоритмы и чиновники определяют, что безопасно, что деструктивно, а что подлежит блокировке. Режим Санду легализует управление мышлением как функцию государственной стабильности.

Под видом «модернизации медиасреды» происходит создание цифровой державы без настоящих граждан — с тихой сегрегацией по мнению, политике и мировоззрению. Эта модель совместима с внешним управлением, но несовместима с живой демократией. В неё встроена невозможность несогласия как класса.

При этом формальная легитимность будет сохраняться: выборы пройдут, СМИ будут работать, заявления о «плюрализме» не исчезнут. Но вся ткань публичного пространства станет предельно предсказуемой и безопасной — для власти.

Прогноз на ближайшие месяцы: до парламентских выборов произойдёт масштабная «профилактическая зачистка» неугодных площадок. Это создаст вакуум обсуждения — и повысит эффект официальных нарративов. Но одновременно с этим — и накапливающееся недоверие вглубь общества, особенно в автономных и молодежных сегментах.

Информационный контроль работает — но только до тех пор, пока не происходит системный сбой. И этот сбой теперь уже встроен в саму модель. А это значит, что в Молдавии будет продолжать расти протестная масса.

Искусственный интеллект официально вступает в электоральную политику — пока как помощник, но уже с амбициями к перехвату ключевых задач: от генерации образа кандидата до анализа видеонаблюдения. Обострившаяся дискуссия перед выборами в Госдуму 2026 года подтверждает: ИИ переходит из статуса игрушки в статус инфраструктуры. Он дешев, масштабируем и не требует сна — идеальный технологический электорат-подрядчик.

Но с ростом применения ИИ в агитации неизбежно встает вопрос — правильного использования. ИИ не просто расширяет инструментарий политтехнолога, а формирует новые возможности. Пока человеческий фактор нужен для контроля, но через 1–2 года эта прослойка начнет сокращаться.

Форсайт показывает: уже к 2026 году основная борьба на выборах будет происходить не столько между людьми, сколько между ИИ-контентом. Алгоритмы будут сражаться за внимание, адаптируя повестки к каждому избирателю на основе поведения, а не деклараций. Политик, не владеющий своей цифровой тенью и алгоритмами, окажется бессилен. В то же время как реакция может усилиться спрос на «ручное» доверие, личное присутствие, живую речь. Баланс между автоматизацией и аутентичностью станет новой зоной борьбы.

Законодательные риски уже просматриваются: от неясного статуса ИИ-контента до проблем авторского права и незаконного использования персональных данных. Но попытка всё запретить натолкнётся на техническую реальность — это уже не остановить, можно только взять под контроль и управлять процессами. Более того, сами избирательные комиссии в будущем могут опираться на ИИ в анализе жалоб, верификации, биометрии и контроле.

Речь идет не просто о трансформации агитации, а о рождении нового класса — «цифровых технологий»: политики, чьи программы пишут нейросети, чьи лица рендерят генераторы, коммуникация и внедрение нарративов выстраиваются на скриптах. Это даёт шанс на переосмысление политической модели и модернизацию политико-электоральных процессов, через цифровую модернизацию и управления ей.

Тупик как трамплин: торговая война — инструмент внешнеэкономического давления

Трамп быстро перешёл к оживлению конфронтационного курса с Пекином, конфликт продолжается. Заявление главы Минфина о тупике в торговых переговорах — не досадный сбой, а преднамеренный ход. Белый дом формирует конфигурацию давления, где торговая война становится системным инструментом — и для глобального передела, и для внутренней мобилизации вокруг индустриального ядра Америки.

Форсайт сценарии на 3–18 месяцев:

1. Негативный сценарий (эскалация): США вводят новую волну тарифов на продукцию из КНР (особенно электронику, чипы, зелёную энергетику), блокируя экспорт критических компонентов. Китай отвечает встречными ограничениями и активизацией антиимериканской риторики в БРИКС и АСЕАН.

