— Зверев твой — мудак. Ему только консервными банками на пустырях в футбол играть. Мудак и алкаш, Игорёша…
— Не неси хуйню, Виталик, — гундосит Ворошилов. Он всегда начинает говорить в нос, когда злится. — Зверь — гениальный художник. У него охуенное, лучшее во всей Москве чувство цвета. — Сизыми ручищами Ворошилов снимает кастрюлищу с плиты и устанавливает на стол.
— Экспрессионист сраный твой Зверь. То, что он делает, было модным в начале века. И ужасающий жлоб. Второго такого тотально неприятного человека во всем Союзе не сыщешь. Троглодит.
— Ты, Лимоныч, ни хуя не знаешь Зверя, потому молчи. Зверь — тонкий человек. Это у него маскировка такая жлобская. Ему в таком камуфляже легче жить… И он никакой не экспрессионист, но лирический абстракционист, он к Джексону Поллоку ближе стоит…
— К дурдому он ближе всего стоит, Игорёша. Маскировка к нему приросла. Даже гениальный кретин — мерзок и патологичен. Я предпочитаю видеть вокруг себя красивых людей. Грязная сквернословящая уродина, одетая в пять грязных рубашек и два пиджака, бормочущая вслух привидевшиеся ему кошмары деформированного манией преследования воображения, — вот тебе твой Зверь. И вонюч до отвращения!
Эдуард Лимонов, "Москва майская", роман долгие годы считался утерянным, издан "Альпина Паблишер"
— Не неси хуйню, Виталик, — гундосит Ворошилов. Он всегда начинает говорить в нос, когда злится. — Зверь — гениальный художник. У него охуенное, лучшее во всей Москве чувство цвета. — Сизыми ручищами Ворошилов снимает кастрюлищу с плиты и устанавливает на стол.
— Экспрессионист сраный твой Зверь. То, что он делает, было модным в начале века. И ужасающий жлоб. Второго такого тотально неприятного человека во всем Союзе не сыщешь. Троглодит.
— Ты, Лимоныч, ни хуя не знаешь Зверя, потому молчи. Зверь — тонкий человек. Это у него маскировка такая жлобская. Ему в таком камуфляже легче жить… И он никакой не экспрессионист, но лирический абстракционист, он к Джексону Поллоку ближе стоит…
— К дурдому он ближе всего стоит, Игорёша. Маскировка к нему приросла. Даже гениальный кретин — мерзок и патологичен. Я предпочитаю видеть вокруг себя красивых людей. Грязная сквернословящая уродина, одетая в пять грязных рубашек и два пиджака, бормочущая вслух привидевшиеся ему кошмары деформированного манией преследования воображения, — вот тебе твой Зверь. И вонюч до отвращения!
Эдуард Лимонов, "Москва майская", роман долгие годы считался утерянным, издан "Альпина Паблишер"
В эту пятницу в Зале Зарядье Государственная академическая симфоническая капелла России под управлением Валерия Полянского исполнит Восьмую Симфонию Шостаковича. На наш взгляд одну из самых пронзительных «больших» вещей в его творческом наследии.
Сам Шостакович по окончанию работы над Восьмой писал:
«На днях я закончил работу над своей новой, Восьмой симфонией. Написал её очень быстро - за два месяца с небольшим. У меня не было какого-либо ранее задуманного плана этой симфонии.
<...>
Сюжетных моментов в ней нет. Она отражает мои мысли и переживания, общее хорошее творческое состояние, на котором не могли не сказаться радостные вести, связанные с победами Красной Армии. Это моё новое сочинение является своеобразной попыткой взглянуть в будущее, в послевоенную эпоху.
<...>
Идейно-философскую концепцию моего нового произведения я могу выразить очень кратко, всего двумя словами: жизнь прекрасна. Все темное, мрачное сгинет, уйдет, восторжествует прекрасное»
Сам Шостакович по окончанию работы над Восьмой писал:
«На днях я закончил работу над своей новой, Восьмой симфонией. Написал её очень быстро - за два месяца с небольшим. У меня не было какого-либо ранее задуманного плана этой симфонии.
<...>
Сюжетных моментов в ней нет. Она отражает мои мысли и переживания, общее хорошее творческое состояние, на котором не могли не сказаться радостные вести, связанные с победами Красной Армии. Это моё новое сочинение является своеобразной попыткой взглянуть в будущее, в послевоенную эпоху.
