Попал в мир поэзии. Каждый поэтический образ там существует в виде звенящего ледяного кристалла; миллиарды их гирляндами располагаются на огромных, сплошной стеной уходящих ввысь живых деревьях. Кристаллы периодически отрываются с общей гроны, медленно, как снег, опускаются вниз (где там низ?), бьются с мелодичным звоном, создавая при этом новый образ и новое поэтическое значение.

Если протянуть руку и дотронуться до такого кристалла, подставить ладони - он неожиданно тёплый, и сразу становится понятно о чём: вот тут жираф бродит по кругу и озеро Чад, а в этом тоска русалки и морской бриз с оттенком шафрана. Сколько из них попали к нам и были положены на бумагу - думаю, реально слёзы.

С этого мира, помню, ценой неимоверных усилий мне удалось вытащить одно единственное слово.

#Сны_и_ауспиции

Два века назад в Австралии было около шестисот языков. Сегодня от них осталось меньше одной десятой. Снимая «Где грезят зелёные муравьи», я повстречал старого аборигена, последнего живого носителя своего родного языка. Он жил в доме престарелых в Порт-Огасте на юге Австралии. Все называли его «Немым», хотя молчал он по одной причине: во всём мире не осталось никого, с кем он мог бы поговорить. Он бродил по коридорам, страшно одинокий, бросал мелочь в пустой автомат для напитков и прикладывал к нему ухо, чтобы послушать, как гремит монетка. Так он проводил весь день. Ночью, пока он спал, сотрудники вынимали деньги из автомата и клали обратно ему в карман. С его смертью человечество утратило часть своего коллективного знания.

Вернер Херцог
Путеводитель растерянных

Наверняка прямо сейчас кто-то где-то произносит – кричит, рычит, шепчет – «оставь меня в покое», незримо впечатывая в натянутую ткань бытия отчаянный восклицательный знак или бессильное многоточие.

Оставь меня в покое – говорим мы миру, жизни, времени, собеседнику.

Оставь меня в покое – просим, требуем, умоляем мы, обречённые выбирать и действовать, отравленные усталостью, страхом, сомнением и тревогой.

Пожалуй, самая жестокая правда, которую мы все однажды осознаём, это неотвратимость и непрерывность перемен. Мир – и внешний, и внутренний – изменчив, пластичен, рассыпчат; нестабилен, неуловим, непостоянен.

Ничто притворяется всем. Ничто становится всем. Всё обращается в ничто, продолжает течь и катиться круг – бесконечный и безначальный.

Нас трясёт, мотает, волочёт, неизбежно укачивает.

Высокая степень неопределённости – мутная взвесь, поднимающаяся от желудка к горлу и вырывающаяся наружу сдавленной мольбой: оставь меня в покое.

Высокая степень неопределённости проверяет на прочность наш вестибулярный аппарат – не тот, что во внутреннем ухе, а тот, что спрятан ещё глубже.

Наверное, Адам начал называть мир вокруг себя в тот момент, когда у него невыносимо, нестерпимо закружилась голова – от неназванности, от непознанности, от необъятности; от неопределённости.

Мы делаем то же самое.

Но даруя имена внешнему и внутреннему, мы порой теряемся, когда дело доходит до нас самих. Тот, кто смотрит на меня из зеркала – это я? Тот, кого называют другом, возлюбленным, ребёнком, родителем – это я? Тот, кто задаёт эти вопросы сейчас – это я? А кто тогда отвечает на них – тоже я?

Которому мне известно моё подлинное имя в мире, не способном обрести окончательную форму?

Оставь меня в покое – говорим мы себе и тому внутреннему себе, который не устаёт задавать вопросы, который падает и погружается в ничто, сжимая в руке заветный камешек – грубое, древнее, холодное (но нагревающееся от тепла взмокшей кожи), растерянное «кто я?».

Покой – или то, что может сойти за покой – обнаруживается глубоко внутри, за потайной дверью, ключи от которой мы всегда носим с собой: прячем, теряем и находим, делаем редкие копии и изготавливаем новые, если вдруг приходится срочно менять замки.

Оказывается, никто не может оставить нас в покое – мы можем только самостоятельно найти и запомнить туда дорогу, обустроить там приветливое жилище и остаться там.

Только там можно вспомнить своё настоящее имя. То самое, которое мы дали – или ещё дадим – себе сами.


Отрывок из материалов лаборатории «Имя собственное».

Однажды замечаешь, что грань между невыносимым, посильным и невесомым едва заметна, и вообще – всё относительно. То, что вчера казалось неподъёмным, на следующий день может оказаться легче лёгкого. И наоборот. Иногда это результат долгой работы или давления, порой – вопрос сиюминутного настроя. Первое можно предсказать и спрогнозировать, второе – распознать за секунду до или через секунду после.

Когда нам удаётся казавшееся невозможным или не удаётся казавшееся возможным, мы часто говорим, что не узнаём себя, или даже произносим вслух: это как будто не со мной.

Конечно, не со мной. Разумеется, это не я; это не моя победа, не мой проигрыш.

Пока я – не я, это всё – не моё.

Тяжесть ноши определяется не её весом, а силой несущего.

Жизнь – посильная ноша.

Жизнь – посильная ноша, когда знаешь, сколько ты можешь вынести.

Поэтому сила часто дремлет внутри, убаюканная чужой лестью или упрёками. Никто не взывает к ней, никто не выманивает её, никто ей не рад. Не знающий своей силы удобен, безобиден и выгоден. Его можно убедить взять на себя больше, чем он может выдержать, и безвозвратно сломать; ему можно внушить, что он не способен унести много и уговорить довольствоваться малым.

Жизнь – посильная ноша, когда ты можешь её вынести: когда бензобак не пробит, когда кровь не хлещет из ран.

Поэтому на силу часто нападают, её преследуют и взрезают – острым и колючим. Вопросительный знак режет, как серп. Восклицательный – колет, как нож.

Кем ты себя возомнил?! Что ты из себя представляешь?! Да кто ты такая?!

Так и стоим – уязвлённые, а значит, уязвимые. Уязвимые, а значит, открытые для очередного удара.

Уязвимый и уязвлённый гнётся и ломается под невыносимым. Уязвимый и уязвлённый растворяется под невесомым. Предаёт свою силу, продаёт её за бесценок.

Я не узнаю себя, говорит он. Это как будто не со мной, говорит он.

Я – не я, это всё – не моё.

Но уязвимый и уязвлённый хочет жить, обретать и достигать. Он идёт выкупать свою силу обратно, и мир дерёт с него втридорога. Он кутает свою израненную силу в скомканные бинты, наращивает вокруг неё непроницаемую броню, запирает за семью замками. Ему невдомёк, что ей нечем дышать. Он начинает понимать это, когда начинает задыхаться сам.

И тогда он взрезает её тесный кокон – острым и колючим.

Кем ты себя возомнил?! Что ты из себя представляешь?! Да кто ты такая?!

Вопросительный знак срезает урожай из ответов, как серп. Восклицательный, как нож, помогает разделать, нарезать и отправить собранное в ароматное целебное варево.

Излечив, выходив свою силу, обретаешь в ней не дитя и не должника, но союзника.

Жизнь – посильная ноша, когда ты заодно со своей силой.

Когда ты и есть – своя сила.