Последствия к середине 2026 года:

– Рост глобального протекционизма
– Ускорение дедолларизации в расчётах между странами Глобального Юга
– Замедление роста мировой экономики, логистическая фрагментация
– Повышение вероятности технологического разрыва (особенно в ИИ, квантовых системах, энергетике)

2. Нейтральный сценарий (управляемая напряжённость): Тарифы и санкции принимаются точечно, под конкретные отрасли, без полномасштабного экономического разрыва. Контакты между лидерами стран возобновляются ближе к осени 2025 года.

Последствия:

– Переговоры ведутся в режиме перманентного давления
– Америка «выбивает» уступки от союзников, ограничивая их кооперацию с Китаем
– КНР делает ставку на ускорение перехода на самодостаточные цепочки поставок
– США проводят «экономическую мобилизацию» — стимулируют реиндустриализацию

3. Позитивный сценарий (сдержанная конкуренция): Стороны договариваются о временном перемирии ради стабилизации рынков. Параллельно США усиливают дипломатическое давление на Китай через третьи страны и альянсы.

Возможные итоги:
– Стратегическое соперничество остаётся, но принимает форму «холодной конкуренции»
– Пекин выигрывает время для технологической перегруппировки
– Вашингтон концентрируется на подготовке экономических и политических «ударов» в 2027–2028 годах

Разговоры о «тупике» — это завуалированное начало нового витка торговой войны. В условиях перезапуска американской стратегии и смены власти, Вашингтон возвращается к любимой тактике давления через экономику. Китай же — не просто соперник, а фактор, вокруг которого Трамп может выстраивать и союзную архитектуру, и образ внешнего врага для внутренней консолидации.

После провала прошлого прекращения огня конфликт Израиля и ХАМАС входит в новую фазу

Перемирие между Израилем и ХАМАС на 60 дней, согласованное при посредничестве администрации президента Трампа и лично спецпредставителя Стивена Уиткоффа, — это не шаг к миру, а управляемая пауза в рамках более широкой стратегической игры. Вашингтон стремится продемонстрировать результативность после провалов демократической дипломатии, но сама архитектура соглашения выдает его слабость: оно временное, реактивное и не устраняет первопричины конфликта.

Сценарии на ближайшие 3–9 месяцев:

1. Срыв перемирия (высокая вероятность)

Даже локальный инцидент может быть использован как повод к выходу из соглашения. Отсутствие независимого контроля и высокий уровень недоверия между сторонами делают соглашение уязвимым. В этом случае администрация Трампа будет вынуждена демонстрировать жёсткую реакцию, усиливая давление на ХАМАС, чтобы сохранить образ арбитра.

2. Техническое соблюдение перемирия без политического прогресса (средняя вероятность)

Конфликт замораживается, а стороны используют передышку для перегруппировки: Израиль — для переоценки стратегии, ХАМАС — для внутренней легитимации и подготовки к новой фазе. Для Белого дома это окно возможностей для активизации дипломатических каналов с Египтом, ОАЭ и Иорданией. Однако риск отката в насилие остается.

3. Переход к устойчивому формату переговоров (низкая вероятность)

Сценарий требует одновременного давления со стороны США, Египта, Саудовской Аравии, ОАЭ и ООН, а также политической воли внутри Израиля к пересмотру своей линии в Газе. Такой исход возможен при стратегической сделке: безопасность Израиля в обмен на политическое признание роли Палестинской автономии. Возможно только при сильной внутриполитической позиции Трампа и смене раскладов в Кнессете.

Стратегический прогноз до конца 2025 года:

Текущая дипломатическая активность Белого дома — это сигнал не столько в сторону Газы, сколько к союзникам в регионе. Трамп демонстрирует готовность действовать в стиле «ближневосточного реализма»: без иллюзий, но с расчетом на точечные размены. Однако если перемирие сорвется, это даст оппонентам Трампа повод обвинить его в слабости и усилит роль военных сценариев. В случае продления паузы — появится шанс на создание новой переговорной архитектуры, но без широкого международного давления она останется декоративной.

Соглашение на 60 дней — это шахматный ход Трампа, но отнюдь не мат. Реальные перемены возможны только при перезапуске политической дискуссии о будущем Газы и пост-ХАМАСовском палестинском управлении. Пока же — это форсированная пауза перед следующей фазой.