<...>
Идейно-философскую концепцию моего нового произведения я могу выразить очень кратко, всего двумя словами: жизнь прекрасна. Все темное, мрачное сгинет, уйдет, восторжествует прекрасное»
О, разумеется, в Москве конца шестидесятых можно было найти представителей какой угодно школы. Неосюрреалисты? Пожалуйста. Брусиловский, эстонец Юло Соостер, Володя Янкилевский, Юра Соболев. Поп-артисты? (Позднее они стали именовать себя более современно — «концептуалисты».) Загляните в мастерскую к Илье Кабакову на Сретенке, или спуститесь к Чистым прудам в мастерскую Эрика Булатова, или зайдите в подвал к Вите Пивоварову. Однако бородатых, разнузданно-страстных экспрессионистов все же было куда больше.
Наш передовой, свежеприбывший из провинции поэт, как мы уже упоминали, стал на сторону самых передовых школ — сюрреализма и поп-арта, и если дружил с представителями других течений, с Игорем Ворошиловым и «дедом» Кропивницким, то лишь следуя личной приязни, а не культурно-идеологическим расчетам.
Как и полагается, художественные течения враждовали. И враждовали между собой представители одного и того же течения. Вся эта орава — сотни художников, плюс многие сотни поэтов и куда меньшее количество прозаиков, плюс толпа обожателей (на западной стороне глобуса они назывались бы «группи») образовывали контркультуру, связанную, однако, с официальной культурой множеством нитей. Поп-артист Кабаков, например, уже тогда был вполне обеспеченным человеком, делая деньги иллюстрированием книг для детей. Сюрреалисты — Брусиловский, Соболев и Соостер — делали свои деньги иллюстрацией книг, работой в мультипликационном кино и в передовом журнале «Знание — сила». Как теплое тесто, вздымалась, взбухала контркультура, чтобы, достигнув высшей точки разбухания, в конце шестидесятых годов (именно когда прибыл в Москву наш герой), резко опасть уже в начале семидесятых… А дальше… Хотя «дальше» и находится за пределами нашего повествования, сообщим, что дальше случилось ужасное. Основные бродильные элементы, заставлявшие тесто вздыматься (как бы «дрожжи»), получили возможность удалиться на западный бок глобуса, часть бродильных элементов была адаптирована официальной культурой, и московское советское тесто контркультуры провалилось, опало и уже много лет находится в таком состоянии. Подымется ли оно опять когда-либо?
Эдуард Лимонов, "Москва майская"
Наш передовой, свежеприбывший из провинции поэт, как мы уже упоминали, стал на сторону самых передовых школ — сюрреализма и поп-арта, и если дружил с представителями других течений, с Игорем Ворошиловым и «дедом» Кропивницким, то лишь следуя личной приязни, а не культурно-идеологическим расчетам.
Как и полагается, художественные течения враждовали. И враждовали между собой представители одного и того же течения. Вся эта орава — сотни художников, плюс многие сотни поэтов и куда меньшее количество прозаиков, плюс толпа обожателей (на западной стороне глобуса они назывались бы «группи») образовывали контркультуру, связанную, однако, с официальной культурой множеством нитей. Поп-артист Кабаков, например, уже тогда был вполне обеспеченным человеком, делая деньги иллюстрированием книг для детей. Сюрреалисты — Брусиловский, Соболев и Соостер — делали свои деньги иллюстрацией книг, работой в мультипликационном кино и в передовом журнале «Знание — сила». Как теплое тесто, вздымалась, взбухала контркультура, чтобы, достигнув высшей точки разбухания, в конце шестидесятых годов (именно когда прибыл в Москву наш герой), резко опасть уже в начале семидесятых… А дальше… Хотя «дальше» и находится за пределами нашего повествования, сообщим, что дальше случилось ужасное. Основные бродильные элементы, заставлявшие тесто вздыматься (как бы «дрожжи»), получили возможность удалиться на западный бок глобуса, часть бродильных элементов была адаптирована официальной культурой, и московское советское тесто контркультуры провалилось, опало и уже много лет находится в таком состоянии. Подымется ли оно опять когда-либо?
