плавясь от адского жара,
саму себя бесконечно опережая,
всё ковала податливое железо,
поддёргивала
спадающие
рукава.

оказалось:
мир не жесток и не жаден,
но невыносимо громаден
и, как ни крути, не лезет
в ювелирно
отобранные
слова.

из ажурных прутьев,
красивых, но бесполезных,
вырастает преграда, ограда,
смыкается клетью;
без замков, надзирателей и борьбы,
без засова или охранного колдовства.

признаться,
я буду рада
попросту быть
и никак себя больше
не называть.

3.7.25

нам, ушедшим под воду так недосягаемо глубоко,
что далеко позади осталось двойное дно,
да что там, даже изнанка второго дна,
всё ещё отчего-то
немного не всё равно;
свободно дышать
мешает застрявший
под горлом ком,
как бывает перед слезами
и после дурного сна.

здесь становится ясно до рези в уставших глазах,
истекающих даром обманчивым и жестоким:
всё сводится к тому, чего никто
не решился сказать –
ни вслух, ни про себя;
ни про себя, ни про кого-то.
не ложь и не правда:
не названный, не озвученный знак,
слово, которого не довелось узнать,
ни разу не проделанная работа;

пустой, отменяющий ожидание зал,
отрезанный от путей вокзал,
передавленная аорта.

7.7.25

шутки шутками, но твоё приходит оттуда, где не искал:
не то чтобы сшитое по тебе, а сшитое с тобой из одного куска
тёмной материи, времени, пространства;
негде взять силу для движения и броска.
солоноватый привкус металла,
пресная зыбь песка.

ты ещё тянешь руку – отчаянно, но устало –
к золоту жилок на шее и у виска,
но слёзно просишь, чтобы когда-нибудь перестало.
и когда спадает последнее покрывало,
под ним молчит, не скрывая оскала,
уличённая обезличенная тоска.

ей неважно, как закончилось и чем оказалось на самом деле;
она выбрала ноту, что отзывалась беззвучно в теле,
и, выкрутив громкость до немыслимого предела,
играет её на чудом
оставшейся целой
струне.

теперь раз в году, а потом опять никогда
называть по имени и смиренно не ждать ответа,
видеться в самом коротком и самом размытом сне.
смутно помнить: что бы то ни было, это –
слабый отблеск последнего света,
на который хотелось лететь,

не думая об огне.

12.7.25

я приду, говорит, в твой дом и останусь там до утра:
пока буду желанна тобой, пока буду к тебе добра.
а наутро, поверь, уйду навсегда,
не отыщешь отныне меня нигде.
так и быть, оттого, что сама – беда,
не оставлю тебя в беде.

я уйду, говорит, в стылый край, не умеющий без меня.
но не солнце я ему, как ни сияй; я – огонь огня:
тёмный зёв за языком пламени,
тёмный зов, еле слышный перед рассветом.
то, что вовеки не будет исправлено,
в том, что не нуждается в этом.

день придёт, говорит, и мы встретим друг друга опять:
не узнаю тебя, да и ты – не захочешь меня узнать.
но порой, зажигая свечу на своём окне,
просыпаясь ночью, встревоженный тишиной,
ты ещё вспомнишь нежное обо мне,
позовёшь пустоту, увлекающую на дно,
моим
полузабытым
именем;

и она – отхлынет.

14.7.25

просыпается, заснув не то что одетой,
а полностью – в грязной обуви и пальто;
вокруг полыхает бесстыдное лето.
нещадно стуча по случайным клеткам
бочонками, полными тьмы и света,
солнце с грозой играют в лото.
тлеют не вскрытые в срок конверты,
наивно оставленные
на потом.

на первый взгляд простые ответы
нужно смотреть на просвет
и убеждаться: не то.

сложные – отпускать с ветром,
оставлять на перекрёстке,
сжигать под мостом.

никогда не засыпать с верой,
что утром – без масок и отголосков –
проснёшься понятной,
приятно
пустой.

всё вероломно,
всё вероятно;
солнце с грозой
ломают
игорный
стол.