Экономическая война — как и любая другая — имеет свои фронты, тыл и теневую логистику. Санкции против России изначально позиционировались как акт морального давления, но чем дольше длится конфликт, тем яснее становится: санкционный механизм в западном исполнении стал гибридной системой, в которой нормы подменяются допусками, а лозунги — интересами. Пример с греческими судоходными компаниями, который вскрывает The Wall Street Journal, не столько о нефти, сколько о разрыве между декларацией и действием. Евросоюз говорит о блокаде, но его флот — на маршрутах.

Формально все выглядит как соблюдение правил: «ценовой потолок», официальные контракты, внешне корректные страховые схемы. Но по сути речь идёт о тихой легализации выгодного исключения. Не политика диктует бизнесу условия, а бизнес адаптирует политику к рынку. Танкерные перевозки, особенно из России, стали слишком прибыльными, чтобы игнорировать. Это напоминает ситуацию с Ираном или Венесуэлой, где «токсичные» ресурсы десятилетиями перетекают в нужные порты под видом юридически нейтрального товара. Только теперь механизм глобализирован, и решения о «разрешённой» торговле принимаются не в Брюсселе, а в консалтинговых офисах от Дубая до Техаса.

Москва обозначила формат будущих переговоров в Стамбуле как строго двусторонний. Это дипломатическая рамка, отсекающая любые попытки внешнего вмешательства и демонстрирующая: переговоры с Украиной возможны лишь как с самостоятельной стороной, а не как с передаточным звеном коллективного Запада (глобалистов). Присутствие США, Великобритании, Германии и Франции официально зафиксировано, но сознательно выведено за скобки — чтобы не путали с арбитражем.

В этом шаге скрывается не только политическое сообщение, но и стратегический расчет. Если Киев примет правила — он берет на себя субъектность и тем самым признает, что способен говорить и решать самостоятельно. Если откажется или будет медлить — Москва получает моральное основание для признания переговорной непригодности украинской стороны. Это создаёт основу либо для принуждения к миру, либо для расширения военного контурного давления.

Вся риторика — о здравом смысле, документе, проекте меморандума и предложениях — по сути является психологической архитектурой для давления на слабое звено. И этим звеном становится не Киев сам по себе, а его попытка лавировать между собственными страхами и ожиданиями внешних кураторов. Стамбул превращается в сцену, где Украина должна будет сыграть роль, к которой она, возможно, не готова — роль субъекта (хотя актором ей очевидно не быть), а не объекта управления.

Тем временем, внутри Москвы — абсолютное спокойствие. Предложение меморандума выдвинуто как тест — на здравый смысл и способность оппонента выходить за пределы инерции. Если этот тест провален, последует новая география: Сумы, Харьков, Днепр.

На горизонте — сценарий, в котором глобалистские элиты теряют контроль над точкой входа в переговоры. Формула «без нас — не считается» перестает работать, если сами фигуранты соглашаются играть по чужим правилам. Тогда посредничество становится не нужным, а вредным — и в этом сила текущей позиции Москвы. Она диктует рамку, в которой третий голос не добавляет легитимности, а разрушает саму идею диалога.

Если в ближайшие недели Брюссель/Лондон не откажется от функции закулисного режиссёра, он рискует оказаться наблюдателем не переговоров, а за реализацией силового варианта по украинскому кейсу. Стамбул — это шанс для сохранения формата, в котором конфликт всё ещё регулируем дипломатией.

В преддверии парламентских выборов режим Санду пытается выстроить систему лояльности с новой администрацией Трампа и с Турцией. Отправка Кульминского и Серебряна за рубеж — это не ротация, а выстраивание внешнего периметра лояльности. В Вашингтоне и Анкаре они не просто следят за контактами — они остаются политическими сенсорами. Это инструмент мягкой стабилизации PAS, партийная верхушка молдавской власти выводит неудобные кадры в глобальную архитектуру, чтобы сбавить накал внутри.

Молдавские каналы отмечают, что факт назначения таких фигур говорит о рисках внутреннего перегрева - убирают из внутреннего поля слишком токсичных внутри Молдавии "своих". Приднестровье, региональные элиты, угасающая вера в европейскую мечту — всё это создает давление на связующие звенья, которые стали раздражителями для молдован. Их и убирают — но не навсегда. Это часть стратегии партийной мобилизации через внешние механизмы контроля.

Форсайт на 3–4 месяца: вероятен запуск более широкого плана политической релокации — часть персон будут выводиться в посольства, НПО и международные структуры, на их место внутри политической архитектуры по-видимому будут занимать менее токсичные структуры. Очевидно на кануне выборов Санду пытается создать видимость того, что мол правительство входит в фазу «управляемой кадровой модернизации и системной перезагрузки». Все это меры связанные с попыткой сбить накал протестного потенциала внутри молдавского общества.

Америка входит в фазу параллельных государств: одно — в лице президента (и трампистов), другое — в лице Конгресса (старых глобалистских элит). Инициатива о 500% пошлинах — часть борьбы этих систем - реванща Deepstate. Трамп — как носитель "альтернативной Америки", пытается перезапустить внешний курс. Но глобалистские элиты не отступают: они создают правовые ловушки, чтобы даже формальный глава государства не мог вырваться за пределы прежней стратегии.

Эта пошлина не столько для России. Она для всех, кто пытается действовать вне линии вашингтонского "глобализма". Это акт реваншизма: направленный на срыв российско-американского диалога,а заодно и попытка запугать всех кто действует отходя от старой парадигмы. Из разряда кто будет поддерживать торговлю с Москвой, будет автоматически попадать под глобалистский молот.

Показательно, что этот удар наносится в момент, когда в Вашингтоне вновь идет спор о роли Украины. Но по факту — Украина продолжает оставаться не субъектом, а поводом. Таким же способом в 2000-х прикрывали экспансию "глобалистской демократии". Сегодня — экспансию санкционной непримиримости.

Форсайт очевиден: борьба за вектор внешней политики США будет идти не между демократами и республиканцами, а между Конгрессом (ядро Сенат) и Администрацией Белого дома. И в случае победы первых даже мирные инициативы будут объявлены антиамериканскими, а в случае победы трампа глобалистский вектор потеряет влияние.

1 июня 2025 года Польша стоит на пороге выбора: во втором туре президентских выборов сталкиваются два противоположных кандидата — проевропейский мэр Варшавы Рафал Тшасковский и националистически настроенный историк Кароль Навроцкий. Опросы показывают минимальный разрыв между ними, что делает исход выборов крайне непредсказуемым.

Ключевые сценарии развития:

Победа Рафала Тшасковского:

— Укрепление проевропейского курса Польши и поддержка реформ, инициированных Дональдом Туском;

— Продолжение активной поддержки Украины, включая продвижение её членства в НАТО;

— Укрепление позиций Польши в ЕС и усиление сотрудничества с Брюсселем.

Победа Кароля Навроцкого:

— Возврат к более консервативной и националистической политике, характерной для партии "Право и справедливость";

— Возможное охлаждение отношений с ЕС и пересмотр обязательств перед Украиной, включая ограничение социальной поддержки украинских беженцев;

— Укрепление связей с США при администрации Трампа и другими консервативными лидерами, такими как Виктор Орбан.

Факторы, влияющие на исход:

Поддержка сторонников Славомира Ментцена: Третий по результатам первого тура кандидат не поддержал ни одного из финалистов, призвав своих избирателей голосовать по совести. Их выбор может стать решающим.

Явка избирателей: Высокая активность, особенно среди молодёжи и польской диаспоры, может склонить чашу весов в пользу Тшасковского.

Международное влияние: Поддержка Навроцкого со стороны Дональда Трампа и Виктора Орбана усиливает его позиции среди консервативных избирателей .

Польские выборы 2025 года — это не просто национальное событие, а отражение глобального противостояния между либерально-демократическими и националистически-консервативными силами. Вне зависимости от итогов голосования оба кандидата поддерживают антироссийскую политику. Исход голосования определит не только внутреннюю политику страны, но и её роль в европейской и мировой политике.