Эдуард Лимонов, "Москва майская"
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Мечтаете увидеть свой арт-объект на улицах города?
В столице объявлен открытый конкурс «Московское лето» – в рамках фестиваля «Лето в Москве» творцов зовут передать своё видение летней Москвы.
Лучшие эскизы будут воплощены на уличных арт-объектах и украсят Страстной бульвар этим летом. Авторы победивших работ получат денежные призы, а их проекты станут частью летнего оформления центра города. Причём участвовать могут как опытные мастера, так и новички.
Подробности на сайте https://www.mos.ru/news/item/153859073/
В столице объявлен открытый конкурс «Московское лето» – в рамках фестиваля «Лето в Москве» творцов зовут передать своё видение летней Москвы.
Лучшие эскизы будут воплощены на уличных арт-объектах и украсят Страстной бульвар этим летом. Авторы победивших работ получат денежные призы, а их проекты станут частью летнего оформления центра города. Причём участвовать могут как опытные мастера, так и новички.
Подробности на сайте https://www.mos.ru/news/item/153859073/
Завтра ДК Рассвет и оркестр Prometheus завершают цикл концертов «Холода», в ходе которого звучала музыка СССР от авангарда до оттепели.
Пятидесятые — мрачное время, во многом сформировавшее весь советский послевоенный проект. Для истории советской музыки пятидесятые неразрывно связаны с постановлением ЦК ВКП(б) 1948 года, которое громило лучших композиторов страны: Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна.
Мрачные и задумчивые «Четыре монолога на стихи Пушкина» написаны Шостаковичем в стол, за год до смерти Сталина. Герман Галынин — талантливый композитор со сложной судьбой: бывший детдомовец, он учится в консерватории у Шостаковича и Мясковского, вместе с ними попадает под каток борьбы с формализмом и не справляется с этим ударом — в 1951-м у него диагностируют шизофрению. Остаток жизни он проведет в больницах, однако продолжит писать музыку.
Завершением всего цикла «Холода» станет концерт для струнного оркестра «Repatriation» Ивана Эпштейна 2024 года.
Пятидесятые — мрачное время, во многом сформировавшее весь советский послевоенный проект. Для истории советской музыки пятидесятые неразрывно связаны с постановлением ЦК ВКП(б) 1948 года, которое громило лучших композиторов страны: Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна.
Мрачные и задумчивые «Четыре монолога на стихи Пушкина» написаны Шостаковичем в стол, за год до смерти Сталина. Герман Галынин — талантливый композитор со сложной судьбой: бывший детдомовец, он учится в консерватории у Шостаковича и Мясковского, вместе с ними попадает под каток борьбы с формализмом и не справляется с этим ударом — в 1951-м у него диагностируют шизофрению. Остаток жизни он проведет в больницах, однако продолжит писать музыку.
Завершением всего цикла «Холода» станет концерт для струнного оркестра «Repatriation» Ивана Эпштейна 2024 года.
Иногаентом стал Александр Смирнов (Дельфинов), поэт и член круга «Эстония», собравшегося вокруг Медгерменевтов, поэтического общества «Тарту» (Тайна ради тайны), сооснователь регги-группы Jah Division и не менее знаменитой «ПГ», из которой вышел «Кровосток», 100500 лет живущий в Берлине. Читаем его стихи-посвящения
ПАВЛУ ПЕППЕРШТЕЙНУ-1
Вот так и начинается любовь:
Он что-то шепчет робко и несмело,
Надеется на русский наш авось,
Обняв свою Татьяну неумело.
Ему шестнадцать, ей семнадцать лет,
И оба обучаются совместно,
Ждут к лучшему скорейших перемен,
И все им в этой жизни интересно.
Вот пуговка, вот маленький жучок,
В кафе мороженое с джемом и ликером.
Поет в магнитофоне Витя Цой,
И площадь Красная лежит как римский Форум.
Но почему мне часто снится сон,
Где желтая кирпичная дорожка,
И Дровосек с огромным топором,
И окровавленный Тотошка?
ПАВЛУ ПЕППЕРШТЕЙНУ-2
"Девочка, дай мне вот этот мячик!" -
А она протянула отрубленный пальчик.
"Мальчик, ты что, потерялся, что ли?" -
А он корчился от нешуточной боли.