17.7.25

Хватит.

Мы часто говорим это себе и другим. Хватит ныть. Хватит страдать. Хватит быть жертвой. Хватит грустить. Хватит сходить с ума. Хватит дурачиться.

Хватит. Когда произносишь это слово много раз, оно сначала теряет смысл, потом и форму. Начинает походить на имя лавкрафтовского хтонического монстра или название табурета из шведского мебельного магазина.

Хватит придумывать. Хватит додумывать. Хватит думать.

Так я говорю себе каждый день.

Но можно ли сказать человеку, тонущему в болоте: хватит вязнуть? Можно ли сказать частицам: хватит распадаться, хватит двигаться, хватит быть?

Сказать, пожалуй, можно. Однако это не остановит происходящее: ни на мгновение, ни навсегда.

Очень сложно, почти невыносимо сложно принять тот факт, что у тебя никогда не получится остановить себя внятной голосовой командой; не удастся получить моментальный отклик на собственный уверенный тон, отдающий категоричный приказ. Может, поэтому нам так нравится управлять умными устройствами, ощущая себя чародеями и заклинателями? Иллюзия власти и контроля. Приятная, но пустая, как ворох сладкой ваты, купленной на шумной ярмарке отцом, которого ты видишь только по выходным.

Полустёртые детские воспоминания догоняют нас – взрослых, осознанных, самодостаточных. Догоняют и вгоняют под беззащитную лопатку ржавый нож. Кровь заливает одежду и пол, а мы, беспомощно барахтаясь в ней, шепчем: хватит, хватит. Она не останавливается.

Так, иногда мы случайно слышим первые аккорды песни, которая сама по себе только песня, но для тебя – сущий ад на земле, потому что когда-то звучала в личном раю – так недолго и так мимолётно. И тогда сердце проваливается под рёбра, дыхание сбивается, и мы сдавленно, глухо умоляем: следующий трек. Но бессердечная машина не распознаёт внезапно изменившийся голос, она научена не слушаться чужака. Она не останавливается.

Мы не чародеи. Не оттого, что наши кровь и голос не пронизаны тонкими нитями нездешней силы; просто мы раз за разом упускаем что-то важное, что-то ключевое.

Не словом и не намерением творится неназываемое подлинное, подчиняющее себе природу – всю, чужую, свою. Даже не силой воли и не доверием к необъятному хаосу.

Настоящее случается там, где ты становишься им. Всей своей кровью, всем своим голосом. Всем своим исковерканным, выкрученным непрошедшими командами существом. Всей своей глупой привычкой говорить это неудобное для человеческой гортани слово «хватит». Настоящее случается и не знает пределов: ни во времени, ни в пространстве.

Хватит думать, думаю я. Но ничто никогда не останавливается.

Хватит распадаться, чувствую я. И распадаюсь.

Частицы продолжают двигаться, продолжают быть.

Ещё немного, и они соберутся вновь. Это будет что-то другое.

Однажды оно станет тем, чего хватит на всё.

Нездешняя сила вплетается в кровь и голос.

опомниться, взбелениться да и восстать,
но не из скудной горсти ветхого праха,
жирного пепла, обугленного хребта;
не сойти с обшарпанного холста:
не сойти за свою ни линией рта,
ни разрезом глаз,

ни силой замаха.

не сойти с ума, но, в руке обнаружив сталь,
взяться за ум, отряхнуть от стыдного страха:
многослойного, многолетнего,
оголтелого.
распластать на заскорузлой плахе,
пришить обратно к стылому телу;

любоваться целым.

вскрыть забытые затхлые закрома,
растворить едкой солью засовы и цепи,
отделить ценное от бесценного:
что греет, что тяжелит карман;
вот и держи: кому серебро,
кому золото,

а тебе – сурьма.

не судьба, не тюрьма:
боль, порой отдающая под ребро;
не тропа, не дорога,
а тайный брод,
незримый
впотьмах.

первое
робко
пробившееся
перо,
обещающее
размах.