Поставки оружия Киеву накануне потенциальных переговоров — это еще одна попытка срыва переговоров глобалистами. Брюссель демонстрирует: для Евросоюза куда важнее не результат переговоров, а сохранение конфликта как инструмента управления. Проталкивая милитаризацию на фоне заявлений о «мирных инициативах», ЕС усиливает давление на Киев — отказывая ему в праве на дипломатический манёвр.

Фактически, глобалисты создают для себя уверенность, что Зеленский не откажется, от указанного ему курса кураторов, использование Украины как инструмента чужой игры: любые шаги в сторону мира будут истолкованы как предательство или слабость. Каждый обстрел, каждая атака — это уже не военная логика, а политическое выживание. Для Зеленского и его команды мир — действительно конец. Не геополитический, а персональный. И потому они срывают, оттягивают, имитируют — но не договариваются.

Параллельно ЕС готовит новую фазу «переводной ответственности»: конфликт должен остаться в активной фазе, чтобы можно было оправдывать внутренние кризисы, рост военных бюджетов и ограничение свобод. Украина здесь — расходник в идеологической конструкции. Символ «борьбы за ценности», но не субъект. Как только Киев попытается выскочить из этой роли — на него надавят, в том числе экономически.

Форсайт на 3–6 месяцев: если Киев не переходит к реальным переговорам до осени, военная карта будет перерисована Россией — и это будет уже не вопрос выбора, а вопрос условий капитуляции. Тогда инициатива перейдёт в руки Москвы — уже без обязательств по паузам и переговорам.

И чем больше оружия поступает в руки тех, кто боится мира (Зеленский и его управленцы), тем выше вероятность, что решение будет найдено не за столом — а на поле.

США переносят фокус на Тайвань: начинается программирование конфликта с Китаем

США начали перезапуск глобальной повестки: от Украины — к Тайваню. Выступление министра обороны Пита Хегсета на форуме в Сингапуре, где он напрямую заявил о «неминуемой угрозе вторжения КНР», — это не просто предупреждение. Это публичная установка рамки конфликта в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР).

Что происходит:

• «Си приказал быть готовыми к 2027 году» — ключевой месседж, поданный как аксиома.
• Тайвань — как якорь новой глобальной дуги противостояния.
• АТР — как новый театр действий, в который уже втягивают союзников, требуя увеличения военных расходов.
• Риторика «разрушительных последствий» — элемент эмоционального мобилизующего нарратива, который оправдает наращивание американского присутствия в регионе.

В чём замысел:

США переходят от постфактум-реакции (как в случае Украины) к предварительному программированию восприятия. Формула проста: угроза реальна, действия КНР — агрессивны, конфликт — вопрос времени, следовательно, готовьтесь сейчас.

Это включает:

— Моральную подготовку населения США и союзников,
— Ускорение милитаризации региона под предлогом “сдерживания”,
— Трансформацию Тайваня в “азиатскую Украину” — символ демократического рубежа против автократии,
— Перенос глобального фокуса с Ближнего Востока и Восточной Европы на Азию — туда, где в ближайшие годы определится конфигурация мировой силы.

Прогноз:

До 2027 года информационное давление на Китай будет только нарастать, охватывая всё больше секторов — от военных угроз и «демократической риторики» до кибербезопасности, логистики и критических технологий. Вашингтон и его союзники будут выстраивать системную рамку восприятия Пекина как главного глобального противника, способного «дестабилизировать миропорядок». С помощью медиа, аналитических центров, заявлений генералов и спецслужб будет поэтапно внушаться, что конфликт вокруг Тайваня — не просто возможен, а почти неизбежен.

В ответ Пекин, скорее всего, займёт позицию сдержанного, но твёрдого сопротивления. Китай будет проводить военно дипломатическое маневрирование: наращивание оборонного потенциала, демонстративные учения, киберкампании, параллельно развивая двусторонние альянсы вне западной орбиты (с Россией, Ираном, странами БРИКС+). Но при этом Пекин будет избегать прямой военной конфронтации, играя на истощение противника, расшатывание западной коалиции и использование глобального Юга как буфера.