Помидорок с огурчиком нарезал тонко
И к столу пригласил больного ребенка.
Одного, и другого, и пятого, и десятого,
На колени всех посадил и долго рассматривал.
АНДРЕЮ СОБОЛЕВУ
Кругом опять холодная вода,
По волнам разбегаются барашки,
По коже расползаются мурашки,
По времени расходятся года.
Так все похоже, только присмотрись,
И ты увидишь: катится над нами
Огромное воздушное цунами,
Распространяя солнечную слизь.
Куда б Судьба не направляла стоп,
В конце концов она приводит к моргу,
И ангелы на небе пишут STOP,
Кладя предел печалям и восторгу.
Скажи, мой соболь, как внутри себя
Гуляешь ты, меня внутри имея,
Молекулярные структуры теребя,
Соединив Платона и Протея?
Когда прикажут, мы с тобой на юг
Отправимся, а может быть, на север.
Каюк, мой друг, теперь без ног, без рук
Остался я, и мне названье - NEVER.
Лежу на травке, как засохший кекс,
Как дядя Степа в логове Прокруста.
А в голове остался только секс.
Но вот исчез и он. И стало пусто.
Пускай колышется небесный океан,
Своим о-кеем будоража душу.
Я буду трезв и в тоже время пьян,
Когда пойду по небу, как по суше.
И я увижу море огоньков,
И я услышу тех, кому я нужен,
И двинусь к ним, как крейсер "Ебанько"
Сквозь антарктическую двигается стужу.
ТАЙНА РАДИ ТАЙНЫ
Ларчик с тайным знанием на апчхи похож.
Вечное движение - смысла ни на грош.
За семью печатями кокнутый орех,
В темноте египетской идиотский смех.
В грозном ускорителе плачет электрон,
В нежное спокойствие до смерти влюблен.
А в глубинах космоса мой антагонист
С балалайкой русскою на звезде повис.
Где же мне, товарищи, родину сыскать?
Плавником ли кожистым по волнам плескать?
Ледником ли медленным ползать мне в горах?
Или белым облаком путаться в ветрах?
На земле все катится прежним чередом:
Рыбке платят пенсию высохшим прудом,
Тигры под наркотиком ласково мурчат,
Дедушки и бабушки мучают внучат.
Только нет пристанища в этом мире мне
Ни под небом солнечным, ни на темном дне.
Стать хотел я облаком - сделался ведром.
Чайкой стать попробовал - женским стал бедром.
Из тюльпана красного превратился в таз,
А потом с отчаянья просто в пенопласт.
ЦИКЛОП И ДЕЛЬФИН
Аркадию Насонову
Один Дельфин попал в жестокий шторм
И был волною выброшен на остров,
Где жил в уединении Циклоп,
Суровый с виду и огромный, как гора.
В тот день Циклоп вдоль берега бродил,
Пугая чаек небывалым ростом.
Он увидал ДельФина на песке,
Который, задыхаясь, умирал.
Циклоп спросил: "Что позабыл ты здесь
С таким хвостом, с такими плавниками?
Ползи скорее в воду, там твой дом,
Земля же для тебя сродни врагу."
Дельфин шепнул: "Мой одноглазый друг,
Я схвачен в плен коварными песками,
Ведь сам Нептун, хоть под водой он царь,
Без сил корячиться начнет на берегу."
Тут не сдержал Циклоп горячих слез,
Дельфина поднял - и с собой унес.
/Сентябрь 1998, Одесса, ГКБ N1,
Еврейская больница, палата N6/
ПАВЛУ ПЕППЕРШТЕЙНУ-1
Вот так и начинается любовь:
Он что-то шепчет робко и несмело,
Надеется на русский наш авось,
Обняв свою Татьяну неумело.
Ему шестнадцать, ей семнадцать лет,
И оба обучаются совместно,
Ждут к лучшему скорейших перемен,
И все им в этой жизни интересно.
Вот пуговка, вот маленький жучок,
В кафе мороженое с джемом и ликером.
Поет в магнитофоне Витя Цой,
И площадь Красная лежит как римский Форум.
Но почему мне часто снится сон,
Где желтая кирпичная дорожка,
И Дровосек с огромным топором,
И окровавленный Тотошка?