25.7.25

нехотя произнёс и невольно замер:
когда я считаю шаги – я только считаю шаги,
будто я ребёнок, альпинист
или канатоходец.

есть прямая, от прямой расходятся
вибрирующие круги;
мир резонирует,
пасть разевает
пропасть.

я считаю шаги – это вначале радость,
после – необходимость.

---

где-то поблизости
в жухлом венке из жимолости
кружит ужас.

тени тянутся к северу, пахнет зерном и клевером,
воздух жмётся к воздуху; ровно полдень.

он где-то рядом – ты это чуешь:

страшнее того, что приходит к ужину;
неутолимо голоден.

---

нехотя произнёс и невольно замер:
все эти потребители, истребители,
истязания и состязания –

очень старая сказка, очень знакомая сказка;
только нам никто её не рассказывал.

этот мир изумителен, отвратителен, утомителен,
но это не нам всё неправильно показали,
это мы – очень плохие зрители.

щурясь, смотрим на свет ослепительный,
и – действительно – не видно ни зги.

когда я считаю шаги – я только считаю шаги.


28.3.24

Июль, как говорят, месяц полуденного ужаса.

Почему ночью ты не боишься,
что предметы начнут двигаться
сами по себе,
искать путь в темноте,
в темноту?

Если боишься, почему не говоришь
об этом
даже с самыми близкими,
особенно – с самыми близкими?

Если говоришь, почему
при этом
отводишь глаза?

Куда ты смотришь?

Что видишь?


30.7.25

от бесплодного труда,
от удушливого стыда,
от надежды однажды выстрадать
правду, награду, отраду;

от бравады проводника по аду,
когда не был ближе дальней ограды
и убежал, опалённый искрами:
это всё они, я просто стоял рядом;

от наспех натянутых оправданий,
от неотступного зуда:
хочется всё быстро, всего быстрого
и только яда –

медленного, нерасторопного,
дающего фору,
за каждым весомым словом
лезущего в карман;

от всего, чего никогда не был достоин,
от всего, что никогда столько не стоило,
от наизнанку вывернутых историй,
лишь бы никто за руку не поймал;

а вовсе не от ума.

31.7.25

во сне говорила с собой; никогда не слышала большего бреда.
ссорилась, вызывала на честный бой, рассчитывала на победу:
лезла к горлу, впивалась ногтями в кожу, осторожно давила хрупкое,
долго, дольше долгого, дольше, чем можно, смотрела в бледное.

знаешь много, шептала тревожно, а главного не отведала;
знаки множатся, и язык их сложен, и смысл неверен,
голосом не коснуться – ожог оставляют звуки,
не унести между строк – заняты руки.

утекает сквозь пальцы ровный и мерный ток,
в подшейной ямке отзывается рвано и гулко.

4.8.25

неловко скользит губами по тёплой щеке:
не любит так – не всерьёз – прощаться.
тонкое кружево рвётся в нервной руке;
август – невечное счастье,
подвенечное платье.

напророченное ненастье
облачно, обморочно,
обманчиво собирается
сонным ливнем,
пепельным гребнем

на тёмной реке.

беззаветно забавны,
беззаботны и незабвенны
ещё пару мгновений –
прохлада дремлет
под деревом

невдалеке.

забудемся и забудем –
неуверенно, ненамеренно;
издевательски медленно.
лёгкие летние тени:
если и были,

то кем?

6.8.25

я не знаю, что думать;
не думаю, что я знаю.
когда всё станет рухлядью,
что будет с моими снами?
что будет моими снами?

оружие из орудия,
отрава – из снадобья.

дым растает, и лёд растает,
где останется тайное?
что станет тайным?

что достанется нам,
недостойным?
чего будет стоить?

и вроде бы
в грудь
по рукоять,

а там – пустое.

12.8.25

Август, как мне всегда казалось, это такой короткий долгий миг между треками, когда беззаботная летняя босса-нова начинает затихать, а надрывное осеннее фаду ещё не успело вступить первыми тактами. Затишье – не перед бурей и не после неё, а внутри; немного захлёбывающийся вдох между куплетом и припевом, между «да» и «не знаю», между «кто я?» и «зачем я здесь?»