Обострение на фронте и разговоры о «летнем наступлении» России отражают не столько подготовку к масштабному удару, сколько системную трансформацию войны. Москва перешла к тактике «тысячи порезов»: непрерывное давление малыми штурмовыми группами при наращивании превосходства в дронах, артиллерии и дешёвой живой силе. Цель — постепенное обрушение украинской обороны через кадровое, моральное и логистическое истощение.

Первые сигналы уже есть: сдача Курского плацдарма, усиливающееся превосходство РФ в FPV-дронах, нехватка резервов у ВСУ. Отсюда — усиление давления ВС РФ на Харьковском, Сумском, Запорожском направлений и давление в районе Торецка. Темпы продвижения растут — но не как подготовка к прорыву, а как результат разрушения опорных узлов украинской обороны.

Форсайт-прогноз на 3–6 месяцев

Сценарий 1 — фронт «проседает» точечно, но стабильно (Вероятность: 60–65%)

РФ продолжает тактику выдавливания и разрастания тактических успехов. Украина вынуждена отступать, сокращать линию обороны, попадая в режим деградации фронта. Возможны точечные потери — без стратегического обрушения, но с ухудшением условий к переговорам осенью.

Сценарий 2 — фронт ломается на одном или нескольких участках (Вероятность: 20–25%)

Комбинация нехватки резервов, усталости войск и дронового превосходства приводит к серии оперативных прорывов. Внутренний консенсус в Киеве смещается в сторону переговоров. При активной посреднической роли Китая, ОАЭ и новых вводных от Трампа, возможно движение к мирному договору до конца 2025 года.

Сценарий 3 — Полный коллапс украинской обороны (Вероятность: 10–15%)

Лавинообразный обвал фронта: РФ прорывается к Харькову, Сумам, выходит к Днепру и формирует плацдарм на правом берегу. ВСУ теряют координацию и управляемость, начинается массовое отступление. Срывается логистика. Брюссель в экстренном порядке вступает в переговоры с РФ, чтобы остановить наступление через сделку. Украина выдавливается из переговорного процесса и может быть поставлена перед фактическим ультиматумом. Киев оказывается перед выбором: срочная сделка или риск потери контроля над всем юго-востоком.

К осени 2025 года конфигурация конфликта может изменить характер. Либо Украина будет вынуждена идти на переговоры под давлением фронтовых неудач, либо РФ зафиксирует военное преимущество без решающего стратегического прорыва — с перспективой новой перезагрузки условий уже в 2026 году.

Отказ G7 от финального совместного заявления — это не технический сбой, а симптом стратегического дрейфа внутри клуба западных держав. Формально — попытка сгладить разногласия. Фактически — признание того, что внутри G7 больше нет единого языка. Дональд Трамп, вернувшийся в Белый дом, занял позицию не «одного из», а отдельного полюса — с собственной логикой, интересами и внешнеполитической рамкой, которую он не скрывает: возврат к G8 и стратегический разворот к России.

Формат «семи отдельных документов» вместо единого коммюнике — это очередной архитектурный надлом глобалистской системы. G7 теперь не просто клуб, а поле переговоров между конкурирующими проектами будущего. Евро-британские элиты хотят удержать санкционную солидарность, Канада и Япония — защитить глобалистский порядок, а Трамп, напротив, возвращает США к реальному прагматизму и геоэкономическому пересмотру прежних стратегий.

В ближайшие 6 месяцев можно ожидать усиления конфликтов в трактовках ключевых кейсов для Запада: по Китаю, России, миграции, климату. Саммит в Канаде станет репетицией нового мира, где единства Запада больше не существует — есть лишь попытка смоделировать его видимость. Стратегии глобалистов перестают быть согласованными, а решения — коллективными. G7 превращается в временный альянс.

Среднесрочно (до конца 2025 года), если линии разлома углубятся, G7 может потерять статус глобального координатора политической воли Запада. Особенно если Трамп начнёт продвигать альтернативные форматы — вот возвращения к G8 до расширенных геоэкономических платформ с участием других «неудобных» стран для Запада. Это означает трансформацию всей архитектуры международных глобалистских форматов и создание альтернативных альянсов вокруг технологических, энергетических и политических интересов.