ПАВЛУ ПЕППЕРШТЕЙНУ-2
"Девочка, дай мне вот этот мячик!" -
А она протянула отрубленный пальчик.
"Мальчик, ты что, потерялся, что ли?" -
А он корчился от нешуточной боли.
Помидорок с огурчиком нарезал тонко
И к столу пригласил больного ребенка.
Одного, и другого, и пятого, и десятого,
На колени всех посадил и долго рассматривал.
АНДРЕЮ СОБОЛЕВУ
Кругом опять холодная вода,
По волнам разбегаются барашки,
По коже расползаются мурашки,
По времени расходятся года.
Так все похоже, только присмотрись,
И ты увидишь: катится над нами
Огромное воздушное цунами,
Распространяя солнечную слизь.
Куда б Судьба не направляла стоп,
В конце концов она приводит к моргу,
И ангелы на небе пишут STOP,
Кладя предел печалям и восторгу.
Скажи, мой соболь, как внутри себя
Гуляешь ты, меня внутри имея,
Молекулярные структуры теребя,
Соединив Платона и Протея?
Когда прикажут, мы с тобой на юг
Отправимся, а может быть, на север.
Каюк, мой друг, теперь без ног, без рук
Остался я, и мне названье - NEVER.
Лежу на травке, как засохший кекс,
Как дядя Степа в логове Прокруста.
А в голове остался только секс.
Но вот исчез и он. И стало пусто.
Пускай колышется небесный океан,
Своим о-кеем будоража душу.
Я буду трезв и в тоже время пьян,
Когда пойду по небу, как по суше.
И я увижу море огоньков,
И я услышу тех, кому я нужен,
И двинусь к ним, как крейсер "Ебанько"
Сквозь антарктическую двигается стужу.
ТАЙНА РАДИ ТАЙНЫ
Ларчик с тайным знанием на апчхи похож.
Вечное движение - смысла ни на грош.
За семью печатями кокнутый орех,
В темноте египетской идиотский смех.
В грозном ускорителе плачет электрон,
В нежное спокойствие до смерти влюблен.
А в глубинах космоса мой антагонист
С балалайкой русскою на звезде повис.
Где же мне, товарищи, родину сыскать?
Плавником ли кожистым по волнам плескать?
Ледником ли медленным ползать мне в горах?
Или белым облаком путаться в ветрах?
На земле все катится прежним чередом:
Рыбке платят пенсию высохшим прудом,
Тигры под наркотиком ласково мурчат,
Дедушки и бабушки мучают внучат.
Только нет пристанища в этом мире мне
Ни под небом солнечным, ни на темном дне.
Стать хотел я облаком - сделался ведром.
Чайкой стать попробовал - женским стал бедром.
Из тюльпана красного превратился в таз,
А потом с отчаянья просто в пенопласт.
ЦИКЛОП И ДЕЛЬФИН
Аркадию Насонову
Один Дельфин попал в жестокий шторм
И был волною выброшен на остров,
Где жил в уединении Циклоп,
Суровый с виду и огромный, как гора.
В тот день Циклоп вдоль берега бродил,
Пугая чаек небывалым ростом.
Он увидал ДельФина на песке,
Который, задыхаясь, умирал.
Циклоп спросил: "Что позабыл ты здесь
С таким хвостом, с такими плавниками?
Ползи скорее в воду, там твой дом,
Земля же для тебя сродни врагу."
Дельфин шепнул: "Мой одноглазый друг,
Я схвачен в плен коварными песками,
Ведь сам Нептун, хоть под водой он царь,
Без сил корячиться начнет на берегу."
Тут не сдержал Циклоп горячих слез,
Дельфина поднял - и с собой унес.
/Сентябрь 1998, Одесса, ГКБ N1,
Еврейская больница, палата N6/
Реальные отзывы о Булатове мы прочитали, когда наш пост в 2018 неожиданно залетел в ленту вк буквально миллионов рандомных простых людей в рамках программы поддержки пабликов «прометей». Здесь в телеге был опрос «удалять их или нет», хорошо, что вы, кто с нами почти 10 лет, сохранили своими голосами эту вещь
Это вам не БастаGPT
Это вам не БастаGPT
Forwarded from Грустный куратор
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
это я с коллекционерами еду в мастерские
заведомо зная что они ничего не купят
заведомо зная что они ничего не купят