Пожалуй, сейчас самое время собирать: не камни, но себя; и не ради целостности, а из детского жадного любопытства, из которого и собираются обычно камни, пёрышки и ракушки. На память о лете, о беспечном себе, о солнечных бликах на беспокойной воде. Но больше всё-таки о себе, конечно.

Летом я обещала собрать очередной сезонный поток «Имени собственного», а он не собрался. Наверное, всё-таки не летнее это дело – разбирать себя, разбираться с собой. Наверное, летом мы слишком ветреные и тёплые, чтобы брать паузу и давать себе время на тяжёлую работу. Наверное, так и должно быть.

Но сегодня, когда осень буквально за поворотом, я вспомнила, что мы договаривались вернуться к вопросу позже. И вот пришло время задать этот вопрос: откроем лабораторию 1-го сентября? Я, если что, готова. А вы?

Если да, то приглашаю: достаточно написать мне сообщение, контакт вы найдёте в описании этого канала. Я расскажу вам про условия участия. Скажу сразу: это не литературная лаборатория, я не буду учить вас писать тексты (у меня нет права учить вас чему бы то ни было). Это игра, это эксперимент, это 2 месяца погружения в себя: я подскажу направление и предложу вам темы для размышления и обсуждения, а в итоге вы получите полезный сувенир – словесную формулу, которая в любой непонятной ситуации напомнит вам, кто вы.

Пишите, присоединяйтесь, это интересный опыт, не предполагающий экзамена; эксперимент, результатом которого станет то, что вы сами в себе найдёте, отряхнёте от песка и пыли, отмоете в солёной воде, завернёте в чистую ткань и унесёте во внутреннем кармане. Можете не показывать – ни мне, ни другим – что это. Главное, что это ваше. Ваше собственное имя.

сердце, ни разу не захлебнувшееся отвагой
или яростью, никого не судившее строго,
любит месяцы накануне, месяцы на пороге:
небо – акварелью охваченная бумага,
быстрой рукой очерченная дорога;

всех оттенков мягкой живой изнанки –
понемногу.

иногда я думаю: слишком долго
играла в дуэт с богом,
в дуэль с богом.

оказалось, он, не придумав предлога,
никогда не пришёл;

или вот он?

21.8.25

старый кирпич, видевший много дождя и ветра,
пахнет подвальной сыростью, а ещё – морем,
а ещё – внятным уровнем в точных метрах,
огнеупорной глиной и поглощённым светом,
накопленным теплом, стылым простором.

старому кирпичу снится стекло окна, а ещё – штора;
летучая ткань – ненавязчивая, ненамеренная;
а ещё – угол стола, коридор за дверью;
ему снится, будто он не граница и не опора,
будто он – растущее дерево,

пёстро цветущее дерево.

22.8.25

воздух вязнет в зубах: почему не бывает просто?
время разбрасывать риторические вопросы.
жечь заброшенные мосты,
освобождать место;
тащить себя за волосы
из контекста.

выбираться за изученные пределы,
выбирать дело, выбираться из тела:
быть вне, быть сквозь,
быть помимо тела;
рвалось, рвалось,
вырвалось, полетело –

не к горизонту, не в глубь города,
а вдоль берега.

так прорастает простое и гордое;
быть побегом.

23.8.25

Я не просто так пишу по тексту в день, если что. Это мы с удивительными моими подругами возобновили игру/челлендж/эксперимент #скетчстатья, найти его результаты можно по этому тегу в запрещённой сети.

Мы не делали этого 4 года и вот – вновь в строю. Суть в том, что кто-то из нас четверых задаёт некоторую тему - рисунком (в нашей команде 2 художника и 2 словотворца) или текстом, остальные подхватывают. И так каждый день в течение недели или чуть дольше.

Из этого получаются красивые рифмы, неожиданные идеи, внезапные озарения и сочетания.

Из этого